В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии

Обстановка в госпитале была просто невыносима. На понедельник были назначены похороны наших друзей, и мы с Юрой понимали, что именно там нас и попытаются задержать. Они же понимают, что при большом скоплении народа мы не посмеем применить гранаты или пистолеты. Поймите меня правильно, это не просто страх за свою жизнь, я не боюсь погибнуть в бою, выполняя свой долг. Но попасть «на яму» и умереть там с поломанными ребрами за чьи-то денежные интересы я не хочу. И своему любимому человеку такой участи не желаю. Мы еще повоюем!

В воскресенье Юра созвонился с начальником штаба и обрисовал обстановку. Тот нам предложил «взять отпуск» на недельку, пока не улягутся эмоции. Мы понимали, что на тот момент это было самое оптимальное решение. Заехали во вторую больницу к Капе. Он уже пришел в себя после операции. Когда медсестра подавала нам халаты и бахилы, посмотрела на меня и спросила: «Это вас зовут Ангел?» Я говорю: «Да. А что, он меня звал?» — «Да». Это непередаваемые эмоции! Зашли в палату. Алексей лежал весь перевязанный, с аппаратом Илизарова в ноге. Но уже в сознании. Очень нам обрадовался. Я очень сожалела, что мы не успели приехать и забрать его, что это сделал кто-то другой. Но какая разница, главное, что он жив! Рассказали ему о сложившейся в роте ситуации, и он поддержал наше решение: «Съездить в отпуск». С пожеланиями друг другу здоровья и успехов мы тепло попрощались и поехали в госпиталь. Там собрали самые необходимые вещи, сложили в машину и ночью выехали. Сначала съездили в Углегорск на наш медпункт, убедились, что все в порядке. Поговорили с дежурившими в тот день медиками. Это были волонтеры, которых мы так и не могли ввести в штат. Обсудили сложившуюся ситуацию и уехали в Донецк к своим друзьям.

Нам предоставили квартиру, где мы просто отдыхали. Спали, смотрели телевизор и пытались забыть те события, которые происходили с нами крайний период времени. Телефоны свои мы выключили. И я, Красный, и Юра. Поскольку после медпункта на Углегорске нас больше никто не видел, а мы всем сказали, что едем ближе к Логвиново искать место для нового медпункта, сразу никто не обеспокоился нашим отсутствием. У нас появилось свободное время, которого до этого не было практически совсем. Смотрели новости и по телевизору, и в Интернете. Юрий записал по свежим следам и впечатлениям все, что с нами произошло за крайнее время, в виде докладной записки и разослал всем нашим друзьям, которые за нас переживали в России. На всякий случай записали видеообращение. Если бы с нами что-то случилось, его бы передали куда нужно. Но постепенно злость и обида проходили. Мы все чаще думали о том, как там дела в Горловке. Ведь госпиталь — это наше детище, и душа болела за наших друзей и за раненых ребят. Связались с нашим помощником Кумарычем. Он сказал, что вроде бы ситуация с командованием утряслась и мы можем вернуться.

Приехали мы в воскресенье. Приятно было видеть, что очень многие люди в нашем госпитале были искренне рады нашему возвращению. Правда, не все. Хватало и кислых рож. В понедельник утром, как обычно, в кабинете Юры собрался весь коллектив на планерку. Юрий Юрьевич обратился к коллективу с предложением определиться каждому и ответить на вопрос — кто будет выезжать на боевые, а кто нет. Не с целью репрессий, просто чтобы самим знать, на кого можно рассчитывать в сложной ситуации, чтобы потом не возникали вопросы как с гибелью доктора Юдина и Игоря Корнеева. Хотя сама ситуация по своей сути абсурдна — люди пришли служить и обязаны выполнять приказ командира. Люди могли занять гражданские должности — тогда ездить на боевые они не обязаны. Но они сами рвались на военные — поскольку там выше зарплата. При этом водители и некоторые медики, врачи и медсестры честно выполняли свой долг. А когда не желающим ездить в опасные места сотрудникам предложили перейти на гражданские должности (были у нас в госпитале и такие), никто не захотел. Там ведь жалованье в два раза меньше. Вот здесь коллектив проявил себя полностью. Людям дали время подумать до 14 часов, и командиру роты было поручено проконтролировать выполнение. Я понимаю, что это не по уставу, но лучше у нас будет десять человек, в которых мы уверены, чем целая рота, на которую нельзя положиться. Когда мы возвращались с Юрой, все-таки думали, что сможем наладить службу как раньше, что в коллективе восстановится та атмосфера, которая была раньше, когда все были дружным коллективом. Но к сожалению, страх за свою жизнь и страх потерять службу и заработок оказался сильнее совести и чувства собственного достоинства у многих.

Ротный после совещания бегом побежал в штаб, видимо жаловаться на «самоуправство» Юрия Юрьевича. Наши «клеопатры», сплошь посерев, стали звонить своим мужьям.

А вечером Юрич в штабе получил от сочувствующих нам офицеров информацию, что, если в ближайшее время он не покинет Горловку, нас ждёт судьба начальника службы тыла бригады, которого с его супругой посадили в подвал по нелепым обвинениям и уже давно держат там, выбивая из них самооговорные показания. Мы поняли, что ничего у нас не получится. Поехали мы с Юрием в штаб и подали рапорты об отставке. Может быть кто-то скажет, что мы зря сдались, надо было бороться и отстаивать свою правоту. Но, видимо, пришел некий предел, за которым уже было просто равнодушие. Надоело, что каждый в этой войне преследует свои какие-то цели. Чаще всего они очень далеки от защиты Родины. Кто-то пришел получать жалованье и ничего не делать, а тут злой начмед заставляет идти под пули. Кто-то пришел украсть гуманитарку, а тут злая Ангел и старшина Надежда Дмитриевна, у которых не забалуешь. Кто-то решил сдать наших ребят, получить за это бабки, а тут приперся этот чертов медицинский экипаж и испортил всю малину. В общем выбесили мы всех окончательно. Крайней точкой, подтолкнувшей нас к окончательному решению, был звонок нашего высокопоставленного друга из Донецка с просьбой немедленно уезжать из Горловки: «На вас поступил приказ на обнуление!» В этот раз мы уже собрали все свои вещи. Как оказалось, за время службы немного обросли вещами. Несколько комплектов формы, снаряга, рюкзаки, медицинская сумка. Личные вещи. Все это было упаковано и уложено.

Пришел момент прощания с коллективом. Пригласили всех в кабинет Юрия Юрьевича. Он очень искренне и тепло поговорил с людьми. Не все из них были тварями и подонками. Многие просто плакали. Не сдержала слез и я. В конце пожелала всем остаться живыми. Тепло попрощались с друзьями и уехали.

Так закончился еще один период нашей жизни. Незабываемый, полный опасности и риска, но в то же время мы понимали, что сделали очень много. И смогли бы сделать еще больше, если бы нам просто не мешали. Приехали в Донецк и в частном разговоре с друзьями из МГБ узнали, по какой же причине он нам «настоятельно рекомендовал» покинуть наше место службы. На нас писали жалобы сотрудники госпиталя. Обвиняли в том, что мы их заставляли торговать оружием. Где бы мы его брали? Торговле медикаментами. Но это — абсурд. Гуманитарную помощь из Питера мы получали адресно, на каждой коробке было написано: «Лично доктору Евичу». Все принималось на склад и фиксировалось. Если бы мы хотели продать, то зачем было привозить в Горловку, продали бы по дороге. Писали про похищения людей и торговлю органами Полный бред! Вопрос — когда бы мы все это успевали? И самое феерическое обвинение в создании «незаконной медицинско-разведывательной роты». Видимо, всем так внушало ужас то, что мы делали, что вылезали из таких передряг, откуда вылезти было просто невозможно, что нас просто решили убрать подальше. Рядовые бойцы, ребята, воюющие рядом с нами, всё видели и понимали, но ничего не могли изменить.

Наши друзья на своей машине отвезли нас с Юрой к границе, мы тепло попрощались со своим сыночком Красненьким и поехали в Ростов. Там остановились на несколько дней у родственников Юры и потихоньку вживались в мирную жизнь. Скажу сразу, это тяжелый процесс. После того, как нервы ежедневно напряжены, когда постоянно чувствуешь угрозу со всех сторон, адаптация к мирной жизни происходит сложно. Юрий удивлялся, что я в это время истерила и плакала. Такого он за мной не замечал во время боевых. А у меня в душе была целая буря эмоций и чувств. От радости спасения, все-таки жить хочется всем, до чувства обиды за то, что с нами так поступили. Иногда меня грызла совесть, и я считала себя предателем и дезертиром. Мы гуляли по мирному городу, смотрели на Дон, ели мороженое. Вокруг мирная жизнь и спокойствие, а я не находила себе места и постоянно срывалась на Юру. И сама понимала, что не права. Но прошло пара дней, и я успокоилась.