Жаклин Кеннеди. Американская королева

Получив рукопись, Бобби разнес ее в пух и прах и вычеркнул минимум треть текста, причем с резкими комментариями на полях. Как сказал Фэй в одном из интервью, «он в результате на меня обозлился». Потом Фэю сообщили, что «Джеки тоже хочет принять участие» и последнее слово будет за ней. Однако Джеки читать рукопись отказалась, передав ее Кеннету Гэлбрейту как «официальному семейному цензору». Гэлбрейт сделал несколько мелких замечаний, а потом Фэй не слышал ничего от Кеннеди, пока не телеграфировал Бобби, что книга будет опубликована с продолжениями в женском журнале McCall’s. «Он просто остервенел, – вспоминал Фэй, – потом подключилась Джеки, и я час сорок говорил по телефону с ней. Она звонила мне, и мы разбирали книгу буквально слово за словом. Когда речь заходила о пассажах, которые она хотела убрать, аргументы у нее были просто потрясающие». В частности, Джеки не позволила упомянуть случай, когда президент спустил всех собак на Артура Шлезингера за интервью, где тот намекнул, что в ситуации с заливом Кочинос главную роль сыграл его совет. Чтобы сделать приятное Джеки, Фэй убрал этот пассаж, а она потребовала называть ее в книге Жаклин, а не Джеки. И прочая, и прочая.

«Я понятия не имела, – с плохо скрытым пренебрежением сказала она Фэю, – что у вас такие солдафонские отношения». Пол изобразил земного Джона со всеми его недостатками и пороками, и это ее разозлило, а когда Пол отказался сделать книгу совершенно бесполой, Джеки пришла в ярость, как и Бобби с Этель. В итоге Фэй впал в немилость… Джеки даже не приняла от него чек на три тысячи долларов в фонд Библиотеки Кеннеди, правда, через несколько лет все же простила.

Не избежал цензуры и культурный наставник Джеки, преданный царедворец и лояльный историк Артур Шлезингер, автор книги «Тысяча дней. Джон Кеннеди в Белом доме» (A Thousand Days, John F. Kennedy in the White House). Он и Тед Соренсен почти одновременно занялись повествованиями о Камелоте. Соренсен, спичрайтер Кеннеди и его политическое альтер эго, написал личные воспоминания об одиннадцати годах близкого политического сотрудничества с покойным президентом; эту книгу мог бы написать и сам Кеннеди. «Кеннеди» (Kennedy) Соренсена получил одобрение Джеки, которая, по его словам, «внесла кое-какие предложения», прочитав рукопись. Летом 1965 года, когда Тед на Кейп-Коде работал над книгой, Джеки позвонила ему в день своего рождения. Она грустила. Тед собрался и поехал в Хайаннис, прихватив с собой рисунки, которые Джон набросал во время кубинского кризиса, – он случайно обнаружил их среди президентских бумаг. Джеки подарок очень тронул, но на Рождество 1966 года она вернула рисунки, с благодарственной припиской: «За все, что вы для него сделали». Книга Соренсена вышла осенью 1965 года, с предисловием Дэвида Харлека, где подчеркивалась историческая ценность этого рассказа о президентстве Кеннеди. Журнал Look опубликовал ее с продолжениями, и зимой она занимала первую строчку в списке бестселлеров New York Times.

Труд Шлезингера, содержавший куда больше личных деталей, не слишком пришелся Джеки по душе. 2 апреля 1965 года он отправил ей и Бобби первые двенадцать глав, с припиской: «Не скупитесь на критику, буду бесконечно благодарен вам за помощь, потому что мыслю эту книгу как правдивый рассказ о величайшем из людей, каких мне довелось знать». Джеки вернула рукопись с подробными и нередко весьма прямолинейными замечаниями. Ей не понравилось, что Шлезингер изобразил Джона этаким римским сенатором, холодным и бесчувственным. Для нее Джек, не желавший покоряться судьбе, был скорее греком, каким его представил и Эдлай Стивенсон.

Она категорически возражала против утверждения Шлезингера, что Кеннеди пришел к президентству, «зная больше о внутренних делах страны, нежели о международных», и аргументировала тем, что его книга «Почему Англия спала»(Whe England Slept) и выступления в сенате по поводу Индокитая и Алжира, поездки в Польшу, Чехословакию, на Ближний и Дальний Восток свидетельствуют, что он был прекрасно осведомлен и об иностранных делах и знал о них безусловно больше других американских президентов.

По ее настоянию Шлезингер изменил фразу о том, что Джо Кеннеди «решил», что Джеку надо назначить Бобби министром юстиции: «Отец избранного президента надеялся, что Роберт Кеннеди станет министром юстиции».

Джеки позаботилась, чтобы Шлезингер убрал все упоминания о ней и особенно о ее браке с Джеком, которые у него, видимо, основаны на ее собственных воспоминаниях, надиктованных на пленку для Библиотеки Кеннеди (они по-прежнему недоступны). Она была недовольна, когда Шлезингер разрешил Life предварительную публикацию в продолжениях, где содержались, по ее мнению, беспардонные вторжения в ее личную жизнь с Джеком. Шлезингер учел все ее пожелания. В представленном на суд Кеннеди окончательном варианте рукописи практически не было упоминаний о Джеки.

23 ноября он был вознагражден, получив от Джеки прочувствованно-хвалебное благодарственное письмо.

Впервые после смерти Джона Джеки, к собственному удивлению, наслаждалась счастливым летом в Хайаннисе и Хаммерсмите. Оттуда 14 сентября, за день до отъезда в Нью-Йорк, где дети пойдут в школу, она написала пространное послание Макмиллану, описывая, как чудесно вернуться в любимые места, разжигать костры на пляже, есть типично летнюю еду – омаров и кукурузу, чернику и персики – и все время ходить босиком. Совсем как раньше, «только Джон не приезжает на выходные».

Она зачитывалась «Отчетом для Эль Греко» (Report to Graco) Казандзакиса. Вообще после смерти Джона ее все больше тянуло в Грецию, к жизни в Средиземноморье, где царят солнце и физические ощущения. Она чувствовала, что нашла в себе силы жить дальше и уже почти обрела умиротворенность и смирение, ради детей, которые стали смыслом ее жизни. Но в глубине души она еще таила злобу на мир, убивший Джона, и наперекор этому миру намеревалась вырастить Каролину и Джона такими, как хотел их отец.

Джеки писала: «Рядом всегда Бобби, сопереживающий и несгибаемый…» К 1965 году Бобби тоже выбрался из сумрака горя. Все окружающие отметили происшедшую в нем перемену. Жесткий, беспощадный министр юстиции, карающая рука Джона Кеннеди, вдруг занялся самосовершенствованием. Под руководством Джеки и следуя примеру брата, он читал книги по истории и жизнеописания, но больше всего ему нравились стихи, и, как и у Джона, одним из самых любимых стихотворений был «Улисс» Теннисона. Но если Джеку нравились строки «Мой умысел – к закату парус править, за грань его, и, прежде чем умру, быть там, где тонут западные звезды», то Бобби больше импонировал другой фрагмент – «Плывем, друзья, пока не слишком поздно нам будет плыть, чтоб новый мир найти». Он любил слушать декламацию Ричарда Бартона или Евгения Евтушенко, обсуждал поэзию с Робертом Лоуэллом, навязчивым поклонником Джеки, который подарил ей экземпляр Плутарха и написал о ней стихи. Он писал и о Бобби, уже после его смерти, и Артур Шлезингер назвал его стихи лучшим из того, что писали о Роберте Кеннеди: «Рок гибельный, вплетенный в нервы…» Окружающие замечали в Бобби задумчивость, нотку печали, меланхолии, чего раньше не было. Норман Мейлер, самый наблюдательный из тогдашних обозревателей, писал о нем: «С годами он стал скромнее, и интеллект его тоже вырос, а под самоуверенностью сквозила легкая печаль. Он пришел в мир, где люди живут с осознанием трагедии и оттого нередко боятся счастья».

Бобби не оставляла мысль, что необходимо продолжать дело брата, и в своей политической карьере он сделал ставку на помощь бедным и обездоленным, начав подготовительные визиты за рубеж. В ноябре 1965 года он вместе с Этель, Ричардом Гудвином и Уильямом ванден Хьювелом отправился в Южную Африку, где столкнулся с левыми студентами-радикалами, которые плевали в него как представителя американского империализма, встречался в мрачных рудниках с шахтерами-коммунистами. На тогдашней фотографии перед нами загорелый, спортивный молодой человек; «малыш» превратился в харизматичного, привлекательного мужчину.