Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

- Значит, с фрицами считаешься - это для тебя основной фактор! - сказал Батюк.

Серпилин сказал в ответ, что с силой сопротивления противника приходилось считаться всю войну, видимо, придется и впредь.

- С фрицами считаешься! - яростно повторил Батюк. - А с командующим не считаешься! Приказ для тебя не приказ! Колхозник ты, а не начальник штаба!

Он хряснул кулаком по столу и крикнул:

- Уходи, не задерживаю!

Серпилин откозырял и ушел к себе.

Приказание, которое он отдал от имени командующего, так и не было отменено - на это у Батюка ума хватило. Наступление дивизии развивалось успешно, и это было самое главное, что не дало Серпилину потерять равновесие и выйти из себя.

Но думать о том, как сегодня, подводя итоги дня, они сойдутся с Батюком и поглядят в глаза друг другу, было трудно.

- Отношения, в общем, нормальные, - усмехнулся Захаров. - А в частности, командующий второй раз ставит вопрос: или ты, или он.

- Перед кем? - спросил Серпилин.

- На данный момент - передо мной. Люди жизни кладут, все отдают, чтоб на Сталинграде - точку, а вы склоки устраиваете! Коммунисты называется!

- Не ожидал это от вас услышать.

- Мало ли чего ты не ожидал! - огрызнулся Захаров. - Только нам и не хватает в разгар операции начальника штаба менять! Ты здесь полезен и сам это знаешь.

- Я здесь полезен, пока провожу в жизнь то, что считаю верным и грамотным, - сказал Серпилин. - А если поставлю себя в положение, когда не смогу этого делать, то здесь я уже не полезен. Может, на другом месте и с другим командующим буду полезен, а здесь нет. Пусть снимет, если сможет. Обругал меня за то, что я с противником считаюсь. По сути, намекнул, что трус. Независимо от оценки противника, видишь ли, надо действовать. Кто и когда нас этому учил?

- Подумаешь, обругал! - сказал Захаров. - Не барышня.

- Вот именно, не барышня, а начальник штаба армии.

- Мог бы понять, что нервничает он, - примирительно сказал Захаров. Спит и видит первым с Шестьдесят второй соединиться!

- Спит и видит! - сказал Серпилин. - Я это тоже сплю и вижу. Но безграмотно воевать из-за этого не буду. Из-за того, что соседи соединятся на час раньше, чем мы, войны не проиграем и Советскую власть не загубим. Трус я, видите ли, потому что боюсь лишние головы класть! А он по старинке каждого километра оголенного фланга боится и готов из-за этого "чудеса" творить. Так он - храбрый, а я - трус. Я считаюсь с тем, что немцы исключительно упорно и грамотно обороняются, - я трус! А он дрожит, что они нам клин подрежут, когда они на такие наступательные действия в данное время и в данном месте уже не способны, - он храбрый. Я, видишь ли, переоцениваю, а он... - Серпилин сердито махнул рукой.

- Что замолчал? Договаривай.

- Не положено по службе договаривать то, о чем подумал.

- А ты договори. Все же лучше, чем в себе оставить. Тем более что мы вдвоем.

Серпилин поднял глаза на Захарова и вздохнул:

- Ну скажи мне сам, Константин Прокофьевич, раз мы с тобой действительно вдвоем. Говорит человек - пехота, пехота! Наша пехота способна чудеса творить! А сам, кроме пехоты, ничего не знает и ничем управлять не умеет, хотя и считается, что артиллерист, потому что во время оно шестью трехдюймовками командовал. Так что же, спрашивается, мы должное отдаем пехоте, когда требуем от нее, чтобы она без ума, с одним "ура" шла? Нет, я с ним эту песню хором петь не буду.

- А кто тебя просит? - сказал Захаров. - Но ты для пользы дела все равно должен найти общий язык с командующим и сам знаешь это. Объяснять тебе, что ли? Маленький? Найди форму, чтобы выйти из этой свары. Раз ты умный, ты и найди.

- Извини, - сказал Серпилин, - но меня учишь тому, чего сам не делаешь.

- Неправда! Когда дело требует, делаю! Наступаю на горло собственной песне. Неправду говоришь и знаешь, что неправду. Подумаешь, обиделся колхозником его назвали!

- На колхозника-то я не обиделся, да в одном колхозе с Батюком тяжело состоять.

- Ладно, - сказал Захаров. - К чему пришли в итоге?

- К тому, что найду общий язык. Еще раз.

- Говоришь - еще раз, а намекаешь - в последний? Так тебя понимать?

- Нет, не так. - Серпилин вздохнул. - Еще раз, еще раз, еще много-много раз. Сколько раз потребуется, столько и найду. За счет своего самолюбия. Но не за счет чужой крови - этого не обещаю.

- А я с тебя таких обещаний не беру. Подлец был бы, если б обещал.

- А вот это уж не мне, а Батюку объясните.

Он думал, что Захаров в ответ на эти слова разозлится, вскипит - это с ним бывало, - но Захаров не разозлился и не вскипел, а рассмеялся, вспомнив, как час назад схлестнулись с Батюком. Даже голос оба потеряли.

- Пойду, - сказал он и встал. - Между прочим, язык твой - враг твой. Зачем вчера в столовой при Бастрюкове армейскую газету крестил? Он уже приходил ко мне и скулил и зубы показывал. Только мне и дела, что его обиды на тебя слушать!

- А чего он обиделся? При чем он?

- Как при чем? Как-никак заместитель начальника политотдела. Газета за ним числится.

- Если так, жаль, что за ним, - сказал Серпилин. - А чего я такого сказал ему? Сказал, что в последние дни глупо пишем о немцах, словно они орехи - только щелкай да сплевывай. Так писать - значит не уважать ни себя, ни своих усилий.

- Нашел кому говорить, - сказал Захаров. - Ты слово сказал, а он уже из этого целый талмуд вывел. Недооценка агитации и пропаганды и так далее. Даже прошлое твое ковырнул, стервец.

- Ну и шут с ним. Мое прошлое известно. Вы лучше в его прошлом покопайтесь. Раз стервец, зачем держите?

- А я его не держу. Он сам, как клещ, держится, - сказал Захаров. - Ну, окончательно пошел. - И, уже подходя вместе с Серпилиным к двери, остановился и спросил: - За фланги Сто одиннадцатой в самом деле не беспокоишься?

Серпилин посмотрел на него. Видимо, этот вопрос возник в результате разговора члена Военного совета с Батюком.

- Почему не беспокоюсь? Беспокоюсь - в той норме, в какой разум подсказывает. Но не сверх нее.

Приоткрыв дверь, Серпилин вышел вслед за Захаровым в первую половину избы. Адъютант вскочил. Вскочил и еще кто-то в углу - маленький, в полушубке.

- Значит, условились, Федор Федорович? Учтешь, что я говорил. - Захаров засунул руки в рукава бекеши.

- Будет сделано, Константин Прокофьевич! - Серпилин еще раз посмотрел на вытянувшуюся в углу фигурку. - Прибыла все-таки. А ну, иди на свет. Чего прячешься?

- Так точно, прибыла, товарищ генерал-майор. - Таня еле удержалась от желания броситься к нему и схватить его за руку.

- А "майор" добавлять не обязательно. - Серпилин протянул ей руку и повернулся к застегивавшему бекешу бригадному комиссару. - Позвольте представить вам, товарищ член Военного совета. Военврач третьего ранга Овсянникова. Или, как мы ее, выходя из окружения, между собой звали, маленькая докторша. Я говорил вам о ней, когда запрос посылал.

- Действительно, маленькая. - Бригадный комиссар удивленно и осторожно, как малому ребенку, пожал ей руку крупной, толстопалой рукой. - Где только на вас полушубок подобрали?

- А я его обрезала.

- Испортила, значит, казенное имущество. Не остановилась перед этим. Бригадный комиссар пробежал маленькими быстрыми глазами по Тане. Действительно, маленькая докторша. Куда же мы ее теперь денем, раз прибыла? В санчасть штаба?

- Эта в штаб не пойдет, - сказал Серпилин. - Этой подавай передовую. И хотя он улыбнулся, в его словах был оттенок гордости за Таню, которая в штаб не пойдет.

- Куда пошлем, туда и пойдет. - Бригадный комиссар пригладил на круглой голове короткие седые волосы и надел шапку. - Значит, условились? - еще раз повторил он, обращаясь к Серпилину.

- Так точно, товарищ член Военного совета, - сказал Серпилин и, проводив его, повернулся к Тане. - Раздевайся в проходи, - кивнул он на открытую во вторую половину избы дверь и, не дожидаясь, пока она разденется, прошел первым.