Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2)

Когда Малинин сказал "и без шинелей ходят", Тане показалось, что он подумал о ее бывшем муже.

- Алексей Денисович, у вас Колчин был?

- А что, приходил к тебе после этого, Лазаря пел? Да? Удивляешься, что угадал? А он для меня ясный, как дважды два. Умирать боится, а жить не умеет. Испугался, что раскопаю, где броня взята и чем за нее заплачено, вот и побежал к тебе.

- А вы что, только припугнули его?

- Для чего же его зря пугать, - хмуро сказал Малинин. - Мне уже на такие бирюльки времени в жизни не остается. А ты что, в самом деле за него просить хочешь?

- Нет, - сказала Таня. - Я просто подумала: зачем он там, на фронте?

- Э, нет! Это мысль не с того конца. Попадет на фронт - подберут работу. А если такую философию, как ты, развести да опубликовать, много таких негодящих найдется: рад бы душой, да боюсь, пользы не принесу! Ничего, принесет!..

- Откуда только такие люди берутся? - задумчиво сказала Таня, словно еще раз взвешивая сейчас все свое прошлое с этим человеком.

- Оттуда, откуда и все, - сказал Малинин. - А вот такие люди, как ты, откуда, интересно? - Он остановился и поглядел ей в глаза. - Откуда такие глупые бабы бывают, что за таких мужиков замуж выходят? Не откуда он, а откуда ты такая?

- Верно, глупая... - покорно сказала Таня.

- Насчет матери не бойся, - сказал Малинин, когда они молча прошли еще несколько шагов. - Ее из ума не выпущу. Тянет она, конечно, сверх сил. Не только совесть, а и характер надо иметь, чтобы, смену отработав, недоедающему человеку еще идти и вокруг котлов да вокруг хлеба дежурить. А что делать? Слыхала, какая у нас история с завстоловой вышла, мать говорила?

- Говорила. Сказала, что ей десять лет дадут.

- Это, значит, наши бабы еще до суда ее приговорили.

- А скоро суд будет?

- Не знаю. Она не одна в деле. Еще трех спекулянтов забрали да мужа ее сегодня с поезда сняли. С мануфактурой. Он из Фрунзе сахар возил, отсюда рис, а из Москвы - мануфактуру.

- Он правда майор? - спросила Таня, вспомнив свою первую вчерашнюю догадку, что, может быть, это тот самый сахарный майор, которого она видела в Москве. Ей даже хотелось, чтобы это был именно тот самый, чтобы, кроме него, таких людей больше не было на свете.

- Назывался майором, - сказал Малинин. - С ним долго говорить не будут. Петлицы сорвут, перед трибуналом поставят, высшую меру дадут, штрафбатом заменят - и давай воюй! А у этой стервы дети. А детей в детский дом брать придется. И придется им объяснять, где их мать и где их отец и почему мы их сиротами сделали... а не сделать нельзя. Значит, завтра улетаешь - это без перемен?

- Без перемен.

- Жаль. Хотел от тебя завтра еще раз пользу иметь. Сержант, Герой Советского Союза Рахим Ахмедов, здешний, ташкентский, после ранения на побывку приехал и третий день по заводам выступает; сообщили, что завтра в перерыв у нас будет. Возможно, Юсупов, секретарь ЦК, сам его привезет. Имел в виду, чтоб и ты на том митинге выступила. Ну да ладно, бывай! Ты теперь, как говорится, уже отрезанный ломоть. - Малинин крепко пожал Танину руку, посмотрел на расстилавшийся кругом залитый жидкою грязью заводской двор и вдруг сказал: - Взяла бы, что ли, меня с собой на фронт, а?..

И была в его словах такая тоска и усталость и такое вдруг вспыхнувшее желание, ни о чем не думая, обо всем позабыв, уехать на фронт и поставить там жизнь ребром и сгореть, если придется, хоть за одни сутки, да с треском, а не с копотью, что Таня даже вздрогнула от его голоса.

- Я бы с удовольствием, Алексей Денисович, - растерянно сказала она, совершенно не представляя себе, что вообще можно сказать в ответ на это.

- Ты бы с удовольствием, и я бы с удовольствием, - сказал Малинин. - О наших удовольствиях после войны подумаем. Будь счастлива. - Он еще раз крепко пожал ей руку, повернулся и, ссутулив широкие плечи и закинув за спину руки, пошел к себе в партком.

27

Захаров вошел в избу, мельком взглянул на поднявшуюся в углу с лавки маленькую женскую фигурку и, на ходу сваливая с плеча распахнутую бекешу, спросил у подскочившего помочь адъютанта:

- Начальник штаба у себя?

- Так точно.

- Один?

- Так точно.

Захаров толкнул дверь во вторую половину избы.

Серпилин, сидевший за столом над картой, недовольно поднял глаза: приказал адъютанту до тринадцати без крайней нужды никого не пускать.

- Здравствуй, сиди. - Захаров тиснул Серпилину руку и сел напротив. Как думаешь строить свои дальнейшие взаимоотношения с Батюком?

- Как положено начальнику штаба армии с командующим.

- Брось, - сердито сказал Захаров. - Я не формально, а по существу.

У него у самого только что вышел крупный разговор с Батюком, и он еще не остыл. Сначала решил вызвать начальника штаба к себе, но передумал и зашел сам - хотел подчеркнуть, что дело не в форме.

- Долго я еще буду болтаться между вами как главноуговаривающий?! Плохо подхожу для этой роли.

- Отношения в целом, считаю, складываются нормально, - сказал Серпилин.

Захаров исподлобья посмотрел на него. С минуту оба молчали.

В общем-то, сказанное Серпилиным было близко к истине. Вопреки ожиданиям, он сработался с Батюком. И не потому, что сглаживал углы, а, наоборот, после двух резких стычек.

После первой - еще до начала наступления - Батюк попробовал с ним расстаться, но в штабе фронта не посоветовали.

После второй - уже в ходе наступления, когда командующий фронтом при докладе с первых же слов поддержал вариант решения, который отстаивал Серпилин, - Серпилин ни одним словом не дал понять, что Батюк был за другой вариант, даже бровью не повел. И Батюк оценил, понял, что начальник штаба хотя и ершист, но подсиживать не будет.

После этого все шло более или менее нормально - до сегодняшнего утра.

Батюк нервничал, хотел непременно первым, раньше соседей разрезать немцев и соединиться со сталинградцами, с 62-й армией. С вечера сам уехал в одну из своих отстававших дивизий - толкать, беспокоился, что 111-я, вырвавшаяся клином вперед, обнажила фланги. Требовал, - кровь из носа! чтобы две соседние к утру вышли на один уровень с ней.

А ночью ужо без Батюка, уехавшего на левый фланг, командир другой правофланговой дивизии доложил, что разведка боем подтвердила прочность немецкой обороны и в намеченные для ее прорыва сроки он не укладывается не успел подтянуть артиллерию и подвезти боеприпасы, - и попросил у Серпилина добавить ему еще шесть-семь часов на подготовку.

- А о чем раньше думали? - спросил Серпилин.

- Метель подвела.

Но это была от силы полуправда. Подвела не только метель. Подвел характер - не хватило решимости сразу же сказать командующему, что предложенный им срок нереальный.

- Ждите, свяжусь с командующим и позвоню, - сердито ответил Серпилин и стал искать Батюка.

Но Батюк все в той же метели где-то застрял - из одной дивизии выехал, а в другую не прибыл. Приходилось брать ответственность на себя.

Серпилин в душе считал, что на активную операцию - удар в основание нашего клина - немцы при сложившейся обстановке не пойдут, и за фланги 111-й не боялся. А в то же время чувствовал по донесениям, что перед ее соседом справа действительно крепкий орешек. Немцы еще сильны. На легкий хлеб рассчитывать не приходится, и швырять под огонь пехоту, пока не соберешь артиллерийский кулак, бесцельно. Шесть-семь часов на это, пожалуй, жирно, но необходимый минимум надо добавить.

Он позвонил в дивизию и от имени командующего разрешил отодвинуть срок наступления.

Из-за этого, когда вернулся Батюк, и загорелся сыр-бор.

За ночь ничего не произошло: по клину немцы не ударили, артиллерия уже подтянулась, и части дивизии вышли на исходные рубежи для атаки. Серпилин оказался прав, и Батюк это поникал. Но сам факт отмены его предыдущего приказания, хотя бы и от его имени, привел Батюка в бешенство.

Серпилин понимал, что случай из ряда вон выходящий, но оправдывался тем, что внес коррективы, учитывая сложившуюся обстановку и донесение командира дивизии, что на его участке немцы обороняются исключительно упорно. С этим следовало посчитаться.