Освободители

К виселице его доставили в огромной корзине, притороченной к лошади. В таких корзинах обычно перевозили уголь. По дороге толпа напала на тех, кто его охранял. На казнь Сан-Бруно прибыл с «лицом, похожим на кровавую маску, потому что толпа выбила ему один глаз, и все лицо распухло… Когда палач дернул за веревку, Сан-Бруно издал предсмертный крик. Толпа не сочувствовала ему».

Сан-Мартин послал своего зятя Эскаладу обратно через Анды. Через две недели он прибыл в Буэнос-Айрес, где осажденное правительство, только что узнавшее о новом наступлении испанцев на севере, с радостным облегчением встретило известие о победе. Шумные празднества были устроены на улицах Буэнос-Айреса — люди прославляли «героя Анд». Его портрет был помешен на центральной площади. Благодарный совет Сантьяго предложил Сан-Мартину управлять городом. Ему также была выделена значительная сумма денег. Он отказался и от должности, и от денег, сказав при этом, что пришел освободить Чили, а не править ею.

О’Хиггинс стал Верховным правителем. Он заявил: «Чили объявляется новой территорией развития промышленности и дружбы всех граждан земного шара… Природные ресурсы соседней Аргентины, народ которой принял значительное участие в нашем освобождении, станут гарантом процветания и счастливого будущего для всего региона».

В честь Сан-Мартина были устроены празднества. В доме известного чилийского аристократа дона Энрике Росалеса генералу предложили «жареных индеек с позолоченными головами и флагами в клювах, молочных фаршированных поросят, ветчину из Чилоэ, миндаль, приготовленный монашками, сливочный крем и другие сладости. Тонко порезанная холодная жареная свинина, маринованный лук и оливки, фаршированные красным перцем, возбуждали желание запить их „чаколи“ из Сантьяго, или „асолеадо“ из Консепсьона, или каким-нибудь испанским вином». Он провозгласил тост за свободу Америки, затем разбил свой бокал — на счастье…

Следующие несколько дней были заняты делами. Сан-Мартин привел в порядок арсенал, приказал, чтобы для новобранцев был организован тренировочный лагерь, и составил проект создания военно-морского флота. Он также возобновил деятельность чилийской ложи «Лаутаро» — чтобы продолжить подпольную борьбу и обеспечить средства тайного контроля за страной. Лас-Эраса отправили добивать остатки роялистов в южной части Чили.

Через неделю Сан-Мартин сообщил своему помощнику О’Брайену, что следующим утром они выезжают в Буэнос-Айрес. Их будет сопровождать только слуга и проводник Эстай. Переход через Анды и победа при Чакабуко были только первым этапом плана Сан-Мартина. Второй этап предполагал поход по морю к Тихоокеанскому побережью, к городу Лиме — самому сердцу Испанской империи. Сан-Мартин все же получил необходимые ресурсы из разрываемого противоречиями и ограниченного в средствах Буэнос-Айреса. Теперь ему предстояло совершить личное вторжение в Чакабуко. Промедление было гибели подобно, так как его победы могли быть скоро забыты.

Решение покинуть Чили оказалось страшным просчетом. Испанская империя была все еще сильна, а основы испанского господства в Чили еще крепки — в этом Сан-Мартин заблуждался. Испанский наместник в Лиме осознавал опасность победы Сан-Мартина.

Лас-Эрас, командующий завершающей операцией по борьбе с роялистами, не только не смог взять Талькауано (О’Хиггинс называл этот город чилийским Гибралтаром), порт, где сконцентрировались роялисты, но был наголову разбит при Тальке. Затем Лас-Эрас пошел в атаку прямо на испанскую крепость. Эта атака была отбита. Часть ответственности за это поражение Сан-Мартин возложил на пришедшего на помощь патриотам французского генерала Брайера, ветерана Хохлиндена, Аустерлица и Ватерлоо.

Без предупреждения Сан-Мартин приехал в Буэнос-Айрес. Тамошнее правительство назначило его бригадным генералом. Но Сан-Мартин отказался от этого звания. «Уже давно я торжественно поклялся, что не приму никакого военного или политического звания. Я надеюсь, ваше превосходительство, что вы не расцените мой отказ от этого назначения как проявление безмерной гордости», — объяснил он. Сан-Мартин отказался и от предложенных ему денег. Правительству пришлось действовать иначе, назначив его дочери пенсию в шестьсот песо в год. Он согласился. Впоследствии эти деньги были потрачены на образование дочери.

В честь героя был устроен триумфальный парад. «Четыре девушки, одетые как феи Славы, возложили на его голову венок из цветов — символ уважения, (но) Сан-Мартин тут же снял его и пошел дальше».

Он упорно добивался поддержки в правительстве своего плана по созданию военно-морского флота для экспедиции в Перу. Сан-Мартин писал О’Хиггинсу: «Первое, что мы должны сделать, — переправить армию в сохранности. Нам нужно пять корветов, никак не меньше. Они должны быть хорошо вооружены и экипированы. Для этого понадобятся деньги. Подумай, где в Чили можно достать 300 тысяч песо. Мы подсчитали, что этого хватит на вооружение и экипаж».

Пуэйрредон считал, что основное внимание должно быть уделено продолжающейся войне с роялистами в Уругвае и наведению порядка в сельской местности Аргентины. Но для Сан-Мартина все это было только интермедией. Огромная сила его личности, его триумфальные победы обеспечивали ему поддержку, в которой он так нуждался. После короткого пребывания в Буэнос-Айресе он вернулся домой к жене. Она болела. А вскоре он вновь покидал Буэнос-Айрес, чтобы пересечь пустынные пампасы Центральной Аргентины. Затем через горы Сан-Мартин отправится в Сантьяго, где его ожидает еще один триумфальный прием. После он поселится на ферме недалеко от города.

ГЛАВА 30 ТРИУМФ И ПАДЕНИЕ

Слава совсем не интересовала Сан-Мартина. Он постоянно демонстрировал свое пренебрежение к наградам, богатству и похвалам. Позднее его поклонники и биографы назовут это «святостью». Однако это больше походило на патологическую ненависть к любым проявлениям публичного внимания. Сан-Мартин, как и Боливар, никогда не искал для себя выгоды, не стремился накопить богатство. Но Боливар любил свою славу и ценил ту пользу, что давали ему торжественные всенародные праздники и военные парады.

Поведение Сан-Мартина почти всегда зависело от его болезненного состояния. К тому времени он уже не мог обходиться без опиатов, которые ему прописывали от приступов артрита. Постоянная невыносимая боль и высокая температура нередко обращали его мысли к приближающейся смерти. Большую часть жизни он провел вдали от семьи. Он был верен своей жене, хотя редко ее видел. По-видимому, он не вполне осознавал, что его отказ от публичных выражений благодарности и признательности воспринимался обществом как пренебрежение и даже оскорбление — возможно, даже большее, чем если бы он стремился к похвалам и деньгам. Он отказался от предложенной ему чилийским правительством пенсии в десять тысяч песо, от серебряного столового сервиза и шести тысяч жалованья в год. Бережливость Сан-Мартина будет казаться иноземцам не спартанской добродетелью, а привычкой к бедности. В ответ на «приказ сверху» принять эти дары, поскольку они соответствуют его высокому общественному положению, Сан-Мартин заявил, что «сейчас не время для такой роскоши», и попросил избавить его от роли публичного человека.

Сан-Мартин переселился во дворец епископа в Сантьяго. В его комнатах была только самая необходимая мебель. Он приказал портному сделать новую подкладку для его сюртука и походного плаща. Когда какой-то доброжелатель дал портному материю для нового сюртука, Сан-Мартин так рассвирепел, что приказал портному сделать восемь сюртуков для этого благодетеля. Сан-Мартин сохранял приверженность старым привычкам: рано вставал, стоя ел свой скудный завтрак и ложился спать в десять часов. Его капеллан докладывал: