Живые и мертвые (Живые и мертвые, Книга 1)

- Ну, уж сразу и кишки! Хоть у меня фамилия и немецкая, но я вам не немец, чтобы кишки мотать. Их вам и так уж помотали, судя по рассказу товарища Малинина. Но вот в чем мое сомнение, если вы в состоянии его разрешить - возражайте! Если бы вы были гражданское лицо, то стоял бы только вопрос доверия: товарищ Малинин доверяет вам, а я ему. Но вы кадровый военнослужащий, не получится ли, что мы вроде как бы укрываем вас у себя?

- Э-эх, Николай Леонидович, о каком укрывательстве речь, слушать чудно! - не выдержал Малинин.

Комиссар блеснул на него очками и продолжал свое:

- Вы находитесь в кадрах и, чтобы объяснить свои прошлые поступки и вновь получить назначение на фронт, должны явиться в соответствующую организацию. По-моему, этими вопросами занимается Особый отдел, или допускаю, что вам следует явиться в прокуратуру округа, поскольку здесь вы в зоне ее действия. А помещается она - я как раз живу рядом - недалеко отсюда, на Молчановке. Вот туда и рекомендую явиться. А вашу историю я не прошу повторять, потому что это все равно не переменит моего решения. Вот так, все, - тихо, но беспощадно заключил он, и Синцову стало понятно, что вежливость и гладкость его речи всего-навсего привычная форма выражения.

- Напиши ему хоть сопроводительную, товарищ Губер, - вдруг на "ты" сказал Малинин. - А то ведь у человека документов никаких нет. Хорошо, в райкоме он на меня напал, я его в лицо помню.

- Хорошо, - коротко, без неудовольствия, сказал Губер, открыл лежавший на столе блокнот, вынул из кармана вечное перо, отвинтил его и начал писать.

- Ваша фамилия Синев? - спросил он, написав две первые строчки.

- Синцов, - поправил его Синцов, - И.П.

- "Синцов И.П.", - повторил Губер, вписывая фамилию, и, написав еще несколько строчек, расписался, дернул лист из блокнота, согнул его пополам и отдал Синцову. - Печати у нас нет - на веру! Примут на веру - хорошо, не примут... - Он пожал плечами.

- Разрешите идти? - спросил побледневший Синцов.

- Пожалуйста.

Синцов со злостью, четко, по-военному, повернулся через левое плечо и вышел, печатая шаг драными сапогами.

Губер и Малинин остались одни и молча встретились глазами. Малинин глубоко вздохнул, его душил гнев.

- Говори, Малинин, а то задохнешься, ишь, как тебя выворачивает. Говори неофициально, приказа еще нет, комиссар я пока только милостью райкома, да и мы с тобой старые знакомые...

- Формалист ты ласковый, - мрачно прохрипел Малинин. - Как ты только комиссаром бригады был, не пойму!

- Да еще в Первой Конной, заметь, - усмехнулся Губер. - Но это ведь когда было! А с тех пор у себя в главке уже десятые штаны протираю. Пятнадцать лет с иностранцами торгую, испортился... Видишь, как вопросы решаю.

- Оно и видно. Забыл душу в портфеле, а портфель дома оставил.

- Интересно это от тебя слышать, Малинин. А ты знаешь, как тебя самого зовут, за глаза, конечно?

- Знаю, - сказал Малинин. - Малинин и Буренин...

- Вот именно, - снова усмехнулся Губер. - Это за то, что у тебя двадцать лет вся райкомовская арифметика в голове и все вопросы с ответами сходятся, как в учебнике! А теперь ты вдруг широко жить решил! Война все спишет, так, что ли? Все порядки побоку? Вот уже от кого не ожидал!

- Ладно, - сказал Малинин. - Испугался того, чтоб он, - Малинин показал пальцем на дверь, словно там еще стоял Синцов, - все тебе самому рассказал, испугался, что тогда по-другому решишь, а теперь молчи! Совестно - так молчи и ко мне не придирайся...

- А что совестно? - сказал вдруг покрасневший и потерявший защитно-насмешливое выражение лица Губер. - Я поступил правильно: он военнослужащий, явится в прокуратуру, там решат так, как нужно решить.

- Все и везде сейчас как нужно решают? - прервал его Малинин.

- Ну, все ли, не все, - сказал Губер, - но в военной прокуратуре сумеют, я думаю, разобраться, и он прекрасным образом и без нас попадет на фронт.

- Ну и хорошо, ну и молчи, сделал и молчи, не объясняй, - снова махнул рукой Малинин и, поднявшись со стула, приложив руку к своей черной утиной кепке, спросил: - Разрешите идти во взвод?

Синцов тем временем уже подходил к зданию военной прокуратуры на Молчановке. По дороге он два раза развернул и два раза перечитал бумажку, написанную Губером. Почерк у Губера был такой красивый, решительный, подпись такая солидная, что бумажка и в самом деле казалась документом, хотя на ней не стояло печати. "В прокуратуру Московского военного округа", - было написано на ней, и пониже: "Направление". "Направляется к вам тов. Синцов И.П. для изложения имеющегося у него личного заявления. Комиссар коммунистического батальона Фрунзенского района, бригадный комиссар запаса Н.Губер".

У здания прокуратуры стояла старая "эмка", и в ней дремал военный шофер. Окна здания были заклеены крест-накрест бумажными полосами, но это не помогло - половина их была выбита. Синцов толкнул дверь и вошел. Из вестибюля вели внутрь две двери; у одной стоял часовой, у другой, приоткрытой, никого не было. Синцов прошел через эту дверь в комнату с двумя круглыми столами и стульями для ожидающих и двумя деревянными окошечками в стене. На одном была надпись: "Выдача пропусков", на другом "Прием почты", но оба они были закрыты. Синцов постучал, потом постучал сильнее. Дверь приоткрылась, и в нее заглянул часовой.

- Чего шумите? - окликнул он Синцова. - Нет тут никого, нечего и стучать.

- Мне нужно пройти в прокуратуру.

- Нет тут никого, не стучите.

- Тогда я к вам обращусь.

- Нечего и ко мне обращаться, - отрубил часовой. - Выходите из помещения! Пропуск у вас есть?

- Нет.

- Ну и нечего вам тут делать, не пущу... Уходите, ну? - угрожающе крикнул часовой, и подталкиваемый им Синцов очутился на улице.

"Эмка", в которой сидел шофер, уже уехала, улица была совершенно пуста. Синцов понял, что снова обращаться к часовому бесполезно, и решил ждать на улице. Должен же кто-нибудь из работников прокуратуры рано или поздно подъехать или подойти сюда.

Битый час, содрогаясь на холодном ветру и теряясь в догадках, почему никто не входит и не выходит из прокуратуры, Синцов ходил взад и вперед по тротуару перед ее зданием.