Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-194

В 1932 году сотрудники ВОКСа, советские дипломаты и чиновники решительно разошлись во мнениях по поводу того, сколько внимания и поддержки оказывать Арплану в отличие от проверенных германских организаций-партнеров, таких как Общество друзей СССР и Общество по изучению Восточной Европы, руководимое Отто Хётчем. По мере того как политическая жизнь Германии в начале 1930-х годов становилась все более поляризованной, появлялись случаи перекрестного членства, а также неприкрытое соперничество между двумя старыми организациями «друзей» и новоиспеченной. Например, преемником Хётча на посту руководителя Общества по изучению Восточной Европы стал в 1931 году (и оставался на этом посту до 1933 года) еще довольно молодой человек — Клаус Менерт, который был гораздо более расположен к советскому государству, чем его предшественник, поскольку верил в неизбежность перемен в Германии. Менерт родился в Москве в 1906 году, говорил по-русски без акцента и установил связи со многими нужными людьми во время своих поездок в СССР в конце 1920-х годов, став впоследствии влиятельным советологом. Его желание рассматривать Советский Союз начала 1930-х годов как позитивную экспериментальную модель для Германии привело к конфликту с консервативной старой гвардией Общества Хётча. Фактически Менерт на короткое время стал правым радикалом: он начал активно поддерживать «левых нацистов» — Черный фронт Отто Штрассера, созданный в 1930 году, после того как последнего исключили из нацистской партии. Поскольку новоявленный радикал имел исключительный опыт взаимодействия с советскими организациями и понимал русскую культуру, наиболее целесообразным для него, судя по его политической ориентации, было занять место в секретариате Арплана. Есть мнение, что Менерт, возможно, был даже автором названия этой организации ^{751}.

Однако сами правые революционеры из Арплана, в отличие от умеренного националиста Хётча, а также большинства ученых и влиятельных политиков из его группы, вышли далеко за рамки геополитических прогнозов «восточной ориентации» — необычный поворот идеологического и политического интереса к ленинизму и зарождавшемуся сталинизму побудил их к контактам с советским государством. Яростный антизападный менталитет веймарской «консервативной революции» смешивался с русофильским элементом интеллектуальной эволюции германского национализма. Это стало очевидным уже в начале 1920-х годов, если исходить из того, что именно Освальд Шпенглер и Мёллер ван ден Брук, погрузившись в мир Достоевского, сформулировали основу «новых националистических» теорий «прусского социализма» и «Третьего рейха» [65]. Немецким революционерам правого толка, которые стремились превратить надвигающуюся революцию из классовой в национальную, «пролетарская революция» могла дать поучительные уроки, которым готовы были следовать некоторые нацистские деятели, о чем свидетельствуют отдельные публикации. Другие приверженцы консервативной революции пошли еще дальше, открыто восхищаясь революционным авангардизмом большевиков, их методами политического насилия и способностью мобилизовать массы ^{752}. Во время Великой депрессии интерес германских националистов к Советскому Союзу усилился и распространился на плановую экономику и — конкретнее — на пятилетний план, которые привлекали правых радикалов тем, что могли служить моделью для экономики Германии в ее стремлении преодолеть зависимость от стран Запада.

В каждом из этих случаев определенные нацистские и фашистские деятели Германии последовательно или эпизодически превозносили большевизм, а не традиционно изливали на него свою злобу. В результате термин «национал-большевизм» (Nationalbolschewismus), обозначающий попытку использовать опыт большевизма для национальных или общенародных (volkisch) целей, употреблялся в Германии уже с 1919 года ^{753}. [66] Более того, данному идеологическому взаимодействию между левыми и правыми способствовал ряд прецедентов в политической жизни 1930–1933 годов, частью которой было учреждение Арплана. Руководители Коминтерна, советского государства и немецких коммунистов одобряли введение националистических лозунгов в коммунистическую пропаганду с целью переманить сторонников у фашистов правого толка. Эти важные открытия в искусстве политической стратегии происходили в кризисные моменты истории Веймарской республики: трудное начало в 1919 году, оккупация союзниками Рурской области в 1923 году и окончательный крах вследствие значительного роста электоральной поддержки нацистской партии после 1930 года ^{754}.

Единственным и наиглавнейшим посредником между германскими и советскими коммунистами на всех трех этапах стратегического сближения с правыми националистами был «революционер, дипломат и интриган» Карл Радек. И в 1919, и в 1923 году Радек являлся главой Коминтерна и постоянным инициатором сближения с немецкими правыми националистами. Файе, автор самой значительной биографии Радека, доказывает, что побудительным мотивом для вступления последнего в открытый диалог с фашистскими интеллектуалами в 1923 году и восхваления их «мученика» — Альберта Лео Шлагетера (лидера рурских повстанцев «Хайнца») — стала не развившаяся до крайних пределов ленинская «гибкость» Радека, а его «постоянная одержимость» угрозой фашизма, овладевшая им после 1922 года. Файе приводит свидетельства того, что Радек не надеялся обратить фашистских лидеров на путь истинный, но стремился хотя бы сократить число их сторонников, так же как «единый фронт» Коминтерна был задуман для того, чтобы отвлечь рабочих от всевозможных социал-демократических движений ^{755}. Имел значение и еще один фактор: революционный оптимизм. В преддверии неудавшегося «германского Октября» в 1923 году и еще раз в начале финального кризиса Веймарской республики в 1930-м позиция Радека основывалась на ожидании неизбежной победы мировой революции. Как бывший троцкист Радек капитулировал перед победителями и был заново принят в ряды ВКП(б), где позиционировал себя в качестве преданного Сталину публициста и советника по международным вопросам; он логически рассудил, что растущие фашистские силы нужно нейтрализовать или привлечь на свою сторону, если вообще ставить перед собой цель победить капиталистическое государство ^{756}. Новая тактика немецких коммунистов, рассчитанная на то, чтобы завоевать поддержку рабочего класса и не допустить вступления рабочих в фашистские организации, а также на то, чтобы включить националистические лозунги в коммунистическую пропаганду, начала реализовываться в 1930 году. А в марте 1931-го, после перехода высокопоставленного нацистского офицера Рихарда Шерингера на сторону коммунистов, эта тактика стала называться «курсом Шерингера» ^{757}, что оказалось прямым наследием линии Шлагетера 1923 года. Впрочем, в обоих случаях усилия коммунистического движения добиться поддержки со стороны фашистов привели к весьма скромным результатам.

Вследствие политического компромисса с крайне правыми, после 1928 года в рамках «левого поворота» Коминтерна стало возможным появление доктрины «социал-фашизма», которая именовала социал-демократов главными врагами коммунистических партий и основным препятствием к объединению всех прогрессивных сил перед лицом фашистской угрозы. Имея удовлетворительный опыт использования мобилизующей силы национализма при проведении в жизнь советской национальной политики, Сталин одобрил «национал-популистскую» стратегию Коммунистической партии Германии через своего «человека в Берлине», члена политбюро КПГ Хайнца Ноймана, который хорошо говорил по-русски и неоднократно посещал черноморскую дачу Сталина в ключевые моменты своей карьеры. Однако по мнению руководства Коминтерна, КПГ с излишней рьяностью следовала националистическим курсом, и в 1931 году исполком Коминтерна попытался овладеть «курсом Шерингера» внутри КПГ — еще до того, как в 1932 году было снова санкционировано дальнейшее сближение с праворадикалами ^{758}.