Сказание о флотоводце

Вадецкий Б

Сказание о флотоводце

Б. Вадецкий

СКАЗАНИЕ О ФЛОТОВОДЦЕ

1

Быстроходный "Таиф" один уцелел из эскадры Осман-паши. Корабль бежал из Синопа, не выдержав боя, и ночью достиг берегов Константинополя. К скутарийским садам он подошел неслышно, как входит шлюпка в камыши, и вскоре стал на виду у дворца падишаха, черный, с поломанной реей и с бортами, залитыми кровью. Еще курился дымок на корме после недавнего пожара, и палуба скрипела углями, а над мертвецами, завернутыми в саван, как дозорный, сидел мулла. Сонный извозчик, стоявший в ту ночь на пристани, не мог знать, почему торопится Мушавар-паша, командир "Таифа", в английское посольство. Белые кони понесли легкую коляску по кривым, залитым лунным светом улицам, и куда бы ни сворачивали, отовсюду был виден одинокий черный силуэт "Таифа". Седок-офицер все время торопил извозчика, в зеркальцах, прилаженных к фонарям, мелькали пустыри и минареты, дома с грозящими упасть косыми сводами балконов, стаи собак, пожиравшие на

углах выкинутые днем отбросы. И наконец обозначилось за тяжелой литой оградой гранитное здание особняка.

Заметив, как нетерпеливо будил офицер привратника, как скрылся в подъезде дома, не сняв у порога туфель, извозчик понял, что привез иностранца.

Офицер назвал себя привратнику Адольфусом Слэдом и в тот же час был принят послом.

- Что-нибудь случилось, сэр? - спросил посол, вглядываясь в его лицо; светила лампа, оставляя в сумраке тяжелые шкафы с книгами и на столе портрет королевы Виктории.

- У Турции нет больше флота! - стараясь держаться спокойно, сказал офицер.

Он был бледен, рыжеват, с маленькими, почти лишенными ресниц глазами и выпуклым упрямым лбом, с застывшим выражением надменности и вместе с тем

внимания. Он неловко держал в руке высокую феску с пышными кистями и не смел расстегнуть тугой, душивший его сейчас стоячий воротник мундира. Турецкий орден в форме полумесяца на его груди, адмиральские эполеты и широкий, шитый серебром пояс чуть светились.

Опустившись в молчаливо придвинутое ему кресло, он сообщил с обстоятельностью, которая как бы заново воскрешала перед ним происшедшее:

- Нахимов напал неожиданно и дерзко. Он построил свою эскадру в две колонны, искусной диспозицией кораблей удвоил силу огня. Береговые батареи не могли защитить наши корабли. Больше того, наши корабли мешали им стрелять по русским. Смею утверждать, Осман-паша не был готов к обороне! Русские били бомбическими снарядами, и прицельный огонь их был страшен. Вы не представляете себе, сэр, во что превратился Синоп. Турецкие корабли взрывались один за другим, и ветер зажигал их горящими обломками дома. К чести русских, они не трогали город.

И с чувством неловкости он добавил тихо:

- Я с самого начала видел, что этот бой несет нам гибель!

- Как "Эрекли"? - хмуро поинтересовался посол. - Ушел ли он? Он ведь ни в чем не уступает, насколько я знаю, "Таифу".

- Командир "Эрекли" предпочел гибель бегству, как, впрочем, поступил бы и я, не будь...

-...англичанином, - понял его посол.-Вы на турецкой службе, приняли мусульманство, но тем не менее не склонны жертвовать собой без нужды! Стрэтфорд Рэдклиф сухо улыбнулся. - Я не осуждаю вас и рад видеть у себя, хотя вы и привезли столь горестные вести.

И доверительно спросил, глядя в сторону и будто спрашивая об этом же самого себя:

- Вы думали, к чему должно привести это поражение турецкого флота?

- К вступлению в войну Англии и Франции, я полагаю. От того, что ответит посол, зависело теперь и его, Адольфуса Слэда, положение. Беглец, оставивший в бою товарищей, не должен рассчитывать на пощаду... Он выжидательно смотрел на посла, ободренный последними его словами, на пересеченное морщинами, старое холеное лицо его с выпуклым, как бы нависшим лбом и фигуру, необычайно грузную в толстом бархатном халате, и знал, что посол отнюдь не желает ему зла.

- Английская эскадра у Дарданелл, - тихо и несколько уклончиво сказал посол. - Но я не имею власти двинуть ее против русских. Надо признать, выслушав вас, что Нахимов одним ударом обезопасил себя от турок. Но теперь, пожалуй, наступит час, когда действовать придется нам. Не хватало, чтобы русские получили доступ в Средиземное море. Кроме того, сэр, наш престиж требует принятия немедленных мер в защиту Турции!

Сказав так, он подошел к столу, взял пачку свежеотпечатанных лубков, перевязанных розовой лентой, надорвал ленту и вытащил небольшой ярко-желтый лубок с изображением султана, Наполеона Третьего и королевы Виктории.

- Иначе кто поверит в союз и могущество трех монархии? В каждой кофейне, в каждом турецком доме, везде должен висеть этот листок. Везде, повторяю. У Турции нет больших друзей, чем мы, на земле и на море...

Офицер благодарно взглянул на посла. Упомянув о море, посол, конечно, имел в виду служащих в турецком флоте английских моряков и его - командира "Таифа".

- Вы отдохните у меня, я же должен немедленно доложить о случившемся капудан-паше.

В успокоительном обращении и в словах об отдыхе Слэд почувствовал прямой совет не выходить пока из этого дома. Посол не спускался до откровенности, которая нарушила бы этикет, но явно обещал свою поддержку. Таким, собственно, офицер и привык представлять себе старого Стрэтфорда Рэдклифа, немного - моряка, немного - промышленника, немного путешественника, но во всем "своего человека", умудренного жизнью и обласканного доверием английского кабинета.

Посол вышел. Офицер, пересиливая дремоту, встал, подошел к окну и отдернул занавес. "Таиф" стоял на рейде. Море, расчерченное громадными тенями гор, на которых раскинулся город, как бы выталкивало наверх, поддерживая на весу, этот неприютно маячивший в темноте ночи корабль. Казалось, "Таиф" находится совсем близко от дома посла, мачтами своими касаясь его ограды, и просит прибежища. Отсюда был виден залив и кое-где темные квадраты береговых батарей в глубине миртовых садов. С Босфора затейливой грядой бежали по морю красные огоньки: то ли каботажный бот перевозил береговую стражу, то ли патрульное судно направлялось в море. По разбитой мостовой стучали глухо повозки, и чей-то голос надсадно пел, скорее выкрикивал слова давно известной Слэду и уже надоевшей ему песни:

Нет народа умнее Османлисов,

Им даны Аллахом все сокровища мудрости.

И если брошены другим племенам крупицы разумения,

То лишь для того, чтобы не совсем остались ослами

И могли бы принести пользу правоверным.

Слэд вдруг понял, сколь опостылела ему за много лет служба в турецком флоте и надоели эти манившие сюда когда-то берега Босфора. Не будь здесь английского посла, он, наверное, сейчас бежал бы из Турции. Он никогда не задумывался над тем, что, собственно, связывает его с этим народом, и, принимая мусульманство, во всем подражал тем своим соотечественникам, которые в любой части света готовы были пренебречь всем, лишь бы выйти в люди. Что же делать, если в Турции, чтобы служить, надо быть правоверным.

Адольфус Слэд любил говорить о том, что Восток ждет своих цивилизаторов, исследователей, знатоков, и без всяких причин ссылался почему-то на Байрона, которого чтил в числе их. Надо ли скрывать, что, подобно другим англичанам, находившимся здесь, он ждал, чем кончится война на Кавказе. Если бы Шамиль с помощью Турции добился автономии, то он, Адольфус Слэд, первый предложил бы горцам свои услуги в качестве... адмирала их новоявленого крохотного флота. Служили же некоторые неудачливые товарищи Слэда у египтян, а иные, бывали случаи, не брезговали и корсарством. Рассуждая обо всем этом, Слэд приходил к выводу, что человеку интересно испытать все, что ему подвластно, ибо что такое мир, если не громадная арена для действия сильного и знающего себе цену человека! К тридцати годам Слэд побывал в Африке и почти везде на Востоке. Прошлое и настоящее Оттоманском империи, султанский дворец на месте Византии, древний Царьград - нынешний Константинополь с его "святыми местами", фанатизм янычар, улемов, леность быта, - могло ли все это не привлечь сюда Слэда! На Черном море он знал одну страну, которой побаивался и не понимал. К его сожалению, она владела сильнейшим флотом и считалась здесь оплотом славянства. Побывав однажды в этой стране, Слэд увидел, что при всей схожести государственного управления с другими европейскими странами, народ ее более бескорыстен, великодушен, озабочен судьбами человечества и чуть ли не его, Слэда, несчастиями. При нем в Севастополе офицеры разговаривали о спасении Греции, о том, как вредят иноземцы на флотах. Все это было ново и тревожно. Слэд вернулся в Константинополь удивленный не столько видом новых кораблей, входящих в строй, сколько этими разговорами.