Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»

Бошу Б (1):

Древние, кто практиковал Дао…

Бошу (5–8):

Поэтому просвещающий государство знаниями разрушает его.

Несведущий, как просвещать государство, принесёт Благость в страну.

Мотив «тёмного» или скрытого управления людьми вытекает из ненасильственного характера властвования Дао над миром. Мудрец всегда занимает нижнюю позицию, уподобляя себя Дао (§ 61). В китайской традиционной речи часто встречаются самоуничижительные обороты, когда говорящий сравнивает себя с «кончиком осенней паутинки», «зёрнышком риса», «москитом, пытающимся бить в колокол», «богомолом, желающим перевернуть гружёную телегу», что соответствует поведению истинного мудреца, никогда не проявляющего своего превосходства над собеседником.

Мягкостью и душевной щедростью (хотя его разум — тёмное зеркало для людей — § 10) он завоёвывает себе сторонников и друзей, проповедуя полную бесконфликтность своим недеянием.

Версии Кондо и Усами не используют слово «мудрец» во фразе (8).

Бошу А (8-10):

Вот почему он находится впереди, но не вредит народу.

Стоит над людьми, но не бывает им в тягость.

Во фразе (1) намеренно подчёркивается выражение «моё Дао», что вызывало многочисленные споры в научных кругах, поскольку, по лаоистской концепции, «личное» обладание Дао невозможно. Существуют, по крайней мере, два толкования этой фразы. Прежде всего, в тексте стоит иероглиф «во» — «я» или «мы», характерный и для современного языка, в то время как в других местах (§ 69, 70) используется иероглиф «у» в

том же значении. Поэтому, возможно, эта фраза представляет собой привнесение, скорее всего, поговорку из устной традиции, что подчёркивается и самим построением параграфа.

Можно допустить и другое объяснение, обусловленное скрытой полемикой с конфуцианцами. У Конфуция и его последователей термин «Дао» обозначает не столько объективный, универсальный Путь, сколько моральный, этико-нравственный Принцип, а зачастую и просто нормативные правила поведения. И потому сенценцией «моё Дао велико и ни на что не похоже» автор трактата противопоставляет универсальное, ни с чем не сопоставимое мистическое осознание Пути у даосов узко-ограниченному, мирскому пониманию Дао у конфуцианцев.

Одиночество и неповторимость Дао (§ 25) не позволяют уподобить его какой-то конкретной вещи, оно всегда будет превосходить любую физическую данность. Этим и объясняется то, что Дао нельзя описать словами (§ 1) или даже намекнуть на него. Если бы Дао было сопоставимо с чем-нибудь, то вряд ли оно могло бы претендовать на эпитет «Великое» и стало бы обычным «малым», а то и «едва приметным» явлением. Здесь слышится отголосок какой-то полемики автора «Дао дэ цзина» с теми, кто говорил о ни на что непохожести, непривычности и труднопонимаемости его учения, порвавшего с культом духов и даже Небо понимавшего как производное от Дао.

Великодушие или сострадание (цзы) — это важнейшее душевное качество человека, который реализовал полноту своих природных свойств. Великодушие — это и момент полной соотносительности человека и вещей, абсолютной взаимосвязи всего со всем, что и ведёт к пониманию Единого Дао. Это исключительно сакральное чувство, так как Дао «великодушно» позволяет вещам развиваться самим по себе. Всякое проявление активного действия — храбрости, щедрости, тяги к власти должно подкрепляться своей оборотной, внутренней стороной — великодушием, бережливостыо, самоумалением. Совет Лао-цзы властителю государства, которого он архаично именует «господином (ритуальных) сосудовт.е. первожрецом, звучит тактично, но властно: мудрец правит исподволь, не зовёт к себе, но ждёт, пока к нему придут люди, не ломая их, но лишь тонко направляя к Дао (§ 66).

Бошу А (5):

Я постоянно обладаю тремя сокровищами.

Бошу Б (5):

Я постоянно обладаю тремя сокровищами, кои храню и дорожу.

Бошу А (12):

могу стать господином всех дел.

Бошу А (14):

фраза отсутствует.

Бошу А и Б (19–20):

Если Небо завершает человека,

то я укрепляю его своим великодушием.

Не был ли автор трактата профессиональным стратегом, на что указывают § 44, 68 и 69? Его мысли в полной мере пересекаются с идеями таких знаменитых воителей как, Сунь-цзы, У-цзы и Чжугэ Лян. Они впервые поднимают вопрос об «умении использовать людей» (6) в боевой практике, находя каждому человеку именно ту сферу, в которой он может полноценно проявить себя. Война для даоса — лишь одна из сфер приложения искусства Дао, поэтому мудрец, представляющий собой предельную концентрацию сакрального умения, может приложить себя на любом поприще.

Примечательно, что военные советы незаметно перетекают в рассуждения об искусстве «использования людей» — довольно болезненном вопросе на протяжении всей древней истории Китая, соприкасающемся с практикой назначения чиновников на местах. В метафизическом смысле, лишь Дао — высшее искусство, которое не только создало мир, но и приводит его в гармонию. Умелость — это атрибут настоящего мудреца, так как он полностью тождественен Дао, а умелость Дао заключается в моментальном самоустранении, самопотере в момент достижения цели. Таким образом бой выигрывается без сражения, ибо нет одного из соперников, а люди следуют за мудрым правителем, по сути, не видя, за кем идут (§ 17), и считая, что осуществляют действия по своей воле. Использование людей базируется на принципе, схожем с военной тактикой: поддаться, а затем взять верх. Полководец не нападает, а действует от защиты и тем самым сохраняет пассивное недеяние.

«Предел древности» (7) обычно трактуется как «закон» или «принцип».

Здесь — игра иероглифами и смыслами. «Ши» в (1) может переводиться и как «воин», «солдат», и как «муж». Таким образом, в этой однозначности символов «мужа» и «воина» вырисовывается идеал «истинного человека» — даоса. Он обладает высшей умелостью, несопоставимой с обычными навыками людей, которые достигаются в процессе долгих тренировок. Его умелость — «не от мира сего», она равняется самой небесной Благости. По сути, перед нами — описание духовного статуса правителя людей — не гневливого, ускользающе-незаметного, следующего не своим желаниям, но идеалу древности.

Составитель текста, стремясь соблюсти единый ритмический строй и даже рифму фраз (1–3), оставил фразу (3) нарочито «оборванной». Существуют два варианта реконструкции: «не затевает [с ним спор]» и «не вступает [с ним в поединок]».

Весь пассаж (1–4) представляется крайне архаическим, бытовавшим, возможно, на уровне поговорки, и таким образом, отрывок (5–7) является типично лаоистским комментарием к более древнему фольклорному высказыванию.

Бошу А (6–7):

Это зовётся использованием людей.

Это зовётся Небом и Пределом древности.

Бошу Б (6–7):

Это зовётся использованием людей.

Это зовётся следованием Небу и Пределу древности.

Цунь (ок. 3,2 см.) и чи (ок. 0,3 м.) — традиционные китайские меры длины.

Война, в представлении даосов, — это восстановление изначальной гармонии мира, но вестись она должна «даосским» способом — самоустранением. Противнику предоставляется главенствующее положение, что заставляет его раскрыть планы, исчерпать силы, ударить в пустоту, — одним словом, обнаружить себя как действующее начало. Умелый полководец противостоит движению покоем и поэтому побеждает с наименьшими потерями. Естественно, что принцип боя как предельно экстремальной ситуации экстраполируется и на обыденную жизнь, где, в принципе, действуют те же законы, поэтому данный параграф — далеко не обычный совет, как вести войну. Лёгкий противник отнимает силы, так как не заставляет работать сознание и не приводит к самореализации. Более того, слабый противник требует применения именно активной силы, что является нарушением закона о «следовании Дао через покой и слабость». Истинный полководец не столько тот, кто умело строит войска и ведёт наступление, но тот, кто способен сделать то, что в рамки обыденного сознания не укладывается, свершить то, что, по сути, не может являться действием (4–7). Но это — действие через силу, и здесь нужна особая осторожность, внутренний такт, дабы не нарушить войной естественный ход вещей.