Опровержение идеи о существовании внешнего мира (ЛП)

— Полагаю, ты прав.

— Так вот, это существо с одномерным восприятием могло бы отлично устроиться в сложной среде, если бы его реальное тело — не то, которое кажется ему в его одномерном восприятии, но то, которое объективно существует в реальном мире — было бы оснащено лишь правильными способностями, которые могли бы реагировать на такую среду, и в то же время оно верило бы, что, так сказать, "живёт" в одномерном мире своего восприятия. Очень похоже на фильм "Матрица", где герой находится в спячке в инкубаторе, всё время думая, что ходит по реальному миру. В обоих примерах ситуация персонажа в реальном мире намного отличается от его опыта.

— Да, конечно. Но зачем мы говорим об одномерно воспринимающих существах?

— Затем, что я хочу обратить внимание, что форма нашего восприятия не обязательно имеет что-то общее с тем, что существует на самом деле.

Уолт кивает. Он понял.

— Хорошо, — говорит он.

Глава 3. Наше восприятия нераздельно.

— Итак, мы установили, что форма, вид и устройство наших чувств должны полностью определяться нашим аппаратом восприятия, — говорю я Уолту.

Он кивает.

— Вещи являются нам такими, какими являются, потому что так делает наш аппарат, — говорит он.

— Верно. Вот, представь яблоко. Обычное красное сочное яблоко. Представь на секунду, что оно сейчас здесь, в твоей руке.

Уолт на секунду закрывает глаза.

— Окей, — говорит он.

— Чувствуя его форму, согласен ли ты, что округлость этого яблока это ощущение?

— Да.

— Но тогда, если округлость данного яблока это просто ощущение, созданное твоим сенсорным аппаратом, может ли реальное яблоко быть круглым по своей сути?

Теперь мы подходим к чему-то хорошему — к настоящим вопросам о самóй объективной реальности. Уолт сейчас находится в позиции, где мы можем начать пристально рассматривать его предположения насчёт реальности, поместить их под тщательное исследование и посмотреть, будут ли они по-прежнему иметь смысл. Если не будут, их можно одно за другим отбросить — и таким образом обнаружить, подобно очищению слоёв с лука, что в самом центре абсолютно ничего нет.

— Ну, конечно, мы не можем быть уверены, — говорит он. — Мы уже установили, что не можем выйти за пределы нашего восприятия, не можем проверить, чтó существует. Но я не вижу причин, почему по крайней мере не может быть возможным, если не вероятным, что яблоко и вправду само по себе круглое.

— Пожалуйста, подумай, что мы в действительности имеем в виду под словом "круглый".

По-видимому, это слишком очевидно, чтобы размышлять, потому что он ответил сразу же.

— Для меня это совершенно ясно, — говорит он.

— Но откуда у нас взялась эта концепция? Каков источник этого слова?

Он воображает, что я на самом деле хочу, чтобы он подумал над этим, и на самом деле думает.

— Мы видели всякие круглые вещи и придумали специальное слово для их особой формы, — говорит он после паузы. — Мы назвали это "круглый".

Это важное прозрение. Мы образуем концепции путём перегонки наших переживаний в слова — мы обобщаем их содержание, создаём символы, чтобы представлять их в их отсутствие — чтобы использовать в разуме и общаться с другими. Концепции не возникают ниоткуда, они извлекаются из формируются из нашего непосредственного опыта — и значение, которое они имеют, следовательно, должно быть основано на ощущениях, из которых они были добыты. Отследи возникновение концепции, найдя её определение — определение определения и так далее — и ты в конце концов уткнёшься в некое ощущение. Если нет, то в твоём уме не концепция, а пустое слово.

Я пытаюсь выразить это Уолту.

— Всё верно, — говорю я. — Мы формируем концепции путём абстрагирования, и то, от чего мы абстрагируемся, является или происходит из прямого переживания. Имеем ли мы конкретную концепцию, как "яблоко", или что-то более абстрактное как "еда", в корне её иерархической структуры лежит, в качестве элементарного референта, ни что иное, как непосредственное переживание.

— И что? — Уолту интересно, куда я клоню.

— И концепция "круглый" происходит из ощущений. Слово берёт своё значение из ощущения круглости!

— И? — спрашивает он.

— И как может быть яблоко круглым по своей сути, когда мы под словом "круглый" понимаем ощущение округлости? Может ли реальное яблоко быть похожим на ощущение? Может ли яблоко быть "похожим" на восприятие — чья природа и вид определяются нашим аппаратом восприятия? Может ли быть такое?

Уолт выглядит озадаченным. Он не отвечает.

— Другими словами может ли яблоко, какое оно есть по своей сути, быть "похожим" на яблоко, каким оно нам кажется?

Ещё какое-то время он думает.

— В этом вопрос, да, — говорит он, — но он кажется неразрешимым, так как мы не можем знать яблоко, как оно есть по своей сути. Это выходит за пределы нашего восприятия.

— Могу тебя заверить, решение есть, — говорю я. — Нужно только внимательно посмотреть.

— На что?

— На то, как мышление и язык искажают то, что прямо перед нами.

***

— Что ты имеешь в виду? — говорит Уолт.

— Что, если есть способ узнать о том, каковы вещи в своей сути, даже если мы не можем наблюдать их напрямую?

— Как?

— Можно подумать, что у того, что, возможно, существует за пределами нашего восприятия, нет границ, но факт в том, что границы есть. И хотя у нас нет доступа к объективной реальности, чтобы самим на неё посмотреть, мы можем знать с уверенностью, что некоторые вещи просто не могут там существовать.

— Но как можно это узнать? — спрашивает Уолт.

— Потому что их там обязательно нет, по определению. Различие между нашим переживанием и объективной реальностью имеет ту неотъемлемую логику, что что бы ни существовало на одной стороне, не может существовать на другой. Другими словами, мы можем знать благодаря только анализу, что например "радость" или "боль" там существовать не могут. Субъективное переживание не может существовать в объективной реальности, также как вымышленные вещи не могут существовать в реальном мире, или реальные вещи в вымышленном мире.

Я делаю паузу, чтобы удостовериться, что Уолт следит за мной.

— Вымышленные вещи не существуют в реальном мире, потому что если бы они существовали, они не были бы вымышленными, но реальными, — объясняю я. — Точно также переживание не может быть частью объективной реальности, поскольку объективная реальность это именно то, что не является переживанием.

Уолт думает.

— Но может быть "радость" или "боль" каким-то образом могут существовать там, — говорит он. — Откуда мы можем знать?

— Говорить, что могут — бессмысленное заявление. Переживание ни коим разумным образом не может существовать отдельно от переживания. Любой, кто говорит, что может, утверждает очевидное противоречие. Радость только потому радость, что она переживается — в противном случае это не радость.

— Окей. Но это не очень-то полезно. Никто и не думает, что радость или боль вообще где-то существуют.

— Согласен. Но что если мы сможем обнаружить, что "круглое" в точности как "радость"? Что это просто форма нашей собственной субъективности.

— Неужели? — спрашивает он.

— Единственная вещь, мешающая нам увидеть это как самоочевидную истину, это мышление и язык, — отвечаю я.

***

— Наше понятие "восприятие" включает три элемента, — говорю я Уолту. — Воспринимающий, то есть я, затем акт восприятия, то есть моя способность, и наконец, воспринимаемый объект.