Сочинения в двух томах. Том 2

67

Все люди в равной мере подвержены страданиям и болезням и в равной мере снова могут обрести здоровье и благоденствие. Эти обстоятельства, поскольку они не вызывают какого-либо различия между людьми, не являются источником гордости и униженности, уважения или презрения. Но при сравнении нашего собственного рода с высшим то, что мы обречены быть существами, столь подверженными болезням и немощам, оказывается очень печальным соображением, и Господь Бог соответственно пользуется им, чтобы подорвать наше самомнение и тщеславие. Эти аффекты имели бы больше успеха, если бы нам не была присуща склонность в мыслях постоянно сравнивать нас самих с другими людьми. Немощи вызывают у старости ужас потому, что стариков можно сравнить с молодыми. Зло, содеянное королем, тщательно утаивается потому, что оно воздействует на других лиц и нередко передается наследникам. Почти то же самое имеет место при таких болезнях, которые придают человеку отталкивающий и безобразный вид, например эпилепсии, язвах, болячках на теле, парше и т. д.

68

Есть нечто необычное и с виду необъяснимое в действии наших аффектов, когда мы рассматриваем судьбу и положение других лиц. Очень часто успехи и процветание других людей вызывают зависть, в значительной мере смешанную с ненавистью, возникает же эта зависть главным образом благодаря сравнению нас самих с определенной личностью. В то же самое время или по крайней мере через очень небольшие промежутки времени мы можем чувствовать аффект уважения, который является разновидностью привязанности или расположения с примесью униженности. С другой стороны, несчастья наших друзей часто вызывают жалость, к которой в значительной мере примешано расположение. Это чувство жалости тесно связано с презрением, являющимся разновидностью неприязни с примесью гордости. Я указываю эти явления только как предмет размышления для тех, кто проявляет любознательность по отношению к моральным изысканиям. Для данной цели достаточно отметить вообще, что сила и богатство обычно вызывают уважение, а нищета и убожество—презрение, хотя с особых точек зрения и в особых случаях они могут иногда вызывать аффекты зависти и жалости.

69

Нет человека, который при особых обстоятельствах не оказался бы подвержен неприятным аффектам: страху, гневу, угнетенности, горю, печали, тревоге и пр. Но эти аффекты, поскольку они естественны и всеобщи, не определяют различий между одним и другим человеком и никогда не могут быть объектом осуждения. Только тогда, когда предрасположение влечет за собой склонность к какому-либо из этих неприятных аффектов, они портят характер и, вызывая неловкость, порождают у наблюдателя чувство неодобрения.

70

J’aime la vertu, sans rudesse,

J’aime le plaisir, sans mollesse,

J’aime la vie et n’en crains point la fin.

Saint-Evremond.

71

[Longintds, De subi. ], cap. 9⁵².

72

Там же.

73

Réflexion 10 sur Longin.

74

Plutarch., Phoc.⁵⁶, 36.

75

*+* Tacite Hist., lib. III, 84. Автор, начиная свое повествование, говорит: «Laniata veste, foedum spectaculum ducebatur, multis increpantibus, nullo inlacrimante: deformitas exitus misericordiam abstulerat»⁵⁷. Чтобы полностью понять этот способ мышления, мы должны принять во внимание принципы древних, в силу которых не следовало добиваться продления своей жизни, после того как она стала бесчестной. Но так как человек всегда имел право распоряжаться своей жизнью, то затем стало обязанностью [в этом случае ] отказываться от нее.

76

Отсутствие добродетели часто может быть пороком, и притом самым значительным. Примером служит как неблагодарность, так и низость. Там, где мы ожидаем встретить красоту, разочарование влечет за собой неприятное ощущение и вызывает восприятие настоящего безобразия. Ничтожность характера так же отвратительна и презренна. Там, где человек не имеет чувства собственного достоинства, и нам, вероятно, не следует оценивать его сколько-нибудь более высоко. И если какой-либо человек, который гнет шею перед теми, кто выше его, ведет себя спесиво по отношению к лицам нижестоящим (а это случается нередко), то такая противоречивость поведения, вместо того чтобы исправить первый порок, чрезвычайно обостряет его путем добавления еще более отвратительного порока. См. гл. VIII, «О качествах, непосредственно приятных другим лицам».

77

Рго согопа ^5в, 67, 68.

78

Ое топЬи$ Оегт.⁵⁹, 38.

79

1лЬ. IV, 64.

80

1лЬ. I, 5.

81

Обычной практикой среди сыновей их знати, говорит он, является следующее: как только они оказываются способными пользоваться оружием, они собирают трех или четырех бродяг или кого-либо из мужичья (kern), с которыми затем праздно разгуливают по стране вдоль и поперек, питаясь только мясом. В конце концов каждый из них попадает в какую-нибудь плохую историю. Когда же это становится известным, то с этого времени его считают достойным и обладающим мужеством человеком.

82

[См. ] гл. V, «Почему полезность приятна»,ч. 2.

83

Веселость вряд ли могла бы вызывать осуждение, когда она избыточна, если бы распущенное ликование, не имеющее должной причины или предмета, не было верным симптомом и признаком глупости и вследствие этого не внушало бы отвращения.

84

Сущность и подлинное определение добродетели заключаются в том, что это есть духовное качество, приятное для каждого и одобряемое каждым, кто рассматривает его или размышляет о нем. Но некоторые качества вызывают удовольствие потому, что они полезны обществу или полезны и приятны самой личности. Другие же вызывают его более непосредственно. Именно так обстоит дело с добродетелями того типа, который рассматривается здесь.

85

ЕЛю а<1 №сотасЬит, IV, 3, 37.

86

Качества, полезные другим лицам.

87

Качества, полезные нам самим. Гл. VI.

88

Качества, непосредственно приятные другим. Di. VIII.

89

Качества, непосредственно приятные нам самим. Di. VII.

90

Кажется достоверным исходя как из разума, так и из опыта, что примитивный и невежественный дикарь подчиняет свою любовь и ненависть главным образом идеям относительно частной пользы и вреда и имеет лишь слабые представления об общем правиле или системе поведения. Человека, который противостоит ему в сражении, он искренне ненавидит не только в настоящий момент, что почти неизбежно, но и всегда после, удовлетворяясь, только если такой человек подвергается самому крайнему наказанию и мести. Но мы, привыкнув к обществу (society) и более широко смотря на вещи, считаем, что такой человек служит своей собственной стране и обществу (community), что каждый в том же положении делал бы то же, что мы сами при подобных обстоятельствах вели бы себя так же и что вообще человеческое общество наилучшим образом поддерживают именно такие принципы. И с помощью этих предположений и представлений мы в известной мере исправляем наши более примитивные и узкие аффекты. И хотя во многом наша дружба и вражда по-прежнему повинуются частным соображениям выгоды и вреда, мы по крайней мере воздаем должное общим правилам, которые привыкли уважать, когда обычно извращаем поведение нашего противника, приписывая ему злобу и несправедливость, чтобы дать выход тем аффектам, которые возникают из себялюбия и частного интереса. Когда сердце исполнено ярости* оно никогда не испытывает недостатка в претензиях такого рода, хотя иногда они столь же легкомысленны, как и те, под влиянием которых Гораций, будучи почти раздавлен упавшим деревом, обвинял в отцеубийстве того, кто это дерево посадил.