Драма Иова

Все пограничные ситуации есть пути к Богу. Все они раскрывают перед человеком с одной стороны — обступающее его небытие, с другой — ожидающее его Абсолютное Бытие. Оставляя до определенного времени анализ человеческого бытия в ситуациях борьбы и вины (Конрад — «Дзяды» А. Мицкевича, Раскольников — «Преступление и наказание» Ф. Достоевского), автор в этой работе все свое внимание сосредоточивает только на страдании. Сам человек не в состоянии ни избежать страдания, ни преодолеть его собственными силами. Он может только его вытерпеть. Священное Писание как раз и дает пример такого человека — человека, настигнутого страданием и вытерпевшим его — Иова. Внезапное, настигнувшее врасплох страдание, его непостижимый смысл и вместе безграничная его ценность в существовании Иова выявлены особенно ярко. Поэтому Иов и предстал перед автором как пример для анализа человеческого существования в ситуации страдания, ибо страдание, как говорилось, вплетено во все наше существование. Оно наш спутник во всей нашей земной жизни. Само наше существование проходит в страдании. Поэтому в страдании словно в зеркале отражаются свойства нашего существования и отражаются, возможно, наиболее отчетливо. Драма Иова это драма всего человеческого существования. Каждый из нас в большей или меньшей степени Иов.

Страдание, как неистовство зла в нас, нас из-бывает. Оно разрушает наше бытие, оно делает так, что мы начинаем меньше быть, ибо зло есть небытие. Поэтому каждая победа зла — значительная или менее значительная — является приближением к небытию, утерей бытия, которым мы обладали. Разумеется, в данном случае речь идет о бытии не в самом широком смысле — все то, что есть (to on или ens), но о бытии, ограниченном областью сюсторонней человеческой действительности. Даже с философской точки зрения не может быть сомнений в том, что человек бывает и по ту сторону. Бессмертность человека есть результат его духовности. Однако философия не может сказать, какчеловек бывает в той действительности. Анализ экзистенции не в состоянии проникнуть в потустороннюю жизнь человека и вынужден ограничиться сюсторонней. Философия подводит человека к вратам вечности и утверждает, что он проходит эти врата и там живет вечно. Но она не анализирует этого вечного существования, ибо природному человеческому уму не доступно его содержание. Таким образом, последовательно — концепция бытия в экзистенциальном анализе сужается. Бытие здесь не есть ни вечная сущностьчеловека, которая надвременна, не изменяемая и для всех общая, ни первообраз, по которому человек создан и который, пребывая в Боге, тоже надвременен и неизменяем. Бытие здесь есть то, чем и как человек бывает в этой действительности. А бывает он очень по-разному. Человек не имеет не только полноты бытия вообще, но в этой действительности он не имеет даже полнотычеловеческого бытия. Поэтому человеческое бытие есть постоянное становление, постоянное приближение к божественному первообразу или удаление от него. Земное существование есть поле осуществления самого себя. Множество факторов создает или разрушает человека. Человек бывает меньше или больше, сильнее или слабее, разумеется, все это следует понимать не в количественном математическом смысле, но в качественном метафизическом. Божественный первообраз, несущий полноту нашего бытия, постоянно призывает нас сделать шаг по направлении к нему, призывает осуществить его в нашем существовании, осуществляя таким образом и самих себя. Однако наша свобода может увести нас далеко от него, отвратить нас от Бога и поставить нас на путь в небытие. Осуществляя божественный первообраз, мы строим свое бытие, его укрепляем и воплощаем. Удаляясь от этого первообраза, мы его разрушаем, ослабляем, утрачиваем. И удивительно, что все это в возможностях нашей воли! Вне сомнения, разрушительная деятельность относится только к бытию, понятому в смысле этой действительности, этого земного существования. Но даже и по самому отрицательному решению своей воли мы не можем проникнуть в человеческую сущность, разрушить ее и перестать быть людьми. Сущность, будучи надвременной и для всех общей, стоит над нашей действительностью и потому неподвластна нашей воле. Наша свободная воля подвластна нашей человеческой сущности, но не наоборот. Поэтому даже самое значительное удаление от божественного первообраза, даже самое значительное разрушение своей земной действительности сущности не достигает, ибо эти две вещи находятся на разных уровнях. Лишить человека бытия можно только в таком же смысле, как и обезличить или обесчеловечить его. Обезличивание, которое, скажем, происходит в толпе, не является исчезновением личности. Оно лишь разрушение ее содержания, гибель ее особенностей, предел ее раскрытия и ее проявлений. Даже значительно растворившаяся в толпе личность не становится вещью. Человек толпы тоже личность, но личность зачахшая, пришедшая в упадок, ограбленная. Так же дело обстоит и с обесчеловечиванием, которое проявляет себя в тирании или в психическом заболевании, но тоже не означает исчезновения человека. Даже и в полном расстройстве психики больной не становится животным. Но болезнь губит человеческуюдействительность: обесчеловеченный человек не исчезает, но начинает проявлять себя не как человек. Точно так же дело обстоит и с лишением бытия. Оно не является исчезновением человеческого существования как такового, но только его ограблением, большим или меньшим уничтожением его содержания, подведением его к черте. Даже наиболее лишенный бытия человек есть, ибо перешагнуть черту существования и совершенно исчезнуть не в его власти. Человек, не будучи восставшим из небытия по своей воле, и возвратиться в него по своему только желанию не может. Это может сделать только Бог, ибо только Он автор существования и только Он — Тот единственный, который всех нас держит — «он держит все паденья с безмерной нежностью в своей руке» (Р. М. Рильке [3]). Творческий акт, которым Господь призвал нас из небытия, никогда не кончается (creatio continua). Но если бы он прекратился, мы исчезли бы. И нет никакого метафизического противоречия в том, что это не могло быпроизойти. Однако Откровение со всей определенностью провозглашает, что Бог не прервет этот творческий акт и не возвратит нас в небытие. Иначе говоря, эта онтологическая возможность никогда не превратится в действительность. Поэтому и лишение бытия не означает ни уничтожения со стороны человека, ни уничтожения со стороны Бога. Лишение бытия есть только уничтожение сюсторонней человеческой действительности, сотворенной на никогда неисчезающей основе, ибо она держится самим Богом на Его вечном обетовании. Но для анализа экзистенции именно это лишение бытия и является самым главным, ибо в нем раскрывается наше бессилие восстановить исчезнувшее бытие. Ведь «кто из нас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?» (Мтф. 6, 27). И здесь, как увидим, раскрывается наша онтологическая открытость Богу.

Человек, не имеющий основы существования в самом себе, будучи призванным из небытия волей Другого, своим существованием не распоряжается и потому всегда бывает перед лицом небытия. Небытие создает для человека онтологическую опасность, которая могла бы его настигнуть в любой момент, если бы Бог не держал бы его бытие. Эта своеобразная угроза небытия проявляется в страхе. Человек жаждет быть. Но вместе с тем он чувствует, что быть из себя он не может. Оперевшись на себя, он тут же ощущает, что опирается на ничто. И тогда в нем возникает страх. Поэтому страх это нечто значительно более глубокое, нежели только психологический испуг. Страх вплетен в саму структуру человека. Он выявляет случайность человека, его необязательное существование, то, что человек держится в существовании по воле Другого.Страх — это чувство твари. Поэтому в онтологическом смысле он не может быть преодолен. Победить страх онтологически означало бы вознести человека в абсолютное существование, то есть в область Бога. Экзистенциальная философия, выдвинув страх на свет мысли и придав ему особую значимость в экзистенции, как раз и подчеркивает эту онтологическую сторону страха. Но одно дело — страх, вплетенный в онтологическую структуру, и совсем другое — ощущать его в своем сознании и перед лицом небытия превратиться в дрожащую тварь. Уничтожить страх онтологически невозможно, ибо это означало бы уничтожить тварность человека. Но страх можно преодолеть психологически, опираясь на провозглашаемое Откровением обещание Господа не прерывать своего творческого акта и таким образом всегда держать нас в существовании, даже и тогда, если мы по своей собственной воле навечно от Него отвернемся. Итак, последовательно — христианин страха не имеет: не онтологически, но психологически. Веря в Бога и доверяя Ему, он знает, что Господь никогда не позволит небытию настичь его. Поэтому тот пессимизм, который вызвала экзистенциальная философия, подчеркивая чувство страха, христианству неведом. Христианин никогда не иывает пессимистом, ибо он живет под опекой Отца небесного, который питает птиц небесных, одевает полевые лилии и знает, в чем человек имеет нужду (ср. Мтф. 6, 26–32). Вызвав в человеке жажду быть, Он и удовлетворяет ее своим обетованием. Вне сомнения, христианство не опровергает онтологического смысла страха. Но оно не поднимает его на психологический уровень и не определяет им конкретные переживания человека, как это сделала экзистенциальная философия. И совершенно последовательно. У христианства есть средство для преодоления страха, а именно — обетование Господа. Между тем неверующий человек такой основы не имеет. Поэтому как только он глубже задумывается перед лицом своего бытия, он тут же сталкивается с угрозой небытия, ибо осознает себя преходящим, постоянно умаляющимся, не держащим свое существование и вместе не знающим никакой основы, на которой он мог бы держаться и удержаться. Угроза небытия предстает перед ним во всем своем ужасе. Вместе с тем в нем проявляется чувство страха. Для неверующего онтологическая возможность исчезнуть становится психологически реальной, ибо кто же нас будет держать, если мы сами собой не держимся, а Бога нет? Психологическое переживание страха в душе неверующего занимает особое место. Оно завладевает всем существом такого человека и пропитывает его глубоким пессимизмом. Как христианин не есть и не может быть пессимистом, так более глубоко мыслящий неверующий есть и должен быть пессимистом. Человек в свете неверия представляется некой случайностью, блеснувшей на миг на своде бытия и вновь исчезнувший в его мраке. Поэтому все те исторические периоды, в которые ослабевала вера, наполнены страхом, пессимизмом и нигилизмом. Современная экзистенциальная философия тоже родилась из неверия (M. Hеidegger). Поэтому страх в ней и занимает такое значительное место не только в онтологическом своем смысле, но и в психологической своей настроенности. Но именно здесь и заключаетсязначимость страха для концепции человеческого существования. Всесторонний анализ страха показывает, что человек сам себя не держит (иначе он не боялся бы), что его экзистенция открыта другой Силе, которая в состоянии нас держать; что все наше бытие направлено к этой Силе; что само наше существование есть онтологическая молитва к Богу, даже если наши уста и богохульствуют. В «Драме Иова» автор как раз и пытается раскрыть эту, скажем, светлую сторону страха: страх возникает из угрозы небытия, но он пробуждает надежду и доверие к Богу.