Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

Не имеется рационального объяснения для положения, при котором истины, рожденные на Западе, но отвергнутые сверхумной, заумной и остроумной европейской интеллектуальностью, ставали полагающими константами мыслящей гвардии русского еврейства. Выдающийся представитель европейской диаспоры Моисей Гесс предупреждал: «Мы всегда останемся чужаками среди других народов. Не исключено, что эти народы, проникшись чувствами гуманности и справедливости, дадут нам возможность эмансипироваться. Но они никогда не станут уважать нас до тех пор, пока нашим руководящим принципом, почти религией останется ubi bene ibi patria (где хорошо, там и родина — Г. Г. ), до тех пор, пока этот принцип мы будем ставить выше памяти о великих деяниях своего собственного народа. Возможно, в наиболее культурно продвинутых странах религиозный фанатизм перестанет подпитывать ненависть в евреям. Но, несмотря на все просвещение и образование, еврей в изгнании, отрицающий собственную национальность, никогда не заслужит уважения народа, среди которого он живет» (цитируется по В. Лакеру, 2000, с. 77). Западное еврейство не вняло прорицанию М. Гесса и в европейском сионистском постулате нет понятия о национальном лице (а только о национальности), тогда как в мире русского еврейства ту же мысль о «евреях-чужаках» Лев Пинскер трансформировал в идею о национальном лице как достоинстве еврея и как аксиоме палестинофильства.

Нельзя подвести под критерии здравого смысла сам акт организованного похода еврейской массы из России в Палестину. Согласно этого смысла акция Первой русской алии, происшедшей в 1881 году и известной под названием БИЛУ (Сноска. БИЛУ есть аббревиатура из начальных букв стиха пророка Исайи: «Бейт Яаков леху венельха!» (Ис. 2:5)(«Дом Якова, вставай и идем!»). Но в каноническом издании Ветхого Завета стих Исайи имеет иную словесную структуру: «О дом Иакова! Придите, и будем ходить во свете Господнем»), и она-то завершилась полным крахом, — Вольф Дубнов, брат великого историка и непосредственный участник событий, написал: «На нас были обращены взоры всей молодежи, от нас очень многого ожидали, и что же? Гора родила мышь. Ссоры, раздоры, мелочи и в конце концов разъединение. Какой позор! Какой страшный удар!». В действительности же это разочаровывающее крушение не стало концом еврейских чаяний и наперекор всем логическим прогнозам и рациональной безысходности организованная консолидация еврейского люда на базе сионистских стимуляторов не прорывалась и продолжалась до разгрома русского сионизма большевистской властью в Советском Союзе в конце 20-х годов XX столетия.

Но самая большая рациональная аномалия в русском сионистском действии содержится в том, что русские паломники в Палестину хранили в себе традиции русской культуры и на свою историческую родину принесли ценности генетической родины. В. Лакер отмечает это качество как неприятную достопримечательность русской алии: «Самые рьяные сионисты вроде А. Д. Гордона и Моше Смиланского позднее сознавались, что у них ушли годы, чтобы привыкнуть к новому окружению. В глубине души они сохраняли привязанность к русской природе, русским полям, лесам и рекам. Не то чтобы им не нравился палестинский пейзаж — просто они чувствовали себя здесь гостями, чужаками в чужой стране. Перефразируя Иегуду Галеви, средневекового еврейского поэта, они могли сказать, что тело их — в Эрец-Исраэле, но душа — по-прежнему в России» (2000, с. 388). В. Лакер — видный идеолог европейского сионизма, — органически не признает понятий национального лица и положительной ассимиляции в условиях галута и потому русские паломники рационально должны быть чужаками на Земле Обетованной, хотя априорно ясно, что в действительности они могли быть чем угодно, но только не «гостями и чужаками» на этой земле, которую они ощущали в генах и на которую они принесли культуру нового галутного еврея. Ни с каких рациональных позиций нет оправданий кентаврообразной конструкции этого еврея и ссылка на Иегуду Галеви приведена как довод в пользу нелепости подобной фигуры и В. Лакер не только перефразирует, но и искажает смысл мысли великого еврейского поэта.

Таким образом, русский сионизм обеспечивал свою независимую самобытность не только тем, что поставил практическую деятельность по организации механизма возвращения евреев на Землю Обетованную в приоритетную позицию, но и тем, что подчинил динамику этой деятельности сионоопределяющим векторам. Еврейский публицист Иехуда Слуцкий заключил: «Сионисты России составляли большинство в движении с самого его начала и наложили свой отпечаток на его структуру. Из недр российского сионизма вышли участники Первой алии, Второй и Третьей, а также большинство идеологов и вождей сионистского движения». Ему вторит Ицхак Маор: «До первой мировой войны русское еврейство было душой всемирного сионизма и его ведущей силой. Оно приняло на себя все трудности строительства Страны: ее заселение, развитие хозяйства, финансовые заботы». Большевистский режим, ликвидировав русское сионистское движение, нанес тяжеленный урон всемирному еврейству, «… так как, — продолжает И. Маор, — еврейство России — основная сила всемирного сионистского движения — одним ударом оказалось отрезанным от него и всего мирового еврейства, и был положен конец свободному развитию русского еврейства, начавшемуся с таким размахом после Февральской революции… из дела строительства национального очага в Эрец-Исраэль был исключен самый крупный и самый активный отряд всемирного сионистского движения» (1977, с. с. 413, 423).

Первая мировая война (1914-1918) стала серьезнейшим испытанием идеологических основ сионистской организации Европы в целом и в итоге оказалось, что, по словам В. Лакера, «… каждый сионистский лидер Европы, за исключением России, считал своим долгом поддерживать в период войны правительство той страны, гражданином которой он был» (2000, с. 240). Эта политика поставила еврейство европейской формации в совершенно немыслимое состояние: евреев вынуждали не просто воевать за чуждые им интересы, но и воевать с такими же евреями. Особенным патриотическим пафосом отличалось немецкое еврейство: руководящий сионистский орган, находившийся на тот момент в Берлине, поспешил официально известить о своей прогерманской позиции; писатель Морис Розенфельд, писавший на идиш, зашелся в экстазе: «Ура, Германия! Да здравствует кайзер!». А президент Немецкой сионистской федерации Макс Боденхеймер создал особый комитет в Министерстве иностранных дел по освобождению русских евреев на тех площадях России, которыми должна завладеть наступающая германская армия. Генералитет царской армии, зная о популярности немецких сионистов среди евреев западных областей России, использовал это в качестве повода для развязывания антисемитской кампании: евреи были поголовно объявлены немецкими шпионами и началась самая жуткая антисемитская акция в царской России — насильственное выселение евреев из зоны военных действий. Александр Солженицын, негодуя, заявил во весь голос об этом позорном акте, упирая на тупость царской власти, доверившей управление русскими армиями бездарному генералу Янушкевичу: "И теперь все кормило управления одной третью России досталось ничтожному, даже не военному, а административному генералу Янушкевичу… Именно Янушкевич, летом 1915, прикрывая отступление русских армий, казавшееся тогда ужасающим, стал издавать распоряжения о массовых высылках евреев из прифронтовой полосы — высылках огульных, безо всякого разбора личной вины. Удобный ход: свалить все поражения на евреев" (2001, ч. 1, с. 479-480).

Компрадорская политика сионистских лидеров Европы во время первой мировой войны окончательно развела по разным углам ринга постоянно оппонирующие между собой русскую и европейскую идеологии сионизма. Хаим Вейцман, стоявший в то время во главе русского еврейства, со знанием дела отразил сложившуюся обстановку в сионистском движении: «Наша позиция по отношению к западным вождям нашла свое оправдание в решающую минуту в истории сионизма. После погрома в Кишиневе Герцль сделал попытку заменить Эрец-Исраэль Угандой — ради временного облегчения, как он утверждал, — и не мог понять, что евреи России, при всех страданиях, не в состоянии перенести свои чаяния и мечты со страны отцов на какую-нибудь другую страну. Так обнаружилось, что для западного руководства Эрец-Исраэль никогда и не „существовала“. То был мираж, и когда он поблек, вместо него предложили Уганду — на деле еще более мираж, нежели Эрец-Исраэль. Тот факт, что сердце еврейства связано с Эрец-Исраэль узами любви и нравственности, был недоступно высок для разума западников. Они не видели огромного реального значения этих уз, их единственной, неповторимой и незаменимой силы, которая одна способна разбудить энергию, скрытую в еврейском народе… Западное восприятие сионизма было лишено, на наш взгляд, еврейского духа, теплоты и понимания еврейских масс. Герцль не знал русского еврейства; не знали его и примкнувшие к Герцлю западники — Макс Нордау, Александр Марморек и другие. Герцль с его способностями быстро постиг сущность русского еврейства — но не другие: они не верили, что еврейство России в состоянии дать движению руководителей, Герцль же научился ценить русское еврейство после того, как встретился с ними на Первом конгрессе в Базеле… Сионизм западников был в наших глазах понятием механическим, можно сказать, чисто социологическим, основанным на абстрактной идее, без корней, берущих начало в традиции и еврейском народном чувстве. Поскольку мы находились вне руководства движением, его лидеры считали, что мы должны чувствовать себя облагодетельствованными, а не так, как мы себя ощущали — источником подлинной мощи движения. Мы, несчастные русские евреи, должны быть переплавлены в Эрец-Исраэль с их помощью, помощью свободных граждан Запада» (цитируется по И. Маору, 1977, с. с. 100, 115).