Путь Карла Маркса от революционного демократа к коммунисту

Эта противоположность в политическом отношении рейнской крупной буржуазии и восточно-эльбского юнкерства сделали Рейнскую провинцию бастионом буржуазно-демократических требований.

Маркс участвовал в этой борьбе на левом крыле буржуазного движения. В своих «Заметках о новейшей прусской цензурной инструкции» он выступил против цензуры в печати.

Прусская цензурная инструкция от 10 января 1842 года, как показал Маркс в своей статье, усиливала, по существу, указ о цензуре от 18 октября 1819 года.

– гласило введение цензурной инструкции.

В своей полемике Маркс убедительно раскрыл лживое лицемерие этой инструкции. Он исходил из факта, что новый призыв к соблюдению статьи 2-й старого указа о цензуре доказывает, что принятые там положения не соблюдались. «Говорит ли это против закона или против цензоров?» – спрашивает Маркс. Если дело в цензорах, говорит он дальше, то это «служило бы доказательством того, что в самой сущности цензуры кроется какой-то коренной порок, которого не исправит никакой закон». Но если дело, как и нужно принять, не в цензорах, а в самом законе, «зачем в таком случае вновь призывать его на помощь для борьбы против того зла, которое он сам же и породил?»

Двумя вопросами Маркс логически разрушил все построения цензурной инструкции. Хотя он и не читал в Боннском университете курс логики, но отнюдь не оставил ее, и теперь прусскому правительству пришлось прослушать публичную лекцию по логике. Он применил логику к практическим вопросам политики, сделал ее отточенным оружием в политической борьбе, начав тем самым проверку философской теории практикой общественной жизни.

Отличительной особенностью логики Маркса является то, что он понимает ее не формально, не как каталог правил решения, а как средство проверки сделанных высказываний при их осуществлении в жизни.

Другая особенность логики Маркса состоит в том, что он никогда не исследовал вещи только с одной стороны, а подвергал их всегда всестороннему анализу.

Упомянутую статью 2-ю он также подверг основательному рассмотрению: «По этому закону, а именно по статье 2-й, цензура не должна препятствовать серьёзному и скромному исследованию истины, не должна подвергать писателей неподобающим стеснениям, не должна мешать свободному обращению книг на книжном рынке».

И здесь текст закона создает обманчивое впечатление, не соответствующее его выводам.

«Скромное» исследование истины, полагает Маркс, выражает только боязнь истины. «Не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным. Исследование истины само должно быть истинно, истинное исследование – это развёрнутая истина, разъединённые звенья которой соединяются в конечном, итоге. И разве способ исследования не должен изменяться вместе с предметом? Разве, когда предмет смеётся, исследование должно быть серьёзным, а когда предмет тягостен, исследование должно быть скромным? Вы, стало быть, нарушаете право объекта так же, как вы нарушаете право субъекта. Вы понимаете истину абстрактно и превращаете дух в судебного следователя, который сухо её протоколирует».

Мы назвали бы теперь, и этому нас учат классики марксизма-ленинизма, такое протоколирование абстрактной истины, о котором идет здесь речь у Маркса, метафизическим исследованием, рассуждение же о том, что метод исследования согласуется с предметом исследования, назвали бы диалектическим исследованием.

Противоположность обоих способов рассмотрения Маркс формулирует в заключении, которое раскрывает закон, предписывающий метафизический подход:

«Закон ставит ударение не на истине, а на скромности и серьёзности. Итак, всё здесь наводит на размышления – всё то, что говорится о серьёзности, скромности и прежде всего об истине, за неопределённой широтой которой скрывается очень определённая, очень сомнительного свойства истина». Эта «сомнительного свойства» истина стоит и на стороне законодателя, потому что печать может показать правительство и положение вещей в благоприятном свете, и на стороне буржуазного движения, потому что тот же самый закон дает возможность подавить истину.

Другие постановления законодателя также не выдерживают тщательной проверки. Так, к примеру, редакторами ежедневной прессы должны быть только такие люди, «научные способности, положение и характер которых служат гарантией серьёзности их стремлений и лояльности их образа мыслей». Маркс замечает при этом: «Общее требование научных способностей, – как это либерально! Частное требование положения, – как это нелиберально! Научные способности и положение, взятые вместе, – как это мнимо-либерально!»

Результаты исследования Маркс кратко выразил в определенной оценке прусской системы правления. «Если бы деспотическое государство захотело быть лояльным, то оно уничтожило бы само себя. Каждая точка подвергалась бы одинаковому принуждению и оказывала бы одинаковое противодействие. Высшая цензура должна была бы, в свою очередь, подвергнуться цензуре. Чтобы избежать этого порочного круга, решаются быть нелояльными, и вот на третьей или девяносто девятой ступени открывается простор для беззакония. Но бюрократическое государство, которое всё же смутно сознаёт это отношение, старается, по крайней мере, так высоко поставить сферу беззакония, чтобы оно скрылось из виду, и думает тогда, что беззаконие исчезло».

«Лютер как третейский судья между Штраусом и Фейербахом»

(начало 1842 года)

[41]

В «Неизданном» содержался еще один небольшой реферат Маркса, свидетельствующий о том большом впечатлении, которое, как показал Энгельс, произвело опубликование в 1841 году «Сущности христианства» Людвига Фейербаха. «Воодушевление было всеобщим: все мы сразу стали фейербахианцами» [42], – говорит он в работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии».

В этой работе Энгельс подробно исследует процесс и причины раскола гегелевской школы. Гегелевская философия давала простор для «самых различных практических партийных воззрений», но «практическое значение имели в тогдашней теоретической жизни Германии прежде всего две вещи: религия и политика» [43]. Исходившие из гегелевской системы могли быть и в той и в другой областях консерваторами; наоборот, те, которые придерживались гегелевского метода и в области религии и в области политики находились в оппозиции к господствующим консервативным воззрениям. «К концу 30-х годов раскол в его школе становился все более и более заметным» [44]. «…Философски-пренебрежительное отношение к жгучим вопросам дня», которое характеризовало до сих пор левое крыло, уступило место решительной «борьбе с правоверными пиетистами и феодальными реакционерами», и «когда в 1840 г. правоверное ханжество и феодально-абсолютистская реакция вступили на престол в лице Фридриха-Вильгельма IV, пришлось открыто стать на сторону той или другой партии» [45].

Происшедшая перемена представляла резкий контраст к периоду 1819 – 1830 годов, «времени строгого соблюдения цензуры», как писал об этом периоде Маркс в «Рейнской газете». «Единственная область литературы, – писал Маркс о том времени, – в которой тогда ещё билась живая жизнь, – область философской мысли, – перестала говорить по-немецки, потому что немецкий язык перестал быть языком мысли. Дух говорил непонятным, мистическим языком, ибо нельзя уже было говорить в понятных словах о том, понимание чего запрещалось» [46].