Три аксиомы

Гуляющая публика сама по себе, лес сам по себе. Живет он без помех и стоит во всей богатой силе. Он многоярусный: под высокими лиственницами и соснами расположились деревья меньшего роста — липы, местами дубы, а еще ниже идут этажи всякой мелочи и древесного молодняка, и все пространство от макушек лиственниц до самой земли наполнено листвой и хвоей. Если человек войдет в такую чащу, через пять шагов скроется из ваших глаз.

Солнечные лучи не пробиваются сквозь густую листву; под деревьями царит сумрак, там прохладно и влажно. На земле видны мхи, кислица, ландыш, грибы. Словом, перед нами настоящий лес, и вся обстановка тут подлинно лесная, не такая, как на городских бульварах.

Этот лес создан искусственно для научных и учебных целей на месте бывшего дрянного лесишка с рединами, пустырями и картофельными огородами. Наибольшее число посадок сделано в 80-х и 90-х годах прошлого столетия выдающимся ученым Митрофаном Кузьмичом Турским. Ему сооружен памятник. Конечно, не за посадку этого леса, а вообще за крупные заслуги перед наукой. Стоит памятник не в лесу, а дальше, у здания Тимирязевской академии.

Посадки продолжались преемником Турского, тоже крупным ученым-лесоводом Н. С. Нестеровым, чья могила находится здесь, в лесу. А сейчас хозяин леса — профессор Владимир Петрович Тимофеев, с которым мы уже встречались на первых страницах этой книжки.

Во время посадок эта местность была загородной, ее окружали просторные поля. Но непомерно разросшийся город давно уже вобрал ее в свои пределы. Со всех сторон выросли застроенные кварталы. Лес остался среди них островом.

Тимирязевский лесной заповедник — редкий случай, когда полнокровный, свободно растущий лес существует внутри города. Парков, скверов, бульваров много. Но чтобы настоящий лес с грибами? Я лично других таких мест не знаю.

Ходили мы, ходили по узким, оплетенным проволокой дорожкам среди плотных стен зеленой листвы и хвои. Глядели и восторгались. Наконец мои племянники заявляют:

— Хорошо-то тут хорошо. А где бы посидеть? Скамеек мало, и все они заняты. Утомительно ходить, вытянувшись в струнку.

Да, действительно, пора отдохнуть. А скамеек поблизости нет. И загородки, оберегающие покой леса, не позволяют людям свернуть с дорожки и приискать местечко на траве под деревьями.

Я ответил, что есть участок леса, издавна стихийно занятый людьми для отдыха. Там нет ни оград, ни прямых дорожек, всюду разрешается ходить и можно делать все, что кому захочется.

Туда мы и направились. Кончились изгороди, дорожка потеряла прямизну и стала петлять свободно и прихотливо. Стены леса раздвинулись и сделались ажурными. Наверху кроны еще сохранили свою густоту, но внизу меньше становилось всякой молодой древесной мелочи.

А потом стены исчезли вовсе. Перед взором развернулось пространство на целый километр. Но это не поляна, не прогалина. Всюду стоят дубы и изредка сосны, но между ними нет никакого подлеска. Да и сами деревья поредели. Потому и видно так далеко сквозь стволы. По сравнению с тем лесом, откуда мы пришли, здесь как-то пустовато.

На траве под деревьями расположились кучки отдыхающих; многие лежат на одеялах. Группа молодежи, построившись в круг, играет в мяч; слышатся хлесткие удары, и высоко взлетает черный шарик.

Старшая моя племянница огляделась и иронически заметила:

— Лесок для отдыхающих отвели пореже. Здесь не так красиво, как там.

Я ответил, что иначе не может быть, что ни у кого не было намерения «отводить лесок пореже». Эти деревья — ровесники тем, что стоят в огороженных квадратах и вначале были точно такими же, а потом получилась разница, произошла она сама собою, и это неизбежно.

— Почему получилась разница? Почему она неизбежна?

— Вы же наотрез отказались изучить жизнь леса, а теперь спрашиваете.

— Можно немного порассуждать. Тем более что вопрос сам вырос из наблюдаемого факта.

Я пробурчал, что вот-де некоторые недоросли да и взрослые дяди, подобно фонвизинской госпоже Простаковой, не хотят понимать, что творится у них под самым носом. Пусть, мол, этим делом занимаются специалисты. «Зачем знать географию, когда извозчики довезут». Но жизнь-то ставит вопросы, и надо понимать окружающую действительность. Не вслепую же по ней брести!

Беседа все же состоялась. Пришлось объяснить, в чем тут дело. Хотя вопрос настолько ясен, что молодежь могла бы и сама догадаться.

Я показал на сосновые шишки, валявшиеся в траве, и на желуди, висевшие на дубовых ветках. И те деревья, что стоят в огороженных проволокой кварталах, и эти, под которыми люди лежат на одеялах, одинаково разбрасывают семена. В огороженных кварталах из них вырастают молодые деревца. А на здешнем участке, захваченном отдыхающими людьми, не видно ни одного кустика, ни одной веточки. Все ростки погибают под ногами гуляющих людей.

Лес не любит, чтобы его топтали. А когда его топчут, он перестает быть лесом.

Сохранить тимирязевский массив от вытаптывания помогают только проволочные загородки. Уберите изгороди, пустите всюду гуляющих — весь молодняк и подлесок на всем пространстве массива будет вытоптан, деревья останутся бездетными, и лес перестанет быть лесом, превратившись в парк для гуляющих.

Основная часть тимирязевского массива, охраняемая загородками, существует в форме леса; а два окраинных участка, отданных в полное распоряжение отдыхающих, переродились в парк, хотя и неблагоустроенный.

А сами взрослые деревья на вытаптываемых участках пострадали мало или даже вовсе не пострадали. Вообще-то деревья не любят уплотненной ногами почвы, и некоторые породы заболевают, но такие, — как сосна и дуб, с глубокими корнями, переносят бедствие легче. Они простоят еще полсотни или даже сотню лет так же, как их ровесники в огороженных кварталах, куда людей не пускают и где деревья существуют в форме леса.

Но через пятьдесят лет судьбы паркового и лесного участков будут различны.

— В чем же различие? — спросила молодежь.

— Завтра увидите собственными глазами.

— Но ведь до завтра пятьдесят лет не пройдет? — изумился мой младший племянник.

— Вы увидите другой лес и другой парк, очень похожие на здешние, но на пятьдесят и даже на сто лет старше. Там сейчас происходит то, что здесь будет через сто лет.

На восточном конце Москвы находится Измайловский парк культуры и отдыха с павильонами, киосками, аттракционами и всякими развлечениями. О нем все знают.

А дальше есть просто лес в тысячу гектаров. Одной опушкой он примыкает к новому измайловскому поселку, другой — к шоссе Энтузиастов.

Я видел этот лес сорок лет назад, и он поразил меня тогда своим великолепием.

Роскошный был лес. Трехъярусный. В верхнем этаже — макушки сосен. Под ними либо липы, либо березы, либо дубы, а местами вяз. И еще ниже остролистные клены с листьями в форме пятиконечной звезды.

В принципе то же самое, что и в лесной даче Тимирязевской академии. Но в Измайлове все крупнее, значительнее. В Тимирязевке сосны сажал Турский, им сейчас по семьдесят лет. А в Измайлове соснам по двести лет, они в два обхвата. Да и тянется Измайловский лес на несколько километров. В Тимирязевке 248 гектаров, в Измайлове — 1180.

Ведь в чем очарование смешанного древостоя? Он радует глаз разнообразием сочетаний, густотой, наполненностью. В нем всего много: стволов и веток, листвы и хвои, свежего аромата и птичьих голосов. Прекрасен он летом и еще краше становится в пору листопада, когда весь расцвечивается переливами нежных и ярких тонов. Березы становятся золотыми, дубы — бронзовыми, кленовые листья бывают и бледно-лимонными, и темно-желтыми, и розовыми, и красными, и оранжевыми. Богатство красок осеннего леса бесконечно и меняется с каждым днем, потому что у одних пород деревьев увядание листьев начинается раньше, у других позже.

И над всем этим красочным буйством возвышается спокойный зеленый потолок сосновой хвои. Он не меняется, не увядает. Он вечно зелен и кажется живым даже в осеннюю хмурь и под скупым зимним солнцем. Потому смешанный лес с сосной остается красивым во все времена года.