Земля в цвету

У нас давно уже принята глубокая вспашка. После исторического пленума Центрального Комитета партии в феврале 1947 года законом стала 20–22-сантиметровая вспашка. А с 1949 года вся пахота будет вестись плугами с предплужниками…

А в течение немногих ближайших лет, по великому сталинскому плану, будет завершено введение повсюду, во всех колхозах и совхозах, на необъятных тысячекилометровых пространствах, самого могучего, созданного людьми способа преобразования земли — травопольной системы.

Наши социалистические поля не ждут милостей от природы. Они, по слову Мичурина, берут их от нее.

Поле, золотая нива — это самое дорогое в сельском хозяйстве. Но это не все сельское хозяйство.

Лесоводу раньше было мало заботы о полях. Землепашец только поглядывал да «промышленные сады» — много, если сам вырастит возле своей избушки две-три яблони.

Одно-единое дело разрубалось на части, ничего друг о друге знать не знающие и ведать не ведающие.

Но уже Докучаев настаивал, что лес и сад должны составить одно гармоническое целое с полем и лугом.

А Вильямс произнес хозяйское слово: цеха.

Цех земледелия, цех растениеводства, цех животноводства — вот оно, сельское хозяйство!

Все нужны, и все должны поддерживать один другого, и без любого работа не пойдет как надо.

Некогда Дарвин указал на простой и прекрасный закон: чем разнообразнее жизнь, тем большую сумму жизни может искормить земля в каждое уголке своем.

Лес защитит поля. На водоразделах только лес и может создать устойчивый режим вод — урожаи тут перестанут быть «прыгающими», «стихийными».

Поле и луг дадут пищу стаду. Рядом с полевыми и приусадебными будут кормовые севообороты, — Стадо даст удобрение земле. И земля, созданная человеком, подымет такую сумму жизни, столько выкормит растений и животных, служащих человеку, сколько никогда не могла поднять и выкормить ни девственная земля гоголевских степей, ни нива дедов и отцов наших.

ЗЕМЛЯ ГРЯДУЩЕГО

… Я пришел вечером домой и включил радио. Диктор, очевидно, продолжал какой-то рассказ. К началу я опоздал и поэтому не стал вслушиваться особенно внимательно. Вдруг две-три фразы заставили меня насторожиться. Теперь я слушал. Я боялся слово проронить. Но я все меньше понимал, что я слышу. Передача велась из некоей географической точки, которую я не мог определить. Чем дальше, тем настойчивее у меня возникало странное ощущение, будто незнакомый мне, красивый, звучный голос вообще говорит не из сегодняшнего, а из завтрашнего дня. Я слушал удивительный, то лукаво-шутливый, то простодушно-наивный, почти в манере старинных авторов, рассказ о земле грядущего, видимо раскидывавшейся вокруг говорящего.

«…что можно сделать из царства сусликов. Место, открытое четырем ветрам, было словно застелено войлоком. Если брел путник, то по войлоку двигалась одна-единственная тень — тень бредущего путника. Воду, мы полагаем, путник носил с собой — во фляжке или манерке. Узкие и глубокие колодцы походили на шурфы. Были они таким чрезвычайным событием, что их особо помечали составители карт. Пролетные птицы, завидев эту землю, подымались выше.

Она, земля эта, работала месяца три и, вырастив реденький овес по щиколотку, рыжий лисий выводок и колючку, называемую верблюжьей, по-старушечьи иссыхала в сознании сделанного усилия, покрывалась сердитыми морщинами и надолго окаменевала под зимней стужей.

Скупое, жестокое и вместе расточительное существование!

Итак, мы сменили климат. Следовало также подумать о ландшафте, менее противоречащем естественным требованиям человеческого глаза. Среди нас были сторонники степного простора и любители лесов. Казалось разумным удовлетворить тех и других. Мы решили, оставаясь в степи, жить в то же время среди лесов.

Физико-географические и климатические особенности, господствовавшие прежде, представляли довольно бестолковое сочетание взаимнопротиворечивых элементов. Пришлось немало потрудиться, чтобы привести это в какую-то систему.

Когда был сделан вывод, что во всех случаях достаточно 35–40 процентов обычной скорости движения воздуха, были прекращены сильные ветры, а тем более бури. Зимнее промерзание почвы уменьшено в четыре раза. Испарение понижено на треть. Вместе с тем пришлось увеличить влажность воздуха.

Конечно, требовалась новая почва. Прежняя, с ее войлоком и колодцами-скважинами, ведущими в земные недра, почти забавным образом опровергала все представления о том, каким может быть место человеческой жизни.

Мы подняли к поверхности грунтовые воды. Уничтожили нелепое стекание трех четвертей выпадающих дождей. Снег мы заставляем таять медленно и равномерно, чтобы всосалась вся талая вода. Нашу землю можно сравнить с цепочкой колец в изумрудной оправе. На их пространстве мы восстановили исконное плодородие степей. Искусственную целину на любом полевом участке мы создаем в 2–3 года. В лабораториях сравнивали ее с природной целиной, сохраняемой в заповеднике. Наша целина состоит на 81 процент из прочных комочков и содержит 9,8 процента перегноя, а в природной целине 83 процента комочков и 9,9 процента перегноя.

Вы знаете, что строителям городов прибавилось забот по сравнению с архитекторами прошлого. Следует обдумывать не только фасады и ансамбли улиц и площадей, но и облик всего города при взгляде сверху; прибавилась новая точка зрения: с воздуха.

Нам тоже не безразлична она.

Птицы и пассажиры подлетающих самолетов видят ковры, то золотистые, то обрызганные багрянцем по оливковому полю, узорные просторы переливчатого блеска, темный бархат в серебряных лентах и синие пятна озер. Однажды два приезжих почтенных профессора эстетики горячо доказывали нам, будто главное, что двигало нами, было стремление создать вместе с новой землей новую эстетику, новое чувство красоты. Мы не спорили с гостями, тем более, что, по нашему мнению, прелесть земного убора — вовсе не безделица. Но красота у нас не самоцель. Мы думаем, что чем больше освободит человек и заставит работать созидательных сил на земле, тем прекраснее она станет; красота — спутница творчества жизни.

И прав будет тот, кто, выйдя из белого домика, укрытого в парке-дендрарии, пройдет с праздником в душе медовыми и жемчужными полями, как бы оттененными вечной опушкой, и в ком пробудят живую радость крики лебедей. Он свернет с дороги и вдруг очутится в гуще сада, среди лиловых слив, тяжелых, пригибающих ветви, яблонь и груш. И, стоя у зеркальной воды, не догадается он, что стоит на краю давнего оврага, некогда пожиравшего землю. Теперь надо сказать об оправе колец, о вечной опушке наших полей.

Рассчитано, что влияние ее еще сказывается в поле на расстоянии 600 метров. Это было учтено, когда устанавливались поперечники колец. Мы особенно заботились, чтобы придать оправе легкую и сквозную форму. Это не черный лес, встающий глухой стеной; скорее, это кудрявое облако. Кроны стройных деревьев подымаются на 25-метровую высоту. Белая акация, тополь, дуб и остролистый клен растут рядом с ясенем, лохом, желтой акацией и бересклетом. Свистят иволги, шляпки грибов раздвигают лесную подстилку. Тут настоящий лес. Только живописнее природного. Уход за ним прост: надо срубать дурное и лишнее. Рубки ухода снабжают нас изобилием дров. Подумать только, что раньше дрова тут были чуть не на вес золота!

Были споры о наилучшей ширине этой оправы полей. Некоторые находили, что достаточно насадить аллейки. Были и такие, которых вполне устроил бы обыкновенный забор; они соглашались разве выкрасить его в зеленую, лягушечьего оттенка, краску. Эти споры, некогда оживленные, сейчас кажутся смешными: нам очевидно, что нужен не забор, а живой лес. И мы сажаем его так, чтобы он мог сохранить среди степи свою лесную природу и степь его не поглотила бы.

Став господами земли, мы не ограничились общим изменением климата. Мы создаем необходимые нам местные климаты и ландшафты. У нас на полях есть севооборот северный и севооборот южный.