В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь

В этот день мы оставили за собой лишь двадцать восемь километров пути. Высушиться нам не удалось, так как палатка была слишком тесна, чтобы можно было развести в ней огонь. Мы вместе с ямщиками и казаками лежали в ней, как сельди в бочке, и, хоть немного, согревали друг друга.

На третий день мы попали в ужаснейшую топкую тундру. Шел ливень! На всех нас не было сухой нитки. Ближайший сруб оказался полуразрушенным и мало защитил от дождя. Товарищи мои упорно не желали ехать дальше. Я согласился лишь на четырехчасовую остановку для отдыха и чаепития. Мои надежды на то, что эта пауза придаст бодрости обессилевшим лошадям, почти не оправдалась. Животные час от часу слабели, и в десять часов вечера нам пришлось снова остановиться на ночлег. Мы провели в седлах целых четырнадцать часов и, тем не менее, проехали сегодня еще меньше вчерашнего — всего двадцать два километра!

На утро я первым выполз из палатки. Дождь все еще продолжался.

К полудню мы подъехали к довольно приветливому срубу. У него были даже окна, затянутые дублеными рыбьими кожами. Здесь, на столе я нашел оставленное мне Герцем письмо. Оно было очень невеселое. Ему пришлось столкнуться с теми же затруднениями, что и нам. Несмотря на более легкую поклажу, передовая часть экспедиции опередила нас всего лишь на три дня. Тем не менее, он настойчиво просил меня торопиться.

Мы недолго отдыхали в этой сухой хижине. К вечеру дождь, наконец, прекратился. Выбрав возвышенное местечко, мы разбили на нем палатку и развели близ нее огромный костер. Вскоре закипел чай. Настроение начало улучшаться.

Мы сняли с себя верхнее платье, белье, сапоги и развесили их вокруг костра на шестах. Точно так же поступили мы и с седлами. Обнаженные, как и мы, якуты обсушивали свое тело, попеременно поворачиваясь к огню то лицом, то спиною. Мы последовали их примеру и нашли этот способ согревания великолепным. Он чрезвычайно практичен и хорошо предохраняет от простуды.

К несчастью, едва лишь прекратился дождь, как появились исчезнувшие было комары. Они до крови терзали наши ничем не защищенные тела. В этой топкой тундре помимо серых комаров попадается и травянисто-зеленый вид этих симпатичных насекомых. Их научное название осталось мне неизвестным, но я твердо установил, что оба вида, как серый, так и зеленый, кусаются одинаково больно.

Утром, едва лишь мы уселись в седла, небо снова открыло свои шлюзы. Это был уже пятый день путешествия под непрерывным дождем. Ночь мы провели в палатке у озера. Оставшиеся следы говорили о том, что здесь же незадолго до нас ночевал и Герц.

На следующее утро неловкое движение лошади заставило меня принять далеко не приятную холодную ванну. Крыша достигнутого нами к полудню сруба зияла огромными отверстиями. Тем не менее ямщики не желали двигаться дальше. Они заявили переводчику, что лошади совершенно увязают в размокшей земле. Оба казака и даже Севастьянов их поддерживали. Потребовалась вся моя энергия, чтобы уговорить спутников продолжать путь.

В течение многих дней нам совершенно не встречалась какая бы то ни была дичь. Наконец, сквозь серую пелену дождя, я заметил сидевшего на лиственнице крупного орла. Он подпустил к себе авангард нашего каравана шагов на двадцать и лишь тогда поднялся на воздух. Я быстро вынул из футляра ружье и послал ему хороший заряд дроби. Шагов через триста он уже снова смотрел на нас с ветви другого дерева. Второй выстрел оказался таким же безуспешным, как и первый. До костей промокший орел, тяжело взмахивая крыльями, удалился от беспокоивших его людей.

В тот день мы ехали до десяти часов вечера и ночевали в ужасающей болотистой местности. Нельзя было разбить палатку, и мы провели ночь сидя на седлах. Измученные лошади не могли сделать ни одного шага дальше. Нигде поблизости не было сколько-нибудь пригодного горючего материала. Даже наши якуты, после упорных, но безуспешных попыток, отказались развести огонь.

Итак, в эту ночь у нас не было чая. Пришлось грызть ржаные сухари. Все прочие припасы были уже истреблены. Голодные и продрогшие мы молча сидели вокруг неразгоревшегося костра.

На рассвете я разглядел сидевшую на ближайшей лиственнице ястребиную сову. Она внимательно рассматривала своими янтарно-желтыми глазами заснувших людей и понуро стоявших около них лошадей. Мой выстрел снял ее с дерева и разбудил заснувших.

Дождь прекратился. Восток заалел первыми солнечными лучами.

Мы с новой энергией принялись за разведение костра. На этот раз наши попытки увенчались успехом. Быстро выпив чай, мы двинулись в путь. Однако лошади слабели с каждой минутой. Проведенная в топкой тундре ночь не восстановила их сил, так как, несмотря на отдых, есть им было совершенно нечего. Силам их, видимо, пришел конец. Но мы все-таки не могли остановиться.

Первой упала моя белая лошадь. Я вторично искупался в трясине. При этом пострадало привязанное к седлу ружье. Я сел на одну из вьючных лошадей. Ее груз был предварительно разделен между другими, более сильными лошадьми. Но через несколько километров моя, уже расседланная, белая лошадка снова упала. Мы ее подняли. Смертельно печальные глаза животного, казалось, говорили о полном изнеможении.

После длительных пререканий с ямщиками мы покинули здесь нашу бедную лошадь. Она лишь апатично смотрела нам вслед. Я обещал якутам возместить ее стоимость в том случае, если на обратном пути они убедятся, что она съедена волками.

Вскоре упали еще две вьючных лошади. Ямщики окончательно взбунтовались и заявили мне, что не двинутся ни шагу далее. По их мнению, надо было добыть с ближайшей станции нескольких запасных лошадей.

От одного из якутов Слепцов узнал, что недалеко от проезжей дороги живет в своей юрте вдова одного обедневшего тайона. Она, вероятно, могла бы снабдить нас лошадьми.

Волей-неволей мы расседлали лошадей, и караван расположился на отдых. Солнце светило теперь во-всю. Я, Слепцов и хорошо знающий дорогу ямщик отправились просить помощи у вдовы тайона.

Якутка жила в опрятной юрте, расположенной у большого озера. Оно пестрело множеством маленьких, поросших кустарником островков. Лошадей нам у нее получить не удалось. Она отправила их на летнее время в горы, где их меньше беспокоили комары.

Мы хотели ехать дальше, но вдова тайона принесла нам кумыса и предложила отдохнуть в ее юрте. После того, как наш ямщик освежился прохладным напитком, я послал его одного на ближайшую станцию. Она находилась отсюда на расстоянии двенадцати километров.

Между тем угощая нас великолепным кумысом, старуха, прослезившись, рассказывала о том, как ее покойный муж из богатого тайона превратился в бедняка. Это была печальная история повальной оленьей чумы и сапа, в короткое время унесших большое количество скота. Умер также ее сын и обе дочери.

Старуха все еще жаловалась на свою судьбу, когда внезапно в юрту вошли две девушки, одна — четырнадцати, другая — семнадцати лет. Костюм их был не более сложен, чем костюм прародительницы Евы в раю.

Это были внучки нашей хозяйки. С их кос обильно капала вода. На груди находились корзиночки полные яиц. Они были укреплены перекинутыми через шею шнурами из конских волос.

Отправляясь на острова для сбора яиц диких уток и гусей, они, естественно, оставили дома ненужную во время плавания одежду.

После краткого непонятного для меня разговора с бабкой, девушки освободились от корзиночек и неторопливо накинули на себя висевшую тут же на шестах одежду. После этого старшая из сестер обратилась к Слепцову с обычными вопросами относительно цели нашего путешествия.

Старуха пожаловалась нам, что обе девушки еще не имеют женихов. Дочери тайона отказывались от брака с бедняками, но сами обладали лишь семью лошадьми и двадцатью восьмью оленями, а такое ничтожное приданое не интересовало женихов из более зажиточных якутов. Браки по любви у якутов очень редки.

Старуха сварила нам яиц. Это были яйца диких уток, гусей и гагар. Ни одно из них еще не было насижено. Якуты не держат домашней птицы, но, живя близ рек и озер, в изобилии собирают яйца дикоживущих водяных птиц. Они надолго сохраняют их в своих ледниках.