Паутина

— Ну, все очень просто, если только можно употребить слово «просто» применительно к шантажу. Мне показалось, она могла бы начать разговор с того, что вы усиленно делаете имя будущему институту, стремитесь к известности. Еще — о людях, жертвующих ему деньги, о церемонии открытия, на которую приглашены самые разные ораторы, включая и политических деятелей; о том, что вы хотели бы и Леглинда видеть среди них. Но, если сначала он публично добивается расследования финансового положения института, а потом создатели института будут публично превозносить Леглинда за оказываемую поддержку, то со стороны все будет выглядеть как подкуп, хотя ни для кого не секрет, какой интерес у Леглинда вызывает наука… словом, основная идея, я думаю, тебе ясна.

— Да. Если иметь в виду шантаж, то она действительно неплоха.

— Тебе все это не нравится.

— Не больше, чем тебе самой. Жаль, что приходится добиваться своего таким образом. И дело даже не в том, что есть люди, которые занимаются этим всю жизнь. Хотя, может быть, и не столь откровенно… впрочем, я, возможно, их недооцениваю… подыскивая для этого более благовидное название, чем шантаж, подкуп или еще что-нибудь в том же духе.

— Но больше всего тебе не нравится то, что, возможно, такая тактика сработает.

— Да, это больше всего меня и отталкивает. Несмотря на то, что в конгресс избирается много порядочных людей, у всех на виду, как правило, те, кто нечист на руку. Знаю, дело не только в конгрессе, это повсеместное явление, и мои друзья, которые занимаются общественными науками, считают, что наивно ожидать чего-то иного, но все равно такое положение меня угнетает. А что, Клаудия полагает, что это хорошая мысль?

— Она считает, что это более здравый подход, нежели воздействовать на Леглинда общими рассуждениями о его лучших побуждениях.

— Тем более что их у него попросту нет. Она права. Ну что ж, мы с ним встречаемся через неделю, вот и посмотрим.

— Вы решили между собой, кто о чем будет говорить?

— Говорить будет большей частью она. Жду не дождусь, что она скажет. Никогда не слышал, чтобы она повышала голос, не говоря уже о том, чтобы поучать конгрессмена.

Однако, как впоследствии оказалось, Клаудия и не думала повышать голос. Оказавшись в офисе Оливера Леглинда, она напротив, говорила так тихо, что конгрессмену приходилось напрягать слух.

— Мы признательны за то, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу о встрече, — сказала она, с удовольствием отметив про себя, как Леглинд со Струдом быстро переглянулись, удивленные тихим голосом женщины ростом в шесть футов, с гладко зачесанными назад седыми волосами и слишком большими для нее очками. — Нам, конечно, было приятно услышать от мистера Струда, что мы ни в чем не виновны, хотя, с другой стороны, эта новость привела нас в определенное замешательство.

Конгрессмен нахмурился. Это был крохотный человечек, сложенный на редкость непропорционально: при малом росте у него были слишком длинные руки и слишком короткие ноги. Прищурившись, он внимательно разглядывал посетителей из-под мохнатых бровей. Густые волосы были так аккуратно расчесаны и уложены, что ясно было: он немало ими гордится. Гарт знал, что Леглинд способен одурачить слушателей, доведя их до исступления мрачными рассказами о пустой трате государственных средств, о том, что это угрожает чуть ли не самим основам американского образа жизни. Но сейчас перед ним не было толпы внимавших ему людей. Конгрессмен стоял, слегка раскачиваясь на каблуках, и вид у него был озадаченный и нетерпеливый.

— Мне казалось, это решение вас обрадует. Мне рассказывали, что вы недовольны нашими действиями, советовали профессору Андерсену не выступать с показаниями на слушаниях…

— Никто мне ничего подобного не говорил, — ответил Гарт. — Я был готов дать показания, мы с мистером Струдом обсуждали этот вопрос.

— Верно. Я наслышан о вашем разговоре, профессор. Похоже, вы считаете меня не слишком любознательным человеком. «Если бы его хоть сколько-нибудь волновала наука», — так вы изволили выразиться. Кроме того, вы упомянули о каких-то кознях, которые мы будто бы строим.

— Да, упомянул. Приношу свои извинения. Сожалею, что, не подумав, допустил подобные высказывания. Мне стыдно за них.

Леглинд молчал. Это молчание забавляло Гарта. Так бывало всякий раз, когда он ловил себя на мысли: насколько обезоруживают собеседника вовремя принесенные извинения. Мало кто из тех, кто собрался выяснять отношения, способен броситься в бой после простых слов: «Прошу прощения. Мне стыдно».

— Ну что ж, это благородный поступок, — сказал Рой Струд. — Не так много найдется людей, способных мужественно признать свои ошибки. Но, как мне кажется, конгрессмен пока не знает, почему вы недовольны нашим решением и что привело вас сюда.

— А то, что вы поставили нас в двусмысленное положение в нашем городе, — ответила Клаудия. — Обвинения висят в воздухе, но не подкреплены ничем конкретным.

— Что-что? Прошу прощения, я что-то не совсем вас понимаю.

— Она хочет сказать, что мы не объявили, что допустили ошибку по отношению к их университету, — решительно ответил Леглинд. — Но этого не может сказать никто, потому что до заслушивания показаний свидетелей дело так и не дошло. Да и не дойдет, если только вы этого не хотите. По крайней мере нам так сказали. Так что если вы приехали из-за этого, то, выходит, зря.

— Не думаю. Мы приехали, чтобы поговорить с вами о церемонии торжественного открытия Института генной инженерии. — Гарт видел, как неприязненно дрогнули у Клаудии уголки губ, когда она повторила то, о чем раньше говорила с Сабриной, самыми яркими красками расписывая предстоящее событие, имеющее общенациональное и международное значение, рассказывая о богатых доброхотах, включая Билли Конера, подаривших крупные суммы, о приглашенных на торжества ораторах, среди которых лауреаты Нобелевской премии и политические деятели мира. Клаудия протянула Леглинду лист бумаги со списком участников.

— Пока этот список держится в тайне, но мы захватили с собой один экземпляр, потому что вы, разумеется, входите в число приглашенных.

Выдержав паузу, она напомнила им обоим о призыве Леглинда к началу расследования по поводу пустой траты денег на создание института.

— Как же мы можем включать вас в группу сторонников, которым публично выражаем свою признательность? В этом случае нас обвинили бы в попытке подкупить вас. Всем известна ваша глубокая обеспокоенность положением дел в науке, и, хотя институт, разумеется, входит в число лидеров в области научных исследований и преподавательской работы, мы не можем оставить ваши публичные высказывания без внимания. Конечно, — продолжала она, — опровержение, сделанное сейчас, когда до назначенной на май торжественной церемонии открытия остается еще почти десять месяцев, скорее всего, прозвучит несколько странно. Но это уже от нас не зависит. Мы приехали к вам, господин конгрессмен, надеясь, что вы поможете нам разрешить эту проблему.

Леглинд осторожно, почти благоговейно взял перечень с именами приглашенных, держа его в вытянутой руке. Струд подал ему очки для чтения. Леглинд перечитал перечень несколько раз от начала до конца.

— Рой, — наконец произнес он, — вы не предложили нашим гостям кофе.

Номер «Чикаго трибюн» за 20 августа лежал на видном месте на рабочем столе Сабрины. Она заканчивала последнюю серию чертежей для «Дома Конера». Прошло уже дней десять с тех пор, как на первой полосе было опубликовано заявление Оливера Леглинда, но Сабрина во время работы время от времени поглядывала на газету.