Пятьдесят оттенков хаки (СИ)

Еще час жена намерено долго возилась на кухне, проверяла уроки сына, перекладывала содержимое шкафчиков и, выражая свое недовольство, отчаянно гремела посудой. Когда она приступила к стирке, прапорщик ястребом кинулся к холодильнику. Опустевшие враз полки украшала одинокая боксерская перчатка. Вторая покоилась в контейнере для хлеба. Иван не стал дальше испытывать судьбу и сунул в рот горсть геркулесовых хлопьев.

В понедельник на службу Буравин отправился злым и голодным, но во всеоружии. В мотовозе он забросил перчатки на верхнюю полку, удрученно сел у окна и через какое-то время задремал. Свою остановку он едва не проспал. Когда все пассажиры покинули вагон, идущий последним Митрофанов разбудил бедолагу. Прапорщик, слыша гудок отправляющегося мотовоза, выпрыгнул практически на ходу и на автопилоте поплелся за сослуживцами. Об утрате оружия возмездия он вспомнил только на подходе к части, и лес содрогнулся от близкого к отчаянию воя Ивана. Идущие впереди однополчане в ужасе отшатнулись, освобождая страдальцу дорогу. Буратина скакал аллюром и орал от обиды, а все с изумлением смотрели ему вслед и сочувственно переглядывались.

– Чего это с ним? – растерялся Митрофанов.

– Живот, наверное, прихватило, – предположил Волгин.

– Что-то Палыч в последнее время стал чудить, – задумался вслух Илья. – Осунулся, на людей бросается. Совсем озверел.

– Озвереешь тут! – усмехнулся Антон. – Что ни день, снимают с мотовоза. В воскресение вообще из дома вызвали.

– А что происходит?

– Какой-то неуловимый мститель каждый день срывает печать с его склада.

И только Андрей не участвовал в обсуждении. В прищуре его невинных глаз притаилась хитрая усмешка.

Следующий неурочный вызов Буратины в часть снова пришелся на выходной день. Палыч еще валялся в кровати, когда в дверь настойчиво позвонили. Иван, матерясь, стал одеваться. Жена, готовившая завтрак, злобно сверкнула глазами: «Опять твои друганы с утра пораньше! Пришибу всех, и суд меня оправдает!» – «Да на службу это», – огрызнулся прапорщик, открывая дверь.

Добираться в часть пришлось на перекладных. По дороге он, безбожно матерясь, проклинал свою горькую участь. Заодно досталось и прародителям. Солнце уже было в зените, когда Буравин прибыл на склад и опечатал его. Зайдя в караульное помещение, он обмер – начальником караула опять был Тополевский.

– Товарищ прапорщик, ваш склад снова оказался не опечатан, – участливо посетовал старлей. – Как вы понимаете, выбора у меня не было: пришлось вызывать вас из дома.

– Это все ты, твою мать! Я тебя вычислил! – сорвался на крик Буратина. – Как только ты в городе, печать на месте! Чего ты добиваешься? – в лоб спросил он Андрея.

– О чем это вы?

– Да все ты прекрасно понимаешь! – брызжа слюной, орал Иван. – Скажи, что тебе надо? Договоримся!

– Другое дело, – Тополевский улыбнулся и отвел Ивана в сторону. – Палыч, прошу об одном: будь человеком. Склад ведь не твоя собственность, – напомнил молодой офицер. – Твое жлобство уже всех достало. Ты хочешь войны? Завтра все повторится сначала.

– Сдаюсь! – взмолился Буравин. – Мне это все осточертело!

– Верю, – кивнул Андрей. – Мне тоже надоела эта свистопляска. Но это ты вынудил меня стать на защиту прав человека, знания и грамотные действия которого спасли десятки жизней, старт и твой поганый склад.

Буравин напрягся и, шумно сопя, восстановил в уме ход событий. Старлей с сочувствием посмотрел на его покрывшееся испариной лицо и миролюбиво предложил:

– Завтра ты найдешь Волгина, заменишь ему испорченный на пуске меховой комплект и извинишься. Делов-то, – он дружелюбно хлопнул прапорщика по плечу. – Палыч, героев нашего времени надо чтить и уважать, а не унижать.

– И всего-то? Какие вопросы! Пусть приходит, – обреченно согласился он и, конфузясь, уточнил: – А тебе самому-то что надо?

– Спасибо за заботу, у меня все есть, – сухо сообщил офицер.

– Ну, ты даешь! – недоверчиво посмотрел на него Иван.

Завершив рассказ, Андрей подозвал официанта и заказал чай с пирожными. Маша украдкой посмотрела на мужа. Он относился к тому счастливому типу людей, возраст которых фактически не подвластен времени. Несколько морщин на лбу, легкая седина на висках плюс пара-тройка килограммов лишнего веса – назвать такую малость изменениями язык не поворачивался. Однокашники Тополевского, которых знала Маша, постарели и погрузнели, а Андрей на их фоне и с годами выглядел молодцом, хотя испытаний на его долю выпало предостаточно.

Андрей нежно улыбнулся жене и легонько коснулся ее ладони. По только ей понятным нюансам Маша сразу догадалась, что его мысли снова вернулись в прошлое.

…Теплое летнее солнце отражалось в начищенных до блеска медных трубах духового оркестра и слепило глаза. На площади у Дома офицеров по случаю очередного юбилея космодрома построился весь гарнизон. Небольшое пространство вокруг парадных коробок частей заполнила празднично одетая толпа. Для тех, кто размеренно жил вдали от столичной круговерти, эта беззаботная толчея была неподдельным праздником. Дети радовались, высматривая в строю отцов, и, найдя, замирали от счастья и переполнявшей их гордости. Одетые с иголочки жены с трепетом внимали оратору, надеясь услышать в перечне произносимых им фамилий родное имя.

Людской гомон прорезал четкий голос командующего. Звук микрофона придавал словам Петрова особую значимость. Хорошо поставленным голосом генерал зачитывал приказ Министра обороны: «…звание «полковник» досрочно присвоить подполковнику Тополевскому Андрею Васильевичу».

Андрей подошел к командующему строевым шагом и представился. Петров вручил ему новые погоны, пожал руку, что-то негромко сказал. Из строя затылок Тополевского буравил завистливый взгляд неопрятного майора. Куримов располнел и обрюзг. В хитрой прорези его холодных глаз пряталась завистливая ухмылка. Недовольно покусывая губы, Иван смотрел куда-то сквозь ненавистного однокашника и с нескрываемой завистью нервно сжимал кулаки. После построения он возглавил круг многочисленных сослуживцев, пожелавших пожать Андрею руку.

– Поздравляю, – буркнул он, протянув запотевшую ладошку.

– Честь имею! – по-уставному ответил новоявленный полковник и, избегая рукопожатия, молодцевато козырнул.

Стоя с протянутой рукой, мешковатый Иван походил на побирушку. Он опустил глаза и едва слышно процедил:

– Меня бесит, что у тебя все есть и все получается. Но смотри…

– Жаль, что я не психиатр и не могу избавить тебя от бешенства, – не дослушал его Андрей, направляясь к ГДО, на ступеньках которого уже собрались для фотографирования все поощренные.

– Ты еще пожалеешь! – прошипел ему вслед Куримов.

Пожилой фотограф скользнул по Тополевскому оценивающим взглядом и решительно указал, в каком ряду ему следует занять место. Расставляя офицеров, он, не переставая, шутил и балагурил. Все улыбались и безропотно выполняли требования мастера. Музыканты перебрались в тень и заиграли вальс. Несколько десятков пар закружились по раскаленному асфальту. В небо запустили связку разноцветных шаров. Многочисленная ребятня радостно захлопала в ладоши. «Внимание, приготовились, – повысил голос фотограф и посмотрел в объектив. – Молодой человек в центре, – обратился он к Андрею, – не будьте таким серьезным и улыбнитесь».

– Снято! – крикнул он. – Не расходитесь! Еще один снимок!

Откуда ни возьмись, появилась Бедоносова и стала делать понятные только ей перестановки.

– Вот вы, капитан, станьте чуть выше. А вы, майор, присядьте. А крайний справа товарищ в верхнем ряду пусть поправит фуражку!

– Анна Алексеевна, не мешайте работать!

– Я же вам помогаю! Снимаются для истории, а стоят, как дети!

Офицеры снисходительно наблюдали за суетой активистки, не спорили, но все делали по-своему. Сочтя задачу выполненной, дама пробралась в самый центр, поправила подобие прически и скомандовала: «Мы готовы! Можно снимать!» Позже она откровенно негодовала, не найдя на фотографии себя.