Непутевая

— Нет, — еле слышно сказала она.

— Нет?

— Я подам на развод, Айра. Я хочу забрать Венди.

— И выйти замуж за того мерзавца?

— Нет.

— Куда ты поедешь?

Она помолчала.

— Не знаю.

— Ты не получишь Венди. Я не могу доверить своего ребенка сумасшедшей.

— Сумасшедшей, которая случайно оказалась ее матерью, — разозлилась Джинни.

— Неужели бедное дитя мало от тебя натерпелось? Ты сбежала даже не попрощавшись…

— Ты выгнал меня ночью…

— …А теперь, когда она черт знает из каких соображений тебе понадобилась, ты приползешь назад? Чтобы обмануть ее снова? Не выйдет! Ты не нужна ей! Она уже называет Анжелу мамой. Оставь ребенка в покое!

Венди называет Анжелу мамой? У Джинни перехватило дыхание.

— Но ты ведь сказал, что она плачет по ночам?

— Не помню.

— Ты только что это сказал!

— Ты себе льстишь. Знаешь, женитьба на тебе была самой большой ошибкой в моей жизни.

— Я тоже не считаю это время самым лучшим в своей жизни. — Готова ли она принести ее в жертву богу эмансипации? Или все-таки приползти к Айре и принять его условия?

— Мне жаль, что умерла твоя мать, — смягчился Айра. — Она была настоящей женщиной. Тебе до нее далеко.

Джинни почувствовала, что сейчас самый подходящий момент помириться. Он уступит, попроси она прощения. Ей далеко до матери? Да, но даже гиперсамоотверженная мать допустила возможность ее собственного развития.

Она осторожно повесила трубку, упала на кушетку и разразилась рыданиями. Она звонила, надеясь помириться, а получилось наоборот. Она больше не жена Айры, не мать Венди, не дочь своей матери… Кто же она?

Джинни торопливо позвонила в справочную Джорджии и набрала номер Хока. Это был выстрел наугад.

— Алло? — спросил уверенный мужской голос.

— Я — подруга Уилла. Могу я с ним поговорить?

— Простите, — не сразу ответил мужчина на другом конце провода, — могу я узнать, с кем говорю?

— Конечно. Я — Джинни Бэбкок. Мы познакомились в университете.

— Вот как? Я — отец Уильяма.

— Очень приятно, полковник Хок. Уилл говорил о вас. — Она специально усилила свой южный акцент, надеясь войти к нему в доверие. «Болтают два земляка-деревенщины», — сказала бы Эдди.

— Буду откровенен с вами, мисс Бэбкок. Уильям сейчас в госпитале в Атланте.

Джинни вздрогнула.

— Ему сильно досталось в последние годы. Мы с матерью поняли, что с ним не все в порядке, когда он пару лет назад дезертировал из армии. Он воевал во Вьетнаме, а потом появился дома, твердя что-то о военных преступниках, империализме, хиппи и прочем вздоре. Потом сбежал в Канаду. Мы думали, он стал наркоманом, а несколько недель назад он приполз домой. В буквальном смысле, мисс Бэбкок. По траве на собственном животе. Утверждал, что за ним кто-то гонится, чтобы высосать из него тепло. Похоже, он несколько дней не ел и не брился. Мы спрашивали, кого он боится, а он бормотал: «Провидение, энтропия!» Будь я проклят, если понимаю, кого он имел в виду. Ему поставили диагноз «паранойя».

У Джинни подкосились ноги. Хок оказался не героем войны, а обыкновенным душевнобольным. Сын не восстал против принципов отца — он просто сошел с ума.

— Я понимаю, — пробормотала она. — Мне очень жаль.

— Ну, зато теперь он дома, — весело сказал его отец.

Она повесила трубку. Каждая клеточка ее мозга пела реквием Хоку, ее герою-пацифисту. Но она оплакивала не его. Она оплакивала свою жизнь.

Джинни легла на кровать и стала думать о смерти матери. По крайней мере, одному она научилась: все связи с дорогими людьми и предметами должны быть разорваны. Что удерживало мать в той палате? Больное, гниющее тело? Стерильная чистота? Суетящиеся доктора и сестры? Ее могли удержать фамильные часы, огромный белый особняк, построенный ненормальным отцом; бережно хранимые фотографии предков; рыжая белка на вязе; несчастная дочь, ждущая совета, как жить. Но там, в запредельной сфере, куда перенесется ее душа, не будет ни часов, ни фотографий, ни дочери — ничего, что, как щупальца спрута, опутывало ее на земле. Порвав со всем этим, она высвободилась из больного тела, которое так хорошо ей служило, а потом подвело. Ее смерть — как падение с ветки дерева сухого коричневого листа: легкий ветерок — и он полетел на землю. С Эдди было совсем не так; ураган, вырвавший с корнем молодое здоровое деревце, — вот на что походила смерть Эдди. Она могла столько сделать и столькому научиться!

Если у Джинни есть выбор, она предпочитает смерть Эдди. Она чувствовала, что ее время истекло. Она уже пережила несколько маленьких смертей, теряя тех, кого любила. Большая Смерть больше не казалась ей страшной. Все, кто был дрог ей, или умерли на самом деле, или умерли для нее. Нет никого, с кем было бы тяжело расставаться. Зачем ей новые привязанности? Смерть все равно поставит ее на колени. Не проще ли покончить со всем сейчас? Единственный способ перехитрить смерть — самоубийство.

Она задремала. Ей казалось, что она стоит на нижней ступеньке едущего вниз эскалатора в каком-то громадном универмаге. Звенели колокольчики, суетились клерки. Джо Боб в спортивном костюме схватил ее за руку и потащил наверх. Ей было трудно, по лицу катился пот, но едва она добралась до верха, где ждал майор, чтобы броситься в его объятия, как Клем — в узких джинсах с заклепками и красной корейской ветровке — схватил ее руку и потянул за собой вниз. Они бежали, как белки в колесе; Клем прихрамывал на больную ногу. Внизу ждала мать. Джинни протянула к ней руки, но седовласая мисс Хед, поблескивая стеклами очков, толкнула ее снова на эскалатор. Наверху, там, где терпеливо ждал майор, ее перехватила Эдди. Потом Айра заставил бежать с ним вверх, а когда она упала в изнеможении, ее подхватил Хок. Матери внизу не было. Она вылетела в набитый людьми торговый зал с ощущением, что не нашла никакой истины. Эскалатор оказался роботом, чуть не сожравшим ее…

Джинни надела свой лучший купальник. Мать всегда советовала надевать самое лучшее белье перед тем, как выйти из дома. Кроме этого купальника, у нее не было ничего, в чем не стыдно появиться в халлспортском морге.

Она нашла веревку и весла и отправилась к деревянной лодке, привязанной к столбику на берегу пруда. Нашла камень средних размеров, бросила его в лодку и поплыла к деревянной пристани.

Обвязав один конец веревки вокруг камня, а второй — вокруг своей лодыжки, Джинни оглянулась и равнодушно посмотрела на холмы, заросшие куджу, и деревянную хижину, где бывала иногда счастлива. Но — хорошего понемножку. Лягушки сожрали кузнечиков, змеи проглотили лягушек, сыновья Флойда Клойда перерезали змей, как салями, а вокруг шныряла Смерть, выжидая удобный момент, чтобы слопать мальчишек. Судьба и так подарила ей двадцать семь лет жизни. Как змея, проглотившая собственный хвост, она вернулась туда, где родилась. Круг замкнулся.

Джинни подняла камень, зажмурилась и бросила в воду. Услышала всплеск и замерла, ожидая, что он потащит ее в темную, покрытую пеной могилу.

Ничего не случилось. Она открыла глаза: пара витков веревки спокойно лежали на пристани. Она разозлилась, вытащила камень и несколько раз обмотала вокруг него веревку. Затянула узел, окинула прощальным взглядом зеленые холмы и снова швырнула камень в воду. Нога дернулась, и Джинни полетела вниз. Где же вода? Она лежала в лодке, которая неслышно подплыла под пристань, пока она привязывала камень второй раз.

Правый бок ныл. Нога неуклюже торчала из лодки. Похоже, она ее вывихнула. Что делать? Джинни обдумала ситуацию. Возможны два варианта: первый — сгниет веревка, и тогда ее тело вынесет на чистую воду, где его найдут рыбаки. Или среди водорослей сгниет тело, и его съедят питающиеся падалью хищники, а то, что останется, осквернит снабжавшую хижину воду. Нет! Даже на краю могилы ни одна уважающая себя хозяйка органически не способна оставить после себя такое безобразие!

Джинни отвязала веревку и погребла к берегу. В хижине она сняла со стены ружье, зачерпнула пригоршню патронов и направилась на холм за прудом. Когда она и Клем были детьми, прорывали в зарослях куджу тоннели и устраивали пещеры. Она выроет себе могилу, в которой никто никогда ее не отыщет. Прожорливый виноград, поглотивший надгробие мистера Зеда, поглотит и ее омерзительные останки.