Любовь в ритме танго

Я почувствовала негодование, когда увидела Рейну. Мы вошли в дом, она осталась в гостиной, а я пошла на кухню. Я была сильно удивлена, потому что не верила, что Рейна вернется. Пока я раскуривала сигарету, чтобы продлить время нахождения у кофейника, задумалась, что в моей сестре изменилось: я отметила простое платье, возможно, она даже обращалась к пластическим хирургам. Когда я вернулась в гостиную и бросила быстрый взгляд на стратегические зоны ее тела, то заметила, что ее грудь выглядит не такой красивой, как раньше. Я вспомнила ее комментарии о свадьбе Агустина и заговорила.

— Ты сделала операцию груди.

— Нет! — закричала Рейна смеясь. — Я беременна!

— Да ты что!

— Да, я беременна, серьезно.

Рейна смотрела на меня с такой широкой улыбкой, что были видны десны, и мне показалось, что ее лицо изменилось, — стало похожим на то, какое было у сеньоры Перес, когда та поверяла своей невестке секрет белизны своего белья. Я потеряла дар речи.

— Не верю… — сказала я, и это было правдой.

— Дорогая! — произнесла Рейна почти оскорбленно. — Но это же не так сложно.

— Но, все же… — я села в кресло, а она продолжала с превосходством смотреть на меня. — И от кого?

— От мужчины.

— Да, это само собой. Не думаю, что это мог бы быть кто-то еще.

Рейна не ответила, а я приготовила кофе, теперь мне страшно хотелось его выпить, чтобы выиграть время. Я была неприятно удивлена собственной реакцией: новость, которая должна была обрадовать, напугала меня. А ведь мне следовало обрадоваться, а не испугаться.

— Что ты будешь с ним делать?

Я задала этот вопрос без злого умысла, скорее инстинктивно. Много лет тому назад, когда я была с Агустином, я тоже думала о беременности, и это было первое, о чем меня спрашивали мои подруги, и я не обижалась. Мне казалось, что это очень логичный вопрос, но Рейна смотрела на меня теперь со снисходительной улыбкой, мягко качая головой, словно поражалась моей глупости.

— Конечно, я хочу, чтобы он остался со мной.

— А что ты будешь делать с ним потом?

— Нет! О чем ты подумала?

До этого момента я не замечала, что так взволнована.

— Я знаю его уже много лет, это… — пролепетала Рейна.

— Я говорю не об отце, — поправила я, не решаясь показать ей свой страх. — Я говорю о ребенке.

— Если его отец бросит меня, ты об этом? — продолжила мою мысль Рейна.

Я кивнула.

— Я не избавлюсь от него. Это трудно объяснять Меня тоже удивила эта новость, но тут же я поняла, что нуждаюсь в нем, что мне нужен ребенок. Понимаешь? Словно все тело просило меня об этом, до сих пор я была пустая внутри, а тут как раз это и случилось.

Рейне всегда очень нравились дети, это точно. В Альмансилье, где детей было много, я видела много раз, как она кормила или поила малышей, баюкала их и брала на руки; когда она сама была ребенком, то всегда предпочитала играть в дочки-матери. В конце шестидесятых годов начал развиваться рынок игрушек. Появлялись куклы, которые умели кричать; большие говорящие целлулоидные куклы; уродливые ходячие девочки, почти в натуральную величину; медвежата, рассказывающие сказки, толстые пупсы с просверленными в форме большой буквы «О» ртами, предназначенными для кормления волшебной соской, чье беловатое содержимое мистическим образом исчезало, когда ее вставляли между пластиковыми губами куклы. Мне эти куклы казались жуткими, а механизмы, которые их оживляли, грубыми, фальшивыми, потому что из их нутра, где должна находиться душа, доносился искаженный электроникой голос. Вместо пупка у них был круг точечек, похожих на шрифт Брайля, в середине спины были выдавлены маленькие буковки, глазки их всегда ломались и вываливались, но все равно эти куклы завораживали меня. Мама очень злилась, что нам с сестрой нравятся разные куклы: Рейна любила пупсов, а я кукол, с которыми можно было играть во что-нибудь более серьезное.

Лишь моей сестре нравились создания Санчеса Руиса, владевшего большим игрушечным магазином на Гран-Виа. Он продавал собственную коллекцию кукол, разных размеров — от маленьких фигурок, которые помещались в кармане, до очень больших, которые могли самостоятельно стоять на полу. Мне эти куклы казались чудовищно, страшно древними — с такими могла играть еще наша мама, когда была ребенком. Пластиковую основу заменили на целлулоид и эмаль, нейлоновое волокно — на натуральное, платья были сшиты вручную. Рейна проводила часы на улице, прижав нос к стеклу этого магазина, она глядела на них, выбирая ту, которую потом просила. Так как они были очень дорогими, Рейне иногда дарили какую-нибудь из этих кукол в честь праздника. У нее их было много: китаянка, одетая в кимоно с настоящей ручной вышивкой и пышным бантом, с тремя хвостиками на голове. Была кукла-пупс, такая большая, что казалась настоящим ребенком, в сомбреро из соломы и в платье с пестрым рисунком, с большим количеством нижних юбок. Имелась пара смуглых кукол, мальчик и девочка, одетых в церемониальные наряды из шелка небесно-голубого цвета с кружевными вставками и белые носки из ажурного хлопка, — такие покупала мама, чтобы нам было в чем идти к столу по воскресеньям. Еще была настоящая сеньорита, кукла с каштановыми волосами и глазами орехового цвета, которая путешествовала с баулом, полным одежды для самых разных случаев. Но звезда коллекции Рейны выглядела так: размером с ребенка шести месяцев, с большой лысой головой, завернутая в нежную пеленку из батиста. Выражение лица у нее было как у новорожденного младенца, а тело мягкое, рыхлое, каким оно и бывает в реальности. Когда Рейна уставала целовать и обнимать куклу, я просила дать ее мне — этот пупс был намного красивее моих кукол.

Помню куклу, похожую на торговку овощами, с повозкой из красной пластмассы, на которой были написаны названия всех овощей, лежавших в ней. Еще у меня была кукла-кассирша, у нее имелся ящик с монетами и банковскими билетами, она издавала характерный звук, когда ее ящик открывали. Еще у меня была куча больших белых корзин, в которых лежали искусственные фрукты и овощи: огурцы, помидоры, бананы, земляника и яблоки из пластика, а кроме них был еще мешок из красно-желтого сукна, наполненный апельсинами. Мне нравились все эти игрушки, но, когда я хотела играть вместе с Рейной, она продолжала возиться со своим игрушечным ребенком, который превратился в девочку, — она нарядила куклу во все розовое, купала ее и даже спала с ней по ночам.

Прошло пятнадцать лет, но, судя по сияющему выражению лица сестры, она считала, что и теперь будет делать то же самое.

— Разве это не чудесно?

Так должно было быть, но женщины, которые говорили эти самые слова в фильмах, казались мне глупыми, а потому мне стало немного страшно.

— Ну, если ты так говоришь…

Сестра села рядом со мной, взяла меня за руку и заговорила вкрадчивым голосом.

— Что-то происходит, Малена?

— Нет, ничего. Просто не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Я ничего не понимаю, Рейна, — я немного прикрикнула на нее от досады. — Ничего! Я не понимаю, как ты можешь быть вот так беременной, я не понимаю, как ты можешь смириться с тем, что ребенок — это единственное, в чем ты нуждаешься, ведь только поэтому ты хочешь его родить. Я не понимаю ничего… Иметь грудного ребенка мне кажется очень серьезным делом и таким тяжелым, что стоит все хорошенько обдумать.

— Это естественная ситуация.

— Нет. Естественно иметь менструации. Беременность — это исключительное состояние.

— Очень хорошо, считай, как хочешь. Но я вовсе так не думаю. Я прожила всю жизнь, готовя себя к этому событию.

— Надеюсь, что так, — пробормотала я.

Недовольство собой уступило место другим чувствам. Рейна была беременна. Должно быть, чудесно иметь ребенка, которого всегда ждал, чтобы придать своей жизни настоящий смысл. Так думала моя сестра, и, по ее словам, это событие было самым важным, можно сказать, трансцендентным, потому что именно оно делает женщину полноценным человеком.