Любовь в ритме танго

Эту мысль она повторяла много раз, по-новому перефразируя, используя разные слова и выражения. Она даже не думала о том, что эти слова могут меня раздражать, в моих ушах звучала другая фраза: «Скажи мне о том, о чем ты догадываешься, и я тебе скажу, чего тебе недостает». Я не считала в тот момент, что Рейна стала вдруг наивной, потому что она не выказывала никакого страха, не проявляла никаких странностей, не демонстрировала ни подавленности, ни неуверенности, ни нетерпения. Я готова была спросить ее о нескольких вполне конкретных вещах, но не стала делать этого, потому что это помешало бы ей исповедоваться в собственных чувствах. К тому же я полагала, что не смогу оставаться ни последовательной, ни рассудительной. Я рассчитывала когда-нибудь иметь собственных детей, иногда мне сильно этого хотелось, но каждый раз, когда я думала, о моих будущих, гипотетических детях, я наталкивалась на барьер надуманных страхов, так что сейчас, слушая Рейну, я ее просто не понимала. Она даже не рассматривала варианта, что может пойти что-то плохо, не принимала в расчет возможность рождения больного ребенка, неполноценного, недоношенного, и поэтому она не поняла бы моих опасений.

Я же поняла, что для Рейны иметь ребенка намного важнее, чем иметь хорошего спутника жизни, хотя никак не могла представить ее похожей на корову, с отвисшей грудью и кожей в растяжках. Мне не удалось ее и этим испугать. Стать матерью значило сделать гигантский шаг к зрелости, сразу превратиться в старуху, и эта метаморфоза меня ужасала, потому что с этих пор и навсегда в том самом доме, где я жила, появился бы кто-то более юный, чем я. Иметь ребенка значило отречься от безответственности, которую я все еще в себе культивировала. Прощай алкоголь, прощайте наркотики, прощайте случайные любовники, разовый секс, длинные ночи пылких и пустых слов с мужчинами, такими же легкомысленным, как и я. Груз, буксир — вот, что это было на будущие долгие годы. Мне казалось, что я никогда не смогу быть похожей на свою мать, превратить свое тело в храм чистоты и бесконечной любви, священный сосуд, который я никому и никогда больше не дам осквернить. Такие обязанности пугали меня, они мне не нравились, а еще сильнее я боялась произвести на свет несчастного человека.

Каждый раз, когда я видела пухлую девочку или карапуза в очках, робкого низкорослика, играющего в одиночестве в углу какого-нибудь парка, каждый раз, когда видела этих несчастных малышей, мне каждый раз мерещилось во всех них что-то ненатуральное, неестественное. Моим самым страшным страхом был страх, что рожденный мною ребенок будет осужден всегда принадлежать к компании этих неуклюжих и несчастных одиночек. Но Рейна, казалось, была выше таких страхов, она их словно не знала, и это приводило меня в настоящее отчаяние.

— И что ты будешь делать? — спросила я наконец, чтобы прервать поток ее радостной речи.

— Что я буду делать с чем? — не поняла Рейна, ее изумление казалось настоящим.

— Ну, со всем… Ты собираешься замуж, собираешь жить с отцом ребенка, будешь переезжать? Это ничего, но мне кажется, воспитывать одной ребенка очень тяжело.

— Это мой ребенок. Его отец согласен.

В этот момент, я сильно удивилась словам моей сестры, эти две сцепленные фразы раскрыли тайну, которую я не смогла разрешить пару лет назад, в тот вечер, который Рейна выбрала для появления в моем доме в час ужина без какого-либо ложного предлога. Я решила пригласить ее к столу. Мы не разговаривали и ждали, пока придет Сантьяго с мартини в руках и включит телевизор, тогда-то она и задала мне странный вопрос.

— Что бы ты подумала о красивом мужчине, с хорошими данными, который много лет был женат на лесбиянке, и много лет не спал с ней, но хотел ее, оправдывал ее, защищал и не бросил?

— И это все?

— Я тебя не понимаю.

— Я хочу спросить, не расскажешь ли ты мне подробнее о нем.

— Нет, тебе это не нужно.

Я задумалась на пару секунд. Моя сестра весело смотрела на меня, но видно было, что мой вопрос ей неприятен.

— Он педераст?

— Нет.

— Она миллионерша?

— Тоже нет.

— Ну, тогда я предполагаю, что он дурачок.

— Ладно… Ведь может быть, что он влюблен, разве нет?

— Конечно, — кивнула я. — Так он влюбленный дурак.

На ее лице было неопределенное выражение, и она ничего не сказала. Я обратила внимание, что таинственный объект разговора был похож на Эрнана, но беззаботность и веселость, с которой Рейна его вела, не дали мне возможности удостовериться в этом подозрении. Сантьяго открыл дверь, я пошла на кухню, чтобы разогреть ужин, и больше мы об этом не говорили. Рейна с тех пор не возвращалась к этому разговору, хотя я чувствовала, что только Эрнан мог быть тем таинственным другом, который пошел вместе с ней на свадьбу Агустина. Теперь, когда она призналась, что планирует стать матерью-одиночкой с согласия отца ребенка, я утвердилась в мысли, что эта беременность не была заранее запланирована. Потом я спросила себя, какой тип мужчин может смириться с таким положением дел, и заключила с разочарованием, что это мог быть только дурак.

— Ребенок… — я страшно боялась произносить эти слова, — не от мужа Химены, правда?

— Да, — сестра ошеломленно на меня посмотрела. — Как ты догадалась?

— Ну что ты, Рейна! — проговорила я, не утруждая себя объяснением. — Не так сложно было догадаться.

— Не знаю, почему ты это говоришь, — сестра смотрела на меня блестящими глазами, ее губы дрожали, словно она была готова расплакаться. — Я провела много лет с Эрнаном, это законные отношения, но это… во многом совершенные отношения. Он творит свою жизнь, а я свою, но у нас общая территория, место, где можно поговорить, где мы рассказываем друг другу о вещах, о которых думаем, которые мы чувствуем. Я влюблена в него, Малена, это первый раз с тех пор, как я выросла. Мы так хорошо понимаем друг друга, что когда занимаемся любовью, нам вовсе не нужны слова…

— Как это вульгарно, перестань, Рейна, пожалуйста.

— Это не вульгарно! — она запротестовала намного сильнее, чем я ожидала, но не плакала, мои слова ее разозлили. — Это правда! То, что произошло, тебе никогда не понять, потому что у тебя никогда не было отношений с таким мужчиной.

— Чувствительным, — сказала я с осторожностью, словно показывала, что вовсе не хотела смеяться над ней.

— Да! Именно так. Чувствительным!

— Нет… — призналась я, скрещивая руки. — Я никогда не вступала в связь с таким чувствительным человеком…

Я должна была встать, чтобы дотянуться до столика, на нем стоял деревянный ящичек из оливкового дерева, в котором хранились мои серьги, и только потом я решилась заговорить.

— Мне достаточно того, что я замужем за одним из них.

Сантьяго употреблял это же самое слово, «чувствительный», чтобы описать собственное состояние. Но я никогда не придавала этому значения, до тех пор, пока однажды ночью он не выключил свет и не повернулся ко мне спиной.

— Малена, я… Я не знаю, как сказать тебе, но я очень сильно переживаю… Нет, я не хотел говорить этого, меня не беспокоит, только волнует, меня очень волнует эта твоя привычка не… кончать в то же самое время, что и я. Я не представляю, что ты потом делаешь, но я думаю, что все пойдет лучше, если ты попробуешь что-нибудь такое, из твоих орудий… Я не знаю, хочу сказать, что это лишает меня мужества, я не чувствую себя комфортно… Я понимаю, что это не моя вина и не твоя, все это, но… Вначале ведь было иначе, разве нет? Мы много раз делали это, много раз, я… Я мужчина, Малена, чувствительный человек, но все-таки мужчина, и все это очень болезненно для меня.

Когда он закончил, мое тело вдруг страшно отяжелело, словно все вены наполнились расплавленным свинцом, а кровь растворилась в этом свинце, превратившись в грязно-серый огненный поток. С другой стороны, оно, тело, стало необычайно бессильным, безжизненным, как будто из воздушного шарика выпустили воздух. Но к моему великому удивлению, я встала без трудностей, самостоятельно дошла до ванной, открыла дверь, села на унитаз, оперлась локтями в колени и страшно испугалась от того, что не чувствовала никакого стыда, словно во мне этого чувства и в помине не было. Тут же я сосчитала, что Фернандо исполнилось тридцать лет и попыталась представить себе его: как он одет, где работает, на каком мотоцикле ездит, как занимается сексом с какой-нибудь девушкой где-нибудь в Берлине, — я знала, что он живет там. Потом я представила, что он летит на самолете, что он женат и что у него есть дочь. Я думала о нем очень часто, может быть, для того, чтобы убедить себя в том, что он тоже думает обо мне, что он должен думать обо мне. Я чувствовала себя уютно в этой фантазии, но той ночью, сидя в ванной, я пыталась убедить себя в том, что Фернандо не был другим, что он не слишком-то отличается от Сантьяго или от Эрнесто, от большинства мужчин, которых я знала, мужчин, с которыми я общалась на работе, моих учеников, друзей моего мужа, от моего случайного знакомого, от блестящего сорокалетнего мужчины, с красивым лицом, с которым я столкнулась пару месяцев назад в дверях бара, когда хотела войти.