Семь цветов страсти

Руффо достал кассету и поставил ее в видеомагнитофон.

— Это моя личная копия, для архива. Вроде альбомчика с голубками и нежными открыточками для сентиментальной бабули.

На темном экране смутно белело расплывчатое пятно. Тени по краям сгущались, приобретая очертания верхушек огромных елей. Вдруг невероятно четко, почти осязаемо, перед глазами проплыло облачко тончайшего газа и в нем — женская фигура с подсвечником в руке. Нечто сомнамбулическое, летучее в крадущихся движениях — она прислушивается, вглядываясь в темноту, и вдруг замирает. Белая невеста, волшебное видение — бесплотный дух, мечта? Она напрягается в струнку, устремляясь ввысь, и медленно возносится — в темное небо вспархивает облачко легчайшей фаты. Экран заслоняет широкая мужская спина, сильные руки подхватывают невесомое, бессильно обмякшее тело. Оба они словно бесплотны, озарены каким-то потусторонним сиянием — серебристым нимбом, знакомым иконописцам…

— Не видел ничего подобного, честно, Заза. Эта пленка дорогого стоит. Как и вся эта история! — Он зашептал: — Нам чертовски, сатанински повезло… Мы сидим на золотой бочке! «Башне» нужен мощный финал. Апофеоз! Великая любовь будет убита гаденьким, мерзким. Бессмертное — смертным. Нам нужен контраст — победа земного над небесным, грязи над святостью. С хрустом костей и размазанным по старинному булыжнику мозгом. Нужны современные Ромео и Джульетта, сыгранные гениальными актерами до конца. Гиперреализм на широком экране. Украденное у судьбы Таинство — таинство смерти — на глазах миллионов зрителей… Дикси — красавица и хорошая актриса. Но в нашем сценарии она станет звездой века. А произведения маэстро Артемьева получат широкую известность. Посмертно… Боже, кто из нас не мечтал о посмертной славе!

— Мне больше по вкусу прижизненная, — пробурчал Шеф, задумавшись над манифестом Хогана. — А ты не перегибаешь палку, Руффо?

— Ничуть! Наша задача — прорыв в неведомое. Деликатность и трусость неуместны. Удача сама идет нам в руки. Микки — гениальный партнер Д. Д. Он одержим любовью и уже давно облюбовал эту башню! Нам необходимы два трупа. Два — слившиеся в последнем объятии! — Глаза Хогана фанатично сверкали.

— Ты сбрендил, Хоган. Садист и маньяк. — Заза не скрывал опасливого отвращения, граничащего с восторгом. — Хотя во многом прав… Мне и самому не терпелось, чтобы эта пара вспорхнула в звездное небо… Кружева, флердоранжи, скрипка — полет над лунным садом… А потом — бац! — Заза вздрогнул, представив хруст костей, и призадумался. — Но ты утопист, Руффо. Как нам удастся загнать на эшафот этих счастливчиков? Они сейчас так сильны… Даже если пытать их каленым железом…

— Существует куда более действенный способ, чем железо и дыба. Пытка недоверием, — улыбнулся Руффо. — Надеюсь, вы поняли, друзья, что на сей раз просчетов быть не должно — ювелирная точность, как в цирковом номере. Дубль второй — и последний…

— Кто же будет это снимать? — поинтересовался вдохновленный идеей финала Квентин.

— Какая разница! Для оператора концовка должна стать полной неожиданностью. Как, впрочем, по официальной версии, и для всех нас. Мы хотели уберечь музыканта, но не смогли… Увы, шлюшка Девизо потащила его за собой, — изобразил скорбную гримасу Хоган.

— А может, нам стоит использовать Сола? Он тщеславен и глуп, к тому же неравнодушен к красотке, а значит, легкая добыча. Мягкая глина — лепи, что хочешь!

— Хорошая идея, Шеф! — оживился Руффо. — Надо сделать так, чтобы в Вальдбрунн вместе со мной явился Барсак. Нет, разумеется, не как единомышленник и помощник. Сол ненавидит меня и не поверит мне ни на йоту… Но мы сделаем из него отличную подсадную утку для доверчивых любовников. А затем — насквозь погрязшего в грехах козла отпущения. Для тех, кто вздумает затеять следствие.

— Хорошо, я вызову Сола, постараюсь примириться и командирую в замок.

— Никаких приглашений! Ты что, Заза?! Пусть рвется к тебе сам и умоляет доверить ему переговоры с нашими героями.

— Сол не поверит, что Дикси — стерва.

— Для него ты выдашь другую версию, Заза, сделав исчадьем ада господина Артемьева. Пусть Сол катится в поместье разбираться и запутает голубков еще больше. А уж там я сработаю не хуже Шекспира! Гора трупов и скорбный голос мудреца: «Нет повести печальнее на свете…»

Руффо захохотал мелко и дробно, как от щекотки.

Соломону уже второй раз звонили коллеги из Лаборатории, конфиденциально сообщая, что в Вальдбрунн командированы Хоган и «группа слежения». Барсак сообразил, что все это неспроста. Он давно уже вышел из игры, ссылаясь на болезнь и выплатив неустойку «фирме».

Преувеличенное недомогание Сола было предлогом отстраниться от «дела». Он не обманул Дикси, передав Шефу ее ультиматум и присовокупив к нему свой: если за «объектом» не прекратится наблюдение, он выходит из игры. Барсака заверили, что красотку оставили в покое, и посоветовали отдохнуть. Все это устроилось так просто, что сомневаться в обмане не приходилось. «Даже не постарались убедить меня в своей лжи, стервецы, — скрежетал зубами Сол в ответ на пожелание подлечить нервы. — Сделали из меня соучастника, чтобы при случае посадить в дерьмо. А уж случай, видать, будет не из простых».

В сентябре Соломону позвонила из Парижа некая мадам Женевьев. Соседка мадемуазель Девизо сообщила, что «милая девочка» отправилась путешествовать, оставив для господина Барсака толстый конверт, и настоятельно просила передать его лично в руки адресата.

— Дикси подчеркнула: «при любой ситуации», — заговорщическим шепотом предупредила старушка, подозревая, что является посредницей в какой-то романтической истории.

Соломон как раз был прикован к постели приступом затяжной пневмонии и попросил переслать ему пакет в Рим.

Поколебавшись, мадам Женевьев выполнила просьбу. И Сол углубился в занимательное чтение «Записок мадемуазель Д.Д.» с весьма нелицеприятными отзывами в свой адрес. Дойдя до последних страниц, больной вскочил, ринулся в ванную, наспех побрился, затем, не раздумывая, облачился в свою походную джинсовую пару и громко выругался. Какого черта пороть горячку, когда есть телефон!

Дворецкий передал трубку хозяину, и Сол впервые услышал четко и вполне легально голос, который не раз воровски подслушивал.

— Я знаю о вас от Дикси, мсье. Что? Нет-нет, она чувствует себя прекрасно… Действительно, были кое-какие трудности, но недоразумение уладилось… Мы очень счастливы, Соломон, и собираемся вскоре пожениться.

— Дикси… Дикси так много хорошего говорила о вас… Я убежден, вы получите лучшую жену на свете, господин Артемьев… Только… — Сол замялся, не представляя, каким образом может предупредить Майкла об опасности. Да и стоило ли пугать Дикси? Возможно, он слишком зол на Шефа и придумывает несуществующие беды? — Прошу вас об одной любезности, маэстро… Ведь вы планируете сыграть свадьбу весной? Постарайтесь не затягивать, весна-то здесь очень ранняя… Я бы смог запечатлеть торжество на пленку.

— Какой ориентир для бракосочетания по европейскому календарю предлагаете вы, Соломон?

— К чертям календарь! Смотрите в окно, дружище, и подарите ей свое сердце, как только расцветут крокусы…

В последнее время сильнее, чем когда-либо, Соломон Барсак чувствовал себя иудеем. Какая-то подспудная древняя мудрость, таящаяся в его крови, пробивалась к разуму, но застревала на полпути, переполняя сердце. Сердце подсказывало ему, что надо доверять знакам, намекам судьбы — цветущим на тетради Дикси веселым первоцветам. И надо быть хитрым и осторожным во всем, что касается «фирмы». Если в замок отправляется Руффино — значит, близится финал. Зная «творческие установки» Шефа, Соломон предполагал, как далеко он может пойти в «реабилитации вечных ценностей», и потому попросил аудиенции.

Шеф выглядел смущенным, делал вид, что избегает крупного разговора с Солом. Но после некоторых уверток рискнул выложить все начистоту.

— Мы водили тебя за нос, старик. Извини, для меня искусство прежде всего. Жаден, жаден, мать родную готов продать… Царство ей небесное… Личные отношения мешают делу. Ты слишком прикипел к нашей красотке, снимая ее горячую постельку. Это и понятно — меня самого от твоих шедевров потянуло на сладкое. Но дело прежде всего: Соломон Барсак взбунтовался, и фильм досняли другие ребята. — Шеф печально вздохнул. — Надеюсь, ты не в обиде?