Семь цветов страсти

Дикси недоумевала, почему ей доставляет такое удовольствие просто смотреть на Майкла. Ведь когда-то при первой встрече господин Артемьев произвел на нее удручающее впечатление своей будто нарочитой нелепостью. Да, это была великолепнейшая, неподражаемая, грациознейшая нелепость!

Пошептавшись с Рудольфом, она получила однажды то, что хотела, — новенький «Полароид» с огромным запасом кассет. Теперь можно было ловить мгновения, запасаясь картинками на будущее. Чаще всего Дикси снимала Майкла тайком, так как он продолжал считать себя отвратительно нескладным даже после появления ее фотошедевров. «Наедине с клавесином» — босой Маэстро в накинутой на голое тело шинели сосредоточенно «принюхивается» к извлекаемым звукам крупным внимательным носом. «Пигмалион и Дикси» — склонив голову и слегка прищурив каштановые глаза, он смотрит на возлюбленную с гордым восхищением, словно только что завершил труд по «вылепливанию» лежащего перед ним в позе тициановской Венеры розового тела.

Не хватало «Спящего Маэстро», и наконец случай улыбнулся Дикси. Проснувшись, она тихонько выскользнула из объятий Майкла. Упавшая рука нащупала лежащую всегда рядом скрипку и прижала ее к щеке. Он счастливо улыбался, свернувшись калачиком в обнимку со своим сокровищем. Растопыренные пальцы бережно и жадно обнимали затейливо выгнутые бока «деревянной подружки». Дикси отошла к окну, чтобы точнее «взять» кадр, но тут же ахнула, припав к подоконнику.

— Микки… — не оборачиваясь, позвала она. — Милый…

Он мгновенно проснулся от необычной интонации ее голоса и, подойдя, обнял Дикси за плечи.

— Что же, значит, пора… Сезон борьбы за наше сказочное будущее объявляю открытым!

Перед ними расстилался совсем иной мир — притихший, холодный, тщательно выкрашенный за ночь снежной краской.

После завтрака, выслушав недоумения Рудольфа по поводу неожиданного снегопада, бывшего последний раз в эту пору накануне войны, хозяева поднялись на башню. Холмы, поляны, леса, еще не сбросившие листвы, покорно приняли тяжесть влажного снежного покрывала. Кое-где пробивалась яркая, недогоревшая крона ясеня или клена, пушистые ветки елок серебрила седина. Лужайки и газоны парка, спускавшиеся к свинцово-блестящей реке, светились матовой белизной. Пустота, чистый лист, на котором предстоит начертать свою новую судьбу — прекрасную небывалую мелодию.

— Ну вот, Дикси, мы отправляемся в решительный бой. Победив в нем, я стану по-настоящему сильным и смогу назвать тебя своей женой.

От пронзительных порывов влажного ветра, несущего над их взлохмаченными головами и над всем продрогшим миром рваные клочковатые облака, от страха и восторга, предшествующих всякой праведной битве, они крепко обнялись. И стояли долго, как на перроне у отбывающего поезда. Из-за суконного плеча Майкла Дикси увидела мелькнувший внизу световой зайчик и обмерла, не в силах ни закричать, ни заплакать. Перед глазами мгновенно вспыхнуло чужое, ненужное воспоминание: сплетенные на золотом песке южного острова обнаженные тела, следящий за ними из-за кустов объектив Сола. Зеркальный отблеск, залетевший издалека, шальная пуля, метящая в сердце.

Дикси спрятала лицо в теплый шарф на груди Майкла, пахнущий таким летучим, таким ненадежным счастьем.

— Не отпускай меня, Микки. Никогда не отпускай!

4

— Итак, мы выходим к финалу. Сегодня двадцать пятое октября — редкое везение! Могу признаться, что впервые укладываюсь в сроки. Хотя толкусь на режиссерской делянке чуть ли не три десятилетия.

— Постучите по дереву, Шеф. Вся соль в финале, который еще предстоит снять, — заметил продюсер.

— Хочу напомнить тем, кто в силу своей занятости не смог просмотреть развитие «импровизационного стержня» нашего сценария. — Руффо обратился к молчаливо отсиживающейся группе «технарей». — Мы сделали попытку вывести течение событий на финальную прямую. Как известно, наши герои расстались. Москвич, как у них водится, запил горькую, опустившись до свинского состояния, француженка затеяла шумную возню вокруг подготовки собственного самоубийства. Составила завещание, записала музыку Артемьева в исполнении уличного бродяги и заявила о своем желании посетить напоследок Вальдбрунн. Мы приняли все это за чистую монету и поспешили опередить события. Письмо, подброшенное нами в замок, и послание в Москву имели целью помирить и сосватать эту пару, что нам и удалось. «Группе слежения» посчастливилось заснять поэтические сцены на верхушке башни, сдобренные изрядной долей высокопробной эротики…

— Выходит, можно приступать к монтажу? — с сомнением предположил Квентин. — На мой непросвещенный взгляд, эксперимент не слишком удался. Помнится, кто-то здесь обещал убойные кадры.

Шеф мрачно осмотрел компаньонов и скомандовал механику:

— Прокрутите в темпе последний ролик. Мне хочется убедить уважаемого Квентина, что его деньги потрачены не впустую.

В комнате погас свет, и на экране зашумел ветвями клен над могилой капитана Лаваль-Бережковского.

— Дальше, дальше! — скомандовал Шеф. — Вот… Чудесно. Я готов смотреть волнующую сцену снова и снова. Разве это не убедительное доказательство моей изначальной идеи, которую кое-кто из вас считал бредовой? Какая выразительность в нарочитой статичности, какая необычная, невозможная для нормального кино игра планов! Смело и необычайно трогательно! Честное слово, этот жадный секс на верхушке башни, под ночным небом… Это неистовство, какое-то обреченное неистовство двух зрелых, слившихся в любовном экстазе людей! Нет — в экстазе Любви! Изысканно, чертовски изысканно! Смотрите! Вы когда-нибудь видели секс во фраке? Нет, естественно, не в комедии. Предполагали, что мужчина без штанов и в «бабочке» выглядит смешно? Ничуть. Этот парень сделал невозможное — он величественный и живой одновременно — символ и живая плоть, трагедия и фарс!.. Уверен, он переплюнул бы самого Дастина Хоффмана, если бы сообразил сменить профессию.

— Конечно, эффект «скрытой камеры», чувство подсмотренности становится здесь художественным приемом, — вставил руководитель «бригады слежения», оператор, заменивший Сола.

— Даже изощряясь в составлении съемочного плана, мы бы не смогли добиться подобного эффекта, — одобрил Шеф. — Отлично удались, на мой взгляд, эпизоды «ужина в замке» и постельная эпопея в спальне. Голый человек со скрипкой над отдающейся ему женщиной! Запредел!.. Иногда я начинаю завидовать этому русскому. Чертовски повезло малому! Даже в качестве иллюзии эти деньки стоят того!

— Вы забываете о финале, — осторожно напомнил Квентин. — Или у вас изменились планы?

Шеф «не заметил» вопрос.

— Квентин, надеюсь, вы убедились, что ребята поработали отлично. Ваши денежки не вылетели в трубу, но не стоит морочить им голову нашими творческими дрязгами. — Шеф, к облегчению пятерых «технарей», объявил: — Можете быть свободны, друзья. О непосредственном задании я сообщу каждому из вас отдельно после того, как мы здесь придем к консенсусу.

…Троица заперлась в опустевшем зале.

— Так что тебе хочется знать, Квентин? — угрожающе придвинулся к продюсеру Шеф.

Как ни в чем не бывало Квентин продолжил свой вопрос:

— Я просто хочу прояснить для себя ход ваших высокохудожественных мыслей. Целую неделю вы с Руффо готовили трюк с письмами, подкачивали трагизм, подпускали мистики, страха… Ведь нам-то хорошо известно, что эти двое — обезумевшие от любви чудаки, слепые и наивные, как дети. Мы хотим только одного — заснять наивную дуру, летящую с башни. И подать всю историю примерно так: святая любовь не выдержала испытания жестокой реальностью. — Квентин хмыкнул. — Уж не знаю, что там по вашей концепции так измучило бедняжек — алкоголизм, богатство, национальная несовместимость, идеологические разногласия… Мне плевать. Я доверяю твоему чутью, Руффо, и твоей хватке, Заза… Но почему вы отменили смертельный трюк, заставив героев примириться?

— Ладно, Квентин, признаюсь: трюк с письмами не прошел, — вздохнул Руффо. — Зато подал гениальную идею для финала. Вы же понимаете, я влез в это дело не из любопытства и не из пристрастия к «сладким романам».