Гадюки в сиропе, или Научи меня любить (СИ)

Но в тот вечер он сам же против своих принципов и пошел. Сам поцеловал Люси. Схватив за руку, развернул её лицом к себе, некоторое время смотрел на её удивленное лицо, затем прижался к её губам в требовательном поцелуе. Некоторое время она не отвечала. Давала знать о себе некая растерянность. Люси почему-то казалось блажью все происходящее, а, может, миражом. Она любила дождь, но поцелуи под дождем чем-то привлекательным тоже не считала.

Капли стекали по их лицам, по волосам, промочили одежду, а Ланц все равно стоял посреди двора, прижимая к себе хрупкую фигурку. Капли дождя стекали по лицу девушки, поднятому к небу, теряясь под воротом водолазки. На губах был привкус дождевых капель, немного сладковатых. В воздухе пахло свежестью...

У поцелуев Люси не было химического привкуса. Она не пользовалась пошлыми блесками для губ и вульгарной помадой. Сама естественность. Это безумно нравилось Ланцу. На фоне Гретхен, не мыслившей своей жизни без косметики, и даже мусор ходившей выносить при параде, Люси заметно выигрывала.

- Я люблю тебя, - шепнула она, не отводя взгляда.

Они смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Люси все же переборола все свои предрассудки и призналась Дитриху в своих чувствах. Почему-то сказала фразу не по-английски, а по-немецки, чем Ланца удивила. Он привык общаться со всеми на английском языке. Даже с родителями, по большей части, он сейчас разговаривал на чужом языке. Было странно услышать немецкую речь из уст Люси.

Чаще на нем Ланц изъяснялся с Паркером, наслаждаясь грубоватым, отрывистым произношением, а не мурлыкающими нотками английского.

Признание было долгожданным, но, услышав его, Дитрих в ответ ни слова сказать не смог. Оно прозвучало внезапно, застало врасплох. Люси ничего в ответ на свое признание не ждала, она и так слишком долго оттягивала этот момент. Дитрих первым признался ей в любви, настала очередь ответить ему тем же.

* * *

Во время большой перемены учеников старшей школы собрали в коридоре. Намечалось какое-то важное мероприятие, о нем предупредили ещё перед выходными. Дитрих, как всегда, пропустил мимо ушей все, что говорил учитель. Отметил только то, что на перемене нужно будет собраться на первом этаже. Обязательно. Классный руководитель даже пару раз подчеркнул важность этого события, так что Ланцу ничего не оставалось, кроме как усвоить: большая перемена пройдет бездарно. Придется слушать очередной бред директрисы, делать вид, что ему это все дико интересно, а в глубине души желать ей провалиться в ад, на самое дно, да так никогда и не выбраться.

Там ей самое место. Хотя, с её любовью к командованию, она и всех обитателей преисподней на раз-два построит. Оглянуться не успеют, а уже будут у нее под каблуком.

В своей прошлой школе Дитрих ко всем учителям и директору относился ровно. Они не вызывали никаких эмоций. Были кем-то вроде театра теней, что ходят перед доской или же по кабинету, заунывно объясняя материал, досконально изложенный в учебнике. Среди них почти не было энтузиастов, фанатов своего дела, способных заинтересовать учеников своим предметом. Они просто отрабатывали деньги, а многие, возможно, ходили на работу, как на казнь. Дитрих всегда был уверен, что в работе учителя мало приятного. Постоянные стрессы, орущие ученики, в которых играет дух противоречия и нужно обязательно с кем-то поругаться. Если не получается сделать это дома, то негатив сливается на учителей и других учеников. Работу нужно любить, только тогда она будет приносить удовольствие, а не станет камнем на шее, что тянет вниз.

В этой школе энтузиастов были считанные единицы. И Кристина - один из них.

Будучи прекрасным знатоком своего дела, человеком она оказалась отвратительным. Ланц не мог спокойно смотреть на мисс Вильямс. Более надменных женщин он в жизни не встречал и не думал, что когда-нибудь встретит. Она одна на миллион, а, может, больше.

Анализируя свой разговор с Паркером, Дитрих неоднократно приходил к выводу, что Эшли прав. Есть у него с Кристиной нечто общее, и это открытие совсем его не радовало. Он не хотел со временем превратиться в такую же откровенно циничную, бессердечную дрянь, что не способна принимать близко к сердцу чужие страдания.

Пройти мимо плачущего ребенка, который потерялся в толпе, пнуть облезлую собаку без особой на то причины... Дитрих был уверен, что Кристина вполне способна на такие поступки. Стоит ли говорить о чужих детях, если от своих она отказывается с такой легкостью, будто просто подпись на очередном указе ставит. Он не случайно сравнил эти два события. Подсознательно в мыслях всплыла догадка, что есть у данных поступков общее начало - связующее звено. Власть. И то, и другое - проявления власти. Способ в очередной раз полюбоваться собой, понять, что многое ей подвластно в этой жизни.

От линейки в фойе Дитрих ничего особо не ждал. С огромным удовольствием он сбежал бы оттуда. Все равно ничего нового не будет. Скорее всего, снова будут раздавать грамоты за особые достижения. У Дитриха никаких особых достижений не было, потому он мог и не присутствовать.

В новой школе ему совсем не хотелось учиться.

Образовательная система в Англии отличалась от системы образования у него на родине. Там все было строже. Все из кожи вон лезли, только бы попасть в гимназию, а не в реальное училище, да и не провести потом жизнь, работая представителем не самой престижной профессии. Здесь все было иначе. Подобного деления не наблюдалось. И при желании можно было попасть куда угодно, были бы только средства, чтобы оплатить учебу в университете мечты.

Ланц, конечно, за успеваемостью своей следил, но рвения не проявлял. Все шло ровно, азарта и стремления выбиться в лучшие ученики школы - не наблюдалось. Можно было сделать только ради того, чтобы доказать Кристине - он не глупенький мальчик, на уме у которого только развлечения, но Дитрих этого не делал. Вильямс все равно не оценит, да, скорее всего, еще и посмеется над его попытками что-то доказать. В её власти было испортить ему все оценки. Даже, если бы он из кожи вон лез, она оказала бы влияние на своих подчиненных, и из школы он вышел с испорченным аттестатом. Пока он не выделялся на фоне других, она ничего и не предпринимала.

Ему ничего не стоило сменить школу. Уйти туда, где будет иной коллектив, да и с директором у него никаких недомолвок не возникнет. Подобный ход мог решить все проблемы. Все упиралось в Люси. Её никто из школы не отпустил бы. Формально Кристина от нее не отказывалась, всё ещё играя немалую роль в жизни дочери. Оставить Люси в одиночестве Дитрих не мог. К тому же подобное бегство Кристина могла расценить, как проигрыш. Дитрих сложил оружие и перестал сражаться. Наверняка, её подобная перспектива порадовала бы. Но Ланц не собирался подкидывать женщине поводы для радости.

Пусть смотрит на него и понимает, что своими интригами ничего не добилась. Рано или поздно до нее дойдет вся бессмысленность её поступков. Должна дойти. Что сомнительно. Такой уж человек Кристина. Никогда и ни за что не признает она права на существование мнения, не тождественного её собственному мнению.

Будь его воля, век бы он этого голоса не слышал. Но ничего не поделаешь. Святая обязанности директора - толкнуть какую-то незначительную, но крайне пафосную речь, пропитанную насквозь лицемерием и поддельной заботой о школьной семье. Дитрих считал, что в глубине души Кристина терпеть не может всех тех детей, что её окружают. Они шумные, непослушные. Бегают по лестницам, не чураются мата, некоторые зажимаются по углам, будто не понимают, что подобные поступки чести им не делают. Унижают себя своими поступками, только и всего.

Ланц в своих размышлениях был близок к истине. Приблизительно такого мнения женщина и придерживалась. Она не любила своих подопечных, но ради директорского кресла могла, что угодно, выдержать. Ей нравился сам факт того, что она управляет кем-то, пусть даже это всего-навсего королевство детишек разного возраста, а не солидная компания, в которой есть, где развернуться.