Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке

— А если это ловушка? — насторожилась Ирина. — Если в общежитии к Наташе ввалятся и…

— Не откроет — не ввалятся, — перебил Сергей. — Но ты не веришь незнакомцу и правильно делаешь. Вот, пожалуйста. — Он достал из кармана куртки и протянул Ирине свой паспорт. — Спиши мой адрес и все остальное, потом, если что-то случится, можешь весь Интерпол на ноги поднять, не говоря уже о московской милиции.

Наташа засмеялась. Ирина повертела в руках паспорт, вернула его владельцу.

— А ты что с этого будешь иметь? Чего ради так стараешься, уговариваешь, потом ждешь у памятника, мерзнешь?

— Буду иметь напарницу, — улыбнулся Сергей. — Не сомневаюсь, на Наташу можно положиться. Она красивая, народ потянется к нашей палатке, прибыль вырастет и зарплата — вот и второй плюс. «Красота спасет мир», сказал Федор Михайлович. Получается, я способствую спасению нашего, изрядно загаженного уже, города — вот и третий. Достаточно?

— Не знаю, — пожала плечами Ирина. — Решай сама, Наташа.

— А если мне что-то не понравится, могу я бросить работу и уехать домой?

— Вполне. Расчет так же прост, как и оформление: сдаешь материальные ценности, получаешь паспорт — и свободна.

— Но чтоб ты знал, я не собираюсь долго работать в коммерческой палатке. Месяца два с половиной — три, а потом буду поступать в институт.

— Ради Бога! Только не рекомендую идти в МГУ, на журфак.

— Почему? — удивилась Ирина.

— Чтобы снова не возвращаться в коммерческую палатку, — усмехнулся Сергей.

— Понятно, — догадалась Ирина. — Теперь мне ясно, почему ты не похож на типичного торговца.

— Ты что, учился в МГУ? — Наташа округлила глаза.

— Нет. Я с детства мечтал о коммерческой палатке, как о светлом капиталистическом будущем.

5

Наташа испугалась, когда широкоплечий, с виду медлительный и важный помощник коменданта Вадим Иванович сказал, что поселит ее в изоляторе. Вмиг представила себе больничные стены, железную койку, а то и еще хуже — лежанку с грязной клеенкой, казенную тумбочку у изголовья.

Заметив грусть в ее глазах, Вадим Иванович усмехнулся:

— Не переживай. Изолятор — это лучшая наша комната, можно сказать — квартира. Многие студенты хотели бы там жить. Но я держу ее для особо важных гостей.

— Да какая ж я важная, — смутилась Наташа.

— Если Серега попросил, значит, важная, — невозмутимо пробасил Вадим Иванович. — Я даже обрадовался, когда он позвонил. Было дело, помогал мне, а сам ни о чем не просил. Теперь вот я ему помогу, так и должно быть. Давно его знаешь?

— Совсем чуть-чуть, — еще больше смутилась Наташа. — Только сегодня познакомились. Даже не знаю, почему он решил помочь мне.

— Чего ж тут непонятного, — хмыкнул Вадим Иванович, но, увидев, как напряглась Наташа, поспешно добавил: — Да ты не бойся, он парень хороший, не обидит.

Изолятор оказался по сути дела двухкомнатной квартирой на втором этаже с туалетом и умывальником. Одна комната была закрыта на ключ, в ней, как объяснил Вадим Иванович, он иногда работает, пишет, значит; а вторая — Наташина. Комната показалась Наташе вполне симпатичной: с розовыми обоями, деревянной кроватью, накрытой клетчатым верблюжьим одеялом. Еще там были письменный стол, обеденный, два стула и тумбочка. Ничего похожего на больницу или изолятор. А в общем коридоре была кухня, там стояли газовые плиты, можно было приготовить себе обед или ужин. Жилье понравилось Наташе.

Вадим Иванович принес постельное белье.

— Значит, так. Здесь, на втором этаже, студенты не живут. Вахтеров я предупредил. Ты не должна приглашать к себе гостей, устраивать какие-то праздники и не должна ходить по другим этажам.

— Да что вы, какие гости! Я, наоборот, боюсь, чтобы ко мне здесь приставать не стали. Я же одна…

— Могут и пристать, народ здесь сложный. Моя комната — вторая слева от лестничной площадки. Если что — зови. Но это вряд ли. Никто не знает, что ты здесь живешь, и лучше будет, если и не узнают. Пришла с работы или там откуда — шмыг по лестнице на второй этаж к себе и сиди там, как мышка. Ну, не как мышка, бояться особо нечего, но и афишировать свое место жительства не стоит. Понимаешь?

— Понимаю. Спасибо вам, Вадим Иванович.

— Ну вот и ладненько. Если что — заходи, не стесняйся. Сам когда-то по углам маялся, знаю, что это такое. Может, кастрюля или сковородка понадобится — дам. Пока.

Наташа застелила кровать, разложила одежду на полки в шкафу. Полкурицы, хлеб, соль и банку с вареньем — Ирина настояла, чтобы она взяла, — положила на обеденный стол. Больше делать было нечего.

Немного привыкнув к новой обстановке, Наташа сходила на почту, дала телеграмму матери, что поступила, учится, может быть, летом приедет домой, подробности — письмом. Врать было стыдно, а что делать? Если мать узнает все, что с ней случилось тут, она же тотчас же сядет в поезд и приедет забирать ее домой. Потом Наташа зашла в гастроном, купила колбасы, бутылку яблочного сока и вернулась в комнату.

Сергей обещал заехать вечером после работы, посмотреть, как она устроилась. А завтра она должна с утра идти в офис компании, которой принадлежат палатки на Калининском, и после этого, как объяснил Сергей, — на работу. Слово-то какое — офис! Где он находится, где эта палатка, как нужно торговать — Наташа понятия не имела, но Сергей сказал, что вечером все объяснит подробно.

Это и настораживало. Не просто так старается он для нее! А вдруг приедет и станет приставать, требовать чего-то нехорошего? Уже будет темно, место незнакомое, люди кругом — тоже. Что тогда делать? Не верилось, что Сергей может оказаться подлецом вроде профессора, но Ирка ведь предупреждала, что в Москве девушке, особенно симпатичной, нужно быть очень осторожной…

В шкафу перекладину, на какую полагалось вешать верхнюю одежду, заменяли вбитые гвозди. Сама же перекладина лежала на полу. Наташа взяла ее вместо палки, положила рядом с собой на кровать и стала ждать Сергея.

Поэт Иван Шерстобитов и прозаик Евгений Петинов, оба — студенты-заочники, вышли из дверей общежития, остановились. Шерстобитов, невысокий, плотный, с выпученными глазами и перебитым носом малый, сумрачно взглянул на своего товарища, невзрачного, щуплого блондина среднего роста в помятом пиджаке и давно не стиранных джинсах.

— Дрянь погода, — прорычал Шерстобитов. — Дерьмо собачье! Может, в Переделкино махнем, а, прозаик?

— Неохота, — мрачно отклонил предложение Петинов. — Лучше вернемся в комнату и допьем бутылку. Там хоть тепло.

— Худой ты, вот и мерзнешь, — рявкнул Шерстобитов.

Сам он был в расстегнутой до пупа фланелевой рубахе в синий цветочек, на шее болталась зеленая тряпица, вроде как платок.

— Слушай, Иоанн, — вяло тянул Петинов, — Шерстобитский… погнали обратно в комнату, не нравится мне здесь. Эта погода не способствует творчеству. Тоска…

— А что в этой стране способствует творчеству? — Голос у Шерстобитова был низким, зычным, как резкий звук контрабаса. — «Сникерсы»?! Нас тут на «Сникерсы» променяли! Суки! Суки! — заорал он во все горло. — Жрите свои «Сникерсы», ублюдки духовные! Подавитесь ими!

— Не подавятся, и не надейся, — буркнул Петинов.

На шум вышла Елизавета Петровна, вахтерша общежития.

— Ты чего расходился, Ваня? Никак, снова хочешь в милицию? Дождешься, вытурят тебя из института. А ну-ка замолчи и ступай к себе. Милиции нам тут не хватало.

— Душа горит, баба Лиза! — прохрипел Шерстобитов, хватаясь за ворот рубахи. — Душа поэта! Торгаши правят миром, «Сникерсы»! Поэтому и горит душа!

— Водка в тебе горит, дурак. Пил бы поменьше, так, может, и не горело б.

— Баба Лиза, — неожиданно спокойно спросил Шерстобитов, — а кто эта прекрасная женщина, которая проплывала здесь часа полтора назад? Я ее никогда здесь не видел раньше.

— Смугленькая, в синей курточке? Какая-то поэтесса, Вадим Иванович ее в изоляторе поселил.