Битва за любовь

Иветта пожала плечами и еще глубже вжалась в свое кресло:

— Сын нашей горничной следит за садом и цветами. А я редко хожу туда.

— Чем же вы занимаетесь?

Выражение лица девушки потеряло любезность, но она не шевельнулась.

— Утром я бездельничаю, иногда читаю. Днем ко мне приезжают знакомые к чаю, а вечером к обеду. Я здесь хозяйка, но Марта так хорошо знает наши привычки, что мне почти нечего делать. — Снова этот быстрый сверкающий взгляд больших глаз. — А вы что-нибудь слышали обо мне?

— Почти ничего.

— Даже от Люси д'Эспере? Люси знает все местные сплетни.

— Мы не обменивались сплетнями.

— Она наверняка расскажет вам как-нибудь. Так что уж лучше я сама вам расскажу всю правду. Я была помолвлена.

Кэтрин не знала, что сказать в ответ на такое заявление. Собственно, никогда раньше она не была в таком замешательстве. Эта манера Иветты делать странные заявления и хладнокровно наблюдать эффект из-под густых темных ресниц была неприятной и сбивала с толку.

— Да, я была помолвлена, — сказала она. — Это вышло как-то само собой. Мы выросли вместе. Мне говорили, что мы подходим друг другу, ему говорили, что мы подходим друг другу — и он сделал предложение. Это тянулось три года, эта помолвка, а когда мне исполнилось двадцать два, начали готовить свадьбу. А затем, в ночь накануне свадьбы, я поняла, что не могу выйти замуж за Армана. Вообразите! Он молодой адвокат, очень корректный, очень глупый — и мне всю жизнь видеть его лицо, его глупую претенциозность, его помпезность… Я просто не могла!

— Боже мой! — наконец Кэтрин могла быть искренней. — И что же случилось?

— Отца уже не было в живых, а мама, которая очень хотела этого брака, реагировала более чем живо. У нее началась истерика. Филипп все устроил. Сначала он хотел убедить меня, что смешно поступать так, как я, что это просто нервы. Но потом он увидел, что сама мысль о браке с Арманом мне невыносима и противна. Я ему сказала, что хочу выйти замуж по любви, а не по расчету. Он успокоил маму, и я стала свободной.

— И вы ни разу не пожалели?

— Ни разу.

Она ответила слишком быстро, слишком уверенно. Кэтрин чувствовала, что Иветта никогда не любила человека, которого она бросила.

— Вы поступили очень храбро, — сказала она неловко. — На этой стадии большинство женщин уже не решились бы пойти назад.

— Я сказала, что я больна, и две недели не выходила из комнаты. К этому времени Арман успокоился и согласился.

— Вашему брату, наверное, пришлось трудно?

— Филиппу? Ну, он сильный, может справиться со всем. Он был очень добр ко мне — ни упреков, ни разговоров, только ласка. После смерти мамы нас осталось только двое, и может быть, мы так и останемся вдвоем навсегда. Только вряд ли.

Кэтрин не стала задавать вопросов по поводу ее последних слов. Снова ей было совершенно нечего сказать, и она с огромным облегчением увидела, что горничная средних лет катит к ним столик с чаем.

— Мадемуазель ждет к чаю еще кого-нибудь? — спросила она.

— Нет, Марта. Все придут вечером, не сейчас. Пока можете накрывать стол.

Иветта говорила то об одном художнике, то о другом скульпторе, чьих имен не слышала ни Кэтрин, ни весь мир. У нее была легкая, лихорадочная манера беседовать — может быть, кому-то это показалось бы забавным. Вероятно, она умела увеселять своих гостей, и по ней не было видно, что она склонна к депрессии. Сестра Филиппа была загадкой.

После того как убрали чайный столик, одна из частей головоломки стала на свое место; Иветта села, перекинув ноги через ручку кресла, и небрежно спросила:

— А правда ли, что любовь к маленькому сыну сильнее, чем любовь к мужу?

Кэтрин помолчала:

— Нет… Это разные виды любви.

— А если своего мужа ненавидишь?

— Боюсь, я на это не могу ответить.

— Потому что вы никогда не ненавидели? — Иветта нарочно засмеялась, сжав губы, и смех получился глухим. — Я тоже никогда никого не ненавидела, но я была очень близка к этому! Я даже не ненавидела моего жениха. Он женился на ком-то. Я вам это говорила?

— Нет. Не говорили.

— Да, женился — а мне было все равно. Она второго сорта и такая же глупая, как он. — Кэтрин казалось, что последовавшая пауза пульсирует, как сердце. — У них двое детей.

Так вот оно что, самое простое, самое горькое объяснение! Кэтрин смотрела на яркое, почти безмятежное лицо Иветты Селье и не могла понять, как может умный человек так обманывать себя и жить жизнью, которую сама считает ненастоящей. Эта претенциозная стрижка, дорогая, но небрежная одежда, эта развязная поза — все говорило о богемности, усвоенной для того, чтобы что-то скрыть — теперь Кэтрин поняла что, — какую-то страшную пустоту.

Она импульсивно спросила:

— Вы никогда больше не хотели выйти замуж?

— Нет. С меня хватит адвокатов, и конечно, я не свяжу свое будущее ни с кем из артистического мира. Я из тех, кто нуждается в собственном доме. Он здесь есть у меня. В любом случае, — небрежно промолвила она, — я уже стара, чтобы выходить замуж. — Она не дала ничего сказать Кэтрин, сразу же спросив ее об Англии: — Вы должны мне рассказать о ней. Я там не была с восемнадцати лет.

Этой темы хватило на следующие полчаса, и вскоре приехал Филипп. Он вышел из машины и пошел к ним с несколько принужденной улыбкой, отрицательно помахав рукой на предложение что-нибудь выпить.

— Хорошо провели время? — обратился он к обеим.

— Очень, — вежливо ответила Кэтрин.

— Мне понравилось, — заявила Иветта. — Эта молодая мадам Верендер, она другая. Не говорит о себе, хотя видно, что она могла бы многое рассказать. Иногда мне хотелось бы быть англичанкой. Как было бы славно идти сквозь все беды, не склоняя головы.

— Мы не такие, уверяю вас, — сказала Кэтрин. — Мы только умеем делать вид, потому что это помогает.

— Помогает? — переспросил Филипп. — Но ведь гораздо лучше делиться проблемами? Вы ни с кем не советовались в Англии насчет приезда на житье сюда, в Понтрие?

— В Англии нет. Мой двоюродный брат Хью Мэнпинг — крестный отец Тимоти, и я бы поговорила с ним, если бы могла. Но он представляет свою фирму на Дальнем Востоке, и я могла только написать ему.

Брови Филиппа слегка нахмурились и в голосе послышались металлические нотки:

— Но разве он не мог поручить кому-нибудь помогать вам и давать советы, пока вы не договоритесь с Леоном?

Кэтрин сказала извиняющимся тоном:

— Дело в том, что Хью очень серьезно относится к Тимоти, как к своему крестнику. Я боялась, что, если он будет думать, что нам нужна помощь, он может даже бросить свою работу. Он очень положительный человек, но я знаю, что для нас он сделает все. Поэтому, когда я писала ему, я сообщила, что остаюсь со своим братом, чтобы он не беспокоился за нас. На самом деле у брата мы прожили совсем недолго, потому что и мама живет с нами, а его жена не… — она осеклась, но потом добавила: — Я старалась все время делать как лучше и несколько дней назад написала Хью, что Тимоти и я теперь члены семьи мистера Верендера на Лазурном берегу.

Филипп задумчиво смотрел на нее, но молчал. Кэтрин сказала, что она прекрасно провела время, но теперь ей пора ехать. Иветта осталась сидеть, глядя на них, когда они встали.

— Филипп, ты не забыл, что обещал заехать за Марсель в шесть?

— Конечно не забыл. Я за ней заеду на обратном пути.

— Мне пришло в голову, что, может быть, Кэтрин захочет присоединиться к нам сегодня вечером.

— Спасибо, нет, — быстро ответила Кэтрин. — У меня дома есть дела.

Но Иветта продолжала смотреть на брата своим слегка коварным взглядом.

— Переубеди ее, Филипп. Может быть, она приедет, если ты попросишь.

— Не думаю, — кратко ответил он. — Мы уезжаем. Да, и пожалуйста, Иветта, только не надевай брюки вечером!

Она слегка надулась:

— Думаешь, я шокировала Марсель? Но я ей нравлюсь, и я ее тоже люблю. Так что, мой большой брат, не беспокойся. Ради тебя я буду в платье. До свидания, Кэтрин. Приезжайте!