Битва за любовь

— Я знаю почему. — Он пронизывающе глядел на нее из-под нависших бровей. — Вы на все смотрите с вашей дамской точки зрения, но, несмотря на это, вы ведь умный человек и сможете посмотреть на это и моими глазами. Я вам расскажу, что случилось у нас днем. — Он положил машинку на массивную чернильницу, провел рукой по седым волосам на затылке и долгим взглядом посмотрел на невестку. — Я увидел, что мальчик гуляет в саду с горничной, и пошел за ним. Мы встретились у фигового дерева, и я сказал ему, чтобы он попробовал на него влезть. Он даже не тронулся с места — стоит и глядит на меня во все глаза и говорит, что он не может. Когда-нибудь видели фиговое дерево? — внезапно гаркнул он.

— Да. Признаю, что на них легко залезать — но дело-то совсем не в этом. Если бы вы ободрили его, немножко помогли, то ему бы самому захотелось. Но ваша манера подходить к любому делу может только перепугать его. Для вас он всегда «мальчик» или «ребенок». Вы никогда не называете его по имени…

— Мне оно не нравится.

— Неважно. Это его личная собственность, а вы это не уважаете. — Кэтрин сжала пальцы в кулаки и говорила как можно спокойнее. — Он не полез на дерево, и тогда вы его посадили на ветку, довольно высоко. Так ведь было дело?

— Не сверкайте на меня глазами! Лучше бы передали мальчику побольше своего темперамента. Вы бы сами на это посмотрели! — Нижняя губа Верендера выпятилась, в голосе появились издевательские нотки. — До земли было не более пяти футов… а он плакал. Сидел на ветке и ревел!

Она быстро перевела дух:

— Неудивительно! Дети всегда плачут от испуга. Если вы еще раз попробуете…

— Это что, угрозы? — голос был скорее заинтересованный, чем возмущенный. — Воспитали ребенка-труса и меня же ругают за то, что я не люблю трусов. Вот это славно!

— Но несправедливо же называть четырехлетнего мальчика трусом, — возразила она. — Вы привыкли смотреть на все со своей точки зрения, но может быть, попробуете посмотреть и с другой? Я знаю, что у вас маловато воображения, но ведь способны вы на предвидения, иначе какой бы из вас был гений делового мира… Вы уверены, что можете понять, как ребенок, всю свою жизнь проживший в тесной квартирке, реагирует на свободу, попав в новые условия? Он многого опасается, и это, кстати, неплохо! — у нее немного задрожал голос. — Если бы только… вы помогли ему слезть с дерева, а не удалились с отвращением. Я не против, чтобы вы как-то оказывали влияние на его жизнь…

— О, наконец-то вы снизошли до этого… — сказал он с сарказмом. — Какое же влияние вы разрешите мне оказывать, осмелюсь спросить?

Она смотрела вниз, на толстый китайский ковер.

— Вы могли бы разговаривать с ним, прежде всего. Упражнения — это еще не все, это чисто физическое, и большинство мальчиков со временем увлекаются этим сами. Но сейчас он все больше и больше начинает нуждаться в обычном мужском разговоре с человеком, которому он не безразличен. Я знаю, вы этого никогда в жизни не делали; если бы вы разговаривали с Юартом, вместо того чтобы покупать любую дорогую игрушку, стоит ему только попросить, может быть, он вырос бы другим, с пониманием истинных жизненных ценностей. Ведь маленьким мальчикам не так уж нужны пони, автомобильчики со всякими дорогими штучками, планеры и плавательные бассейны. Им нужна свобода и дружба… и, нравится вам это или нет, я скажу: им нужна родительская любовь. Вы сказали, что хотите воспитать Тимоти как сына; так вот, я не думаю, что вам это удастся, пока вы не полюбите его.

Почти минуту стояла полная тишина. Даже посторонние шумы — крики птиц, устраивающихся на ночлег, и бриз, долетающий с моря, — не могли разрядить напряженную атмосферу в комнате. Потом внезапно Леон Верендер чиркнул спичкой и стал зажигать свою сигару. Он делал это не торопясь, потом бросил спичку, выпустил дым и сказал:

— Вы молоды и эмоциональны. Я старше вас почти на сорок лет, и мой жизненный опыт несоизмерим с вашим. Мы никогда не сойдемся во взглядах; что бы ни случилось, мы чужие. Вы не только та девушка, на которой женился мой сын, вы та, на которой он женился без моего согласия. Вы обобрали меня — я не получил ту невестку, которую хотел. Ну хорошо — это прощено и почти забыто теперь. Но вы все еще чужая, я не принимал вас в свою семью.

Она подняла голову и прямо посмотрела на него:

— Если вы отказались от Юарта и не нуждаетесь во мне, как вы можете нуждаться в Тимоти?

Он криво усмехнулся:

— Резонно. Иногда вы застаете меня врасплох, а мне это не нравится. Во всяком случае, вы не дали мне кончить. Прежде чем пригласить вас сюда, я очень много думал; я не учел этого упрямства и гордости. Хотя из ваших писем моему адвокату я понял, что вы будете необычайно трудной в общении. Вот почему я не стал предлагать вам деньги, чтобы вы отказались от прав на ребенка. — Он ждал ответного удара, но, встретив только пристальный взгляд темных глаз, добавил: — Интересно, почему вы так уверены, что больше знаете о мальчиках, чем я.

— Когда я училась, я изучала детей. В Англии у Тимоти были приятели-ровесники, я всегда наблюдала за ними и многое поняла. Я знаю о детях больше вас, потому что я их люблю, а вы нет.

— Если мой внук будет вести себя как подобает мальчику, — сказал он задумчиво, — я буду его любить и гордиться им. — Он помолчал. — Вы признаетесь, что приехали в Понтрие враждебно настроенной, ведь так?

— У меня были основания. Я знала, что вы собираетесь только терпеть меня ради Тимоти.

— И вы всегда бы ненавидели отца Юарта за то, что он более или менее отказался он него?

— Я не испытывала к вам ненависти. Как можно ненавидеть человека, без которого прекрасно обходишься?

Он сунул сигару в рот, сильно затянулся и снова зажал ее в пальцах.

— На многое из того, что сейчас услышал, я сам напросился, признаю. Но я всю свою жизнь борюсь с проблемами и не рассчитываю ни на чью помощь даже сейчас. Пусть мне придется ссориться с вами на каждом шагу, я все равно сделаю мужчину из этого мальчика.

— Я не хочу ссор — и они не нужны, если только вы захотите понять: нельзя ничему научить ребенка, если его пугать до смерти. Вы просто должны дать ему время… — У нее перехватило дыхание, она переждала секунду, вздохнула и продолжала: — Дети лучше всего реагируют на людей, которые их любят, и они особенно дружат с бабушками и дедушками. Моя мама…

— Не хочу даже слышать, — проворчал он. — Я хочу, чтобы у ребенка изменились привычки, чтобы он выглядел более бойким и больше походил бы на мальчика. Подстригите эти его кудри, и пусть он играет в одних трусиках. Я хочу, чтобы он был загорелый и здоровый, и готовый ко всему. В физическом отношении я не требую ничего необычного — только того же, что есть у всех мальчиков. Потому что физические упражнения подготовляют мальчика к умственным, которые ждут его позднее. С таким дедушкой, как я, — пронзительный взгляд на Кэтрин, — и с матерью, которая трясется над ним, но не уступает ни на пядь в словесной битве, у него может быть блестящее будущее. Вот чего я хочу для него и чего я собираюсь добиться!

Она сказала с глубоким вздохом:

— Но есть ведь какая-то золотая середина, а сейчас мы не можем знать, чего он захочет в жизни, когда вырастет.

— Может быть, меня уже не будет, и я не увижу, чего он захочет в жизни. Мне, безусловно, все равно, какую карьеру он выберет. Но будет ли это наука или право, медицина или финансы — он должен получить универсальную подготовку в детстве. Чтобы уметь смело мыслить, Тимоти должен стать смелым физически, пока он еще мал; а этот мальчик никогда не будет смелым, если вы будете баловать его, кутать, загораживать от любых опасностей. Я научился плавать, когда меня бросили в реку. А на дерево полез в первый раз потому, что мне было интересно увидеть, что там, за каменной оградой. Когда мне было семь лет, я уехал в Лондон и продержался там четыре дня, пока меня не нашли и не отвезли домой.

— Ну, вы вундеркинд, а Тимоти нет. Я стараюсь изо всех сил, чтобы не испортить его ни в чем; в Лондоне я постаралась найти для него товарищей; то же самое я хочу сделать и здесь. Вы сами мешаете мне оставлять его с другими людьми здесь, на вилле. Я ведь не могу быть уверена, что вы вдруг не решите бросить его в бассейн или не заставите его бегать до упаду?