Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

БРОДЯГА: Добрый вечер! Рад вас видеть (слышать, читать). <<смайлик-улыбка>>

ЛЕДИ: Взаимно. Но я забежала буквально пожелать спокойной ночи — сил нет совершенно.

БРОДЯГА: Что же у вас за несносная работа, Леди? Вы там вообще-то отдыхаете? Хотя бы иногда, в виде исключения?

ЛЕДИ: <<смайлик-улыбка>> Да. Ночью я, как правило, все же сплю.

БРОДЯГА: Ага. Если не шастаете по сети!

ЛЕДИ: Ах, все-то вы знаете! А в чем смысл жизни на Марсе? Как создать философский камень из вторсырья? И, наконец, скажите, у вас в роду случайно шпионов не было?

БРОДЯГА: Семейных тайн выдать не могу. А на остальные вопросы вам сразу ответить или по очереди? <<смеющийся смайлик>>

ЛЕДИ: Ой, лучше в следующий раз! Мне, пожалуй, пора. Сами знаете, праздники на носу, дел невпроворот…

БРОДЯГА: Ну что ж, тогда до встречи, Леди?

ЛЕДИ: До встречи. <<смайлик-улыбка>> Имени, значит, так и не назовете, даже в качестве подарка на Новый Год?

. . .

ЛЕДИ: Эй, где вы там?

БРОДЯГА:

Что ответить, я не знала. Да и некому было отвечать — Бродяга уже вышел из сети. Я расстроилась, хотя даже не представляла, о чем разговаривать после этого. Но и оставлять человека одного в таком состоянии не хотелось. Потому, наверно, Бродяга и не предоставил мне выбора.

Не знала, что он пишет стихи — это с Профессором мы вечно обменивались экспромтами… Бродяга всегда был таким легким собеседником! Не было в нем раньше этой щемящей неприкаянности — по крайней мере, я ее никогда не чувствовала. Усталость и безнадежность, заполнявшие строки, поразили меня. Мне захотелось хоть как-то поддержать и утешить его. Но как? Не было у меня подходящих слов.

Я попыталась заняться делами, но навязчивое беспокойство не уходило. Снова сев за компьютер, я торопливо защелкала клавишами. Подходящие слова все-таки нашлись. Писалось быстро, но путано. Наконец, выстроив из вороха строчек окончательный текст, я отправила его Бродяге.

От сердца слегка отлегло, но тягостное ощущение не проходило. Перечитала присланное стихотворение и меня словно прошило насквозь. Я знала эти интонации.

Все-таки стилистика страшная вещь. Образный ряд, характеристика индивидуальная, он слишком узнаваем. Как, впрочем, и ритмический строй. Бродяга, теперь я знаю, кто вы!

«НЕ ОЖИДАЛ, БРУТ?»

В конторах наподобие нашей последний месяц перед наступлением нового календарного года проносится в хлопотах — не обязательно пустых, но утомительных. Тридцать первого декабря мы с чистой совестью могли позволить себе явиться на работу попозже, дабы по быстрому отметить приближение праздника в кругу сослуживцев и уйти пораньше.

Офис был украшен сияющими гирляндами, заботливо припасенными Анной Федоровной и накануне развешанными Мишенькой под чутким руководством женской части коллектива. В общем зале красовалась маленькая аккуратная елочка — ценная добыча бесценного Глеба Евсеевича.

Прошлый (почти уже позапрошлый) год дался нам слишком тяжело и не располагал к празднованиям. Поэтому сегодня я не без любопытства тайком наблюдала за коллегами. Мишенька восхищенно поглядывал на Мари, чья классически-замысловатая прическа вызывающе противоречила зеленоватому цвету волос. Козлов на ту же Мари поглядывал скорее озадаченно и даже обеспокоенно.

Каждого из сотрудников кто-то где-то ждал. Думаю, что им также казалось само собой разумеющимся, что затаенно улыбающаяся директриса после корпоративной пирушки тоже устремится куда-то к кому-то… Я, естественно, не разубеждала.

Удивительно, сколь неодинаково отреагировали на приближение праздника мои сотрудницы. Стремительно изменившая масть, затянутая в зеленую кожу Мари произвела, пожалуй, меньший фурор, чем наложившая легкий, почти незаметный грим Анечка — кроме того, узел волос на голове последней был сегодня чуть изысканнее обычного, а строгий гарнитур юбка-рубашка-жакет оказался выдержан в ослепительно-белых тонах и включал тончайшую кружевную отделку и еле видимую серебряную цепочку. Оленька, казалось, пыталась воспроизвести Анну Федоровну — до того перекликались между собой их нарядные светлые блузки и сдержанных очертаний длинные юбки с узкими пиджачками. Но интересно, что облик Анны Федоровны с головой выдавал в ней невесть как угодившую на пикник школьниц классную даму (строгую, но справедливую, так что школьницам не поздоровится), а практически идентичный силуэт Оленьки казался изысканной маскировкой одной из этих школьниц, самой лукавой и озорной.

Ясенев и Снегов мало чем поступились перед напором новогодья. Оба сохранили свой неизменно строгий и корректный вид. Вот только Глеб Евсеевич тем самым вызвал у меня мысли о надежности и универсальности классики, а Снегов — раздражение. Любопытно… Казалось, Рюрик Вениаминович пребывает в ожидании чего-то тягостного и не особенно склонен скрывать свое настроение. Я ощутила вину. За то, что не люблю его, и даже если захочу, не смогу подойти и спросить, не случилось ли чего и все ли с ним в порядке. А ведь люди, включая, выходит, и меня, не прощают тех, перед кем чувствуют себя виноватыми.

Лисянский, как всегда, был на высоте… Он демонстрировал такую естественность, живость и обходительность, что я как-то далеко не сразу заметила, что сегодня плащом и камзолом ему служат бледно-голубые джинсы в сочетании с жемчужно-серым джемпером и ослепительно-белой рубашкой, кажется, расстегнутой сегодня на одну дополнительную пуговичку — дань то ли излишней духоте, то ли неофициальности мероприятия.

Удивительный все-таки человек! Никогда не думала, что можно совмещать в себе сразу столько положительных черт. За все время совместной работы — ни одного неуместного замечания. Любая интонация сообразна контексту. Мягкое неназойливое чувство юмора. Собеседники подпадают под его обаяние и оказываются в его руках, не отдавая себе в этом отчета. Последнее особенно беспокоило меня: я, естественно, то и дело оказывалась собеседником одного из своих сотрудников и лишь надеялась, что о своем влиянии на меня он не догадывается, а если (от чего избави бог) догадается, то не воспользуется им. По крайней мере, в совсем уж корыстных целях… Впрочем, довольно о Лисянском — сегодня он тут, слава богу, не один. И вообще — не рановато ли меня развозит на лирические измышления? С полубокала-то шампанского?