Рикошет (ЛП)

— Хитро.

По телу пробежал новый порыв гнева, в противовес которому стало возбуждение от того, что он был в моей спальне, где я планировала взять его в плен, если он не убьет меня первым. Я ненавидела его за то, что он заставлял меня чувствовать то, что я ощущала в течение стольких месяцев, но, черт возьми, если бы мое тело могло сердиться на него. Часть меня хотела прыгнуть в его объятия.

— Я думала, ты умер.

Его взгляд задержался на моих губах, когда челюсти напряглись.

— Я выбежал. Дверь в подвале привела меня в туннель, который выходил через заброшенное здание в двух кварталах ниже, — он взглянул на пистолет, который я направляла на него, как доказательство недоверия того, что он был жив. — Собираешься меня пристрелить?

Он выжил. Был жив все это время?

Путаница внутри моего тела вращалась, как торнадо, изгоняя случайные эмоции, которые не имели смысла. Такие неуместные, влияющие на мои слова и реакции. Счастье. Печаль. Злость. Неверие. Абсолютный хаос, скручивающийся под моей кожей.

Я хотела кричать на него, но смогла только улыбнуться. Хотела поцеловать его, но палец дернулся к курку. Мое сердце похолодело от жалости и недоверия перед тем, что я проснусь от разочарования. Руки жгло от пощечины, которая так и хотела сорваться по его щеке.

Я опустила пистолет, ощутив боль стольких ночей, когда я думала, что потеряла его. Почти потеряла себя.

— Твое тело радо меня видеть, — он сунул два пальца в рот и облизал их, заведомо провоцируя во мне дрожь от позвоночника к киске. Ему хватило наглости снова улыбнуться. — Все еще сладкая, как и всегда.

Ярость и волнение горели в моей крови.

Стремление ударить и поцеловать было слишком велико! Резкое жжение царапнуло по черепу, когда я заскрежетала зубами. Часы боли, слез, неверия, горя, гнева, восприятия. Ради ничего. Ничего.

— Все это время ты... и ты не...

Онемение перелилось от моего сердца в конечности, покалывая в кончиках пальцев, и я почувствовала свет — такой, какой вы чувствуете во сне. Спала ли я? Я все еще не знала точно. Слезы грозились политься из глаз, чтобы прорвать чертову дамбу, которую я строила так долго. Когда я плакала после взрыва, мне приходилось притворяться, что это были слезы по моему ублюдочному мужу.

— Козлина! Ты знаешь, что это со мной сделало? — Я ударила его кулаком в грудь и наклонилась, чтобы оттолкнуться от него.

Ник подскочил в сидячее положение и схватил обе мои руки.

— Отпусти меня! — Я выкрутила запястья, чтобы освободиться, разочаровавшись, когда его хватка усилилась.

— Я не могу сказать, сколько раз я хотел украсть тебя, чтобы ты поехала со мной.

Тяжело дыша, я замерла, молча глядя на него.

Он отпустил мои руки, игривый блеск в его глазах превратился в отрезвляющий взгляд.

— Я должен был держаться подальше. Я хотел, чтобы ты была в безопасности. Но, что еще более важно, я должен был знать, что... то, что ты чувствовала ко мне в те недели, не было какой-то извращенной Стокгольмской хренью. Каждый день я придумывал новые оправдания, почему должен держаться подальше, — его взгляд пронесся по моему телу, пока его ладонь скользила вверх и вниз по моему бедру. — У меня кончились оправдания, — от моего молчания уголок его губы дернулся вверх. — Я сказал тебе, что ты уничтожишь меня, Обри. Ты моя боль и мое удовольствие. И укол иглы, и зуд, притупляющий боль. Моя зависимость. Я не могу держаться вдали от того, что мне нужно, — он сжал мое бедро, пристально глядя на меня. — Я больше не могу держаться от тебя подальше.

Сердитый шторм внутри меня успокоился.

— Я читала медицинскую карту. Итак, ты… ты...

— Да, — его теплые ладони продолжали массировать мои бедра. — Имею два разума, так сказать.

— Ты представляешь для меня опасность?

Его рот скривился в улыбке, взгляд опустился вниз.

— Только когда ты так одета.

Я проигнорировала мурашки, появившиеся на моей коже, и опустила взгляд от его глаз к моему животу, где под кончиками моих пальцев ощущалась всего лишь маленькая выпуклость. Слезы наполнили мои глаза, когда его рука накрыла мою, и я подняла взгляд на него.

Его брови сошлись вместе. Оглушительная тишина затянулась, казалось, на вечность, прежде чем его челюсть дернулась от улыбки, а глаза наполнились блеском.

— Черт возьми, Обри, — он притянул меня к своему телу, сжимая так сильно, что я едва могла дышать в его объятиях. Его губы сокрушили мои в поцелуе, таком сладком, таком страстном, что он украл мое дыхание. — Ребенок. Мой ребенок, — благоговение в его голосе ослабило напряжение в моем животе.

Через улыбку и слезы я кивнула.

— Никого, кроме тебя, Ник.

— Для меня есть только ты, револьверные губки, — потирая затылок, он улыбнулся. — Я не знаю, какого хрена я так долго выживал без тебя. Я терял рассудок, пытаясь держаться подальше.

Прижавшись к его груди, я уселась на нем, уставившись на линии на его лице, темные круги под глазами, которые говорили о бессонных ночах. Я провела пальцем по его губам, и он поцеловал его.

— Я рассказала им все, что ты просил. Об Ахиллесе.

— А об Алеке?

— Они ничего не знают ни о каком Алеке. Это ни разу не всплыло. Ни в расследовании, ни в судебных процессах.

— Хорошо. ДеМаркус, должно быть, оставил эту информацию при себе, — его взгляд упал на мои бедра, когда он гладил их, отвлекая мои мысли. — И насколько они знают, я погиб в том пожаре.

— Почему ты не рассказал мне об Алеке?

— Потому что ты уже показала мне, что хотела любить темную сторону меня. Всего меня, — его челюсти сжались, и он покачал головой. — Если я бы все тебе рассказал, в итоге это не позволило бы мне пройти до конца.

— Вот почему ты не говорил мне, почему похитил меня. Почему ты удерживал меня?

— Я боялся тебя, Обри. Ты свидетельство моей боли. Боли, которую мне нужно было изгнать из себя. Алек хотел тебя спасти. Я хотел тебя уничтожить. Мы видели тебя в разном свете. Он видел правду, в то время как я был слишком ослеплен болью, чтобы увидеть что-то большее, чем ложь.

— Но... ты один и тот же человек. Как можно чувствовать две разные эмоции?

— Это было безумие, которое я проживал ночь за ночью, а моя кровать оставалась пустой без тебя рядом со мной. Как я мог ненавидеть тебя и любить одновременно? Это было раздвоение, которое сводило меня с ума, — мягкий свет его глаз говорил о внутренних мучениях. — Я решил оставаться в отрицании, даже когда ты была у меня там, зная, что есть что-то более глубокое, чем моя ненависть к тебе. Это было безумие, — он покачал головой. — Прости, если я причинил тебе боль, Обри. Я не могу изменить то, кто я есть, и то, что мне пришлось сделать, чтобы справиться с этой болью. Я не мог представить себе жизнь без Лены и Джея. И не хотел. Ты заставила меня увидеть будущее, выйти за пределы моей мести. И я сражался с этим каждый проклятый день, когда смотрел на тебя с Каллином, создавая причины ненавидеть тебя, пока больше не мог отрицать того, что я должен был спасти тебя, — его пальцы сжались на моих бедрах. — Хотя влюбиться в тебя в планы не входило.

— Я должна тебе кое-что показать.

Его хватка исчезла с моих бедер, и я выскользнула из постели, быстро махнув ему рукой, чтобы следовал за мной в соседнюю комнату.

Оказавшись в коридоре, я остановилась и повернулась к нему лицом. Взглянув ему в глаза, я поднесла ладонь к его щеке, провела пальцами по щетине и поцеловала его.

— Я хочу помочь исцелить твое прошлое, Ник.

Глава 55

Ник

С исполинским терпением я последовал за Обри, когда она потащила меня к двери в соседнюю комнату.

Стоя там в этом красном платье, она издевалась над каждым слоем сдержанности, который только можно было обнаружить у меня внутри. Я знал, что поначалу мне не стоит спешить, что она, скорее всего, ненавидит меня, поскольку думала, что я мертв.