В погоне за счастьем

Что?

Я была потрясена.

Утром, когда я пришел в офис, меня дожидался красивый подарочный пакет с письмом Хочешь послушать, что он написал?

Конечно.

Коротко и мило: «Дорогой Джек, я вел себя, как ребенок. Пьяный ребенок. Мне нет прощения. Иногда мы творим очевидные глупости. Моя выходка была худшей из них. Я знаю, как любит тебя моя сестра. Я никогда не позволю себе обидеть ее намеренно, но знаю, что в пятницу заставил ее страдать, и мне очень стыдно. Мне стыдно и за то, что я отнесся к тебе с таким презрением. Если ты не захочешь простить мне эту выходку, я не буду винить тебя. Всё, что я могу сказать в свое оправдание: я был неправ. И раскаиваюсь в этом».

А еще он добавил постскриптум: «Это та самая бутылка шампанского, которую я собирался распить с тобой в пятницу. Надеюсь, вы с Сарой выпьете ее за ваше счастье». Должен сказать, что я был тронут. И отослал ему ответ: «Спасибо за шипучку. Зла не держу. Джек». Как ты думаешь, этого достаточно?

Думаю, вполне, — ответила я. — Спасибо тебе.

За что?

За то, что умеешь прощать. Иногда это дается так тяжело.

Я люблю тебя, Сара.

Я тебя тоже, Джек. Мы увидимся сегодня?

Ну не пить же мне шампанское в одиночку.

С этого момента между моим братом и Джеком установилось entente cordiale. Хотя они практически не встречались, каждый из них расспрашивал меня, как дела у другого. Джек был преданньм поклонником шоу Марти Маннинга и обязательно посылал Эрику открытку, если ему особенно понравился тот или иной скетч, На очередной день рождения Джека Эрик прислал ему в подарок красивую ручку «паркер».

Конечно, я была счастлива оттого, что Эрик и Джек помирились. Ведь, честно говоря, они были полными противоположностями, с полярными взглядами на мир. Я знала, что на самом деле они недолюбливают друг друга, но после инцидента в «Сент-Моритце» они оба стали избегать при мне острых комментариев в адрес друг друга. Возможно, поняли, что глупо сражаться за мою благосклонность, ведь это мужское соперничество разрушительно. Как бы то ни было, мне вовсе не хотелось выбирать между ними — этот выбор мог бы стать губительным для каждого из нас. Как я сказала Эрику под впечатлением от его извинений, принесенных Джеку:

Пойми, ведь это не конкурс популярности. Ты — мой обожаемый брат. Он — мой обожаемый мужчина. Если бы не я, вы вообще могли никогда не пересечься.

Да уж, — сказал Эрик, — тебя бы стоило призвать к ответу.

Я знаю, знаю. И прекрасно понимаю, почему у вас такие разные взгляды на…

На всё.

Ты прав. Он — до мозга костей республиканец, поклонник Эйзенхауэра, ты — либерал-демократ. Ты — человек шоу-бизнеса, он работает на компанию. Ты атеист, он до сих пор убежденный католик.

Не говоря уже о том, что строгий приверженец седьмой заповеди.

Может, хватит, а? Утомил своими остротами.

Извини.

Прошу тебя, Эрик, не превращай Джека в яблоко раздора; между нами. Это кончится плохо.

Всё, умолкаю.

К его чести надо сказать, что он сдержал слово и больше не прохаживался насчет моральных устоев Джека. Впрочем, и Джек не злословил о моем брате. Да и жена Джека больше не устраивала сцен (или, по крайней мере, мне о них не рассказывали). В лучших традициях пятидесятых, мы все просто закрыли глаза на щекотливую проблему. В те времена старались избегать откровенных дискуссий на потенциально болезненные темы. Не грузить себя чрезмерным анализом. Безопаснее было промолчать — и смиренно принять тот факт, что не все в нашей власти.

В общем, установился некий статус-кво. Я встречалась с братом по выходным. С Джеком мы были вместе на неделе. Его жена никогда не спрашивала обо мне. Я никогда не запрещала Джеку говорить о семье. Все было очень цивилизованно, очень вежливо, очень разумно. И еще я обрела надежного союзника — в лице Мег, сестры Джека.

После сцены в «Сент-Моритце» я очень сомневалась, стоит ли же знакомиться с Мег, опасаясь того, что она может невзлюбить меня с первого взгляда или просто не одобрит моего присутствия в жизни ее брата. У Джека, казалось, тоже не было особого желания признаваться во всем сестре.

Мне нужно выбрать подходящий момент, — сказал он. И я, хотя знала, что кроется за этими словами ( я до смерти боюсь ее реакции), заверила его в том, что не стоит торопиться со знакомством.

Поэтому для меня было настоящим сюрпризом, когда однажды, июньским утром, в моей квартире раздался телефонный звонок, и в трубке прозвучал нахальный, резкий голос:

Это Мег Малоун, сестра-фантом.

О, привет, — произнесла я неуверенно.

Ты, кажется, нервничаешь?

Видишь ли…

Не надо. Тем более что я без комплексов. Ты свободна сегодня для ланча?

М-м… конечно.

Хорошо. Тогда в час дня в «Сарди». Один маленький вопрос: ты ведь выпиваешь?

Ну да.

Тогда мы поладим.

Несмотря на призывы Мег не нервничать, я была ужасно напряжена, когда входила в «Сарди». Метрдотель проводил меня к «столику мисс Малоун» — он был одним из лучших, по центру боковой стены обеденного зала. Она уже была на месте — с сигаретой в одной руке, бокалом в другой, и перед ней на столике лежал раскрытый журнал «Атлантик манфли». В отличие от Джека, она была миниатюрной, но довольно хорошенькой, эдакой взрослой девчонкой-сорванцом. Когда я подошла ближе, она внимательно оглядела меня с ног до головы. И как только я села, она ткнула в раскрытый журнал и сказала:

Тебе никогда не приходило в голову, что в Эдмунде Уилсоне [52]слишком много дерьма?

Дерьма… или, может, просто жира и помпы? Моя реплика удостоилась намека на улыбку.

Что ты пьешь? — спросила она.

Если у тебя «буравчик», то я тоже выпью,

Заметано, — сказала она и снова пустилась в диатрибу против Уилсона, Сирила Коннолли и других претендующих на мировую славу литературных критиков. К тому времени, как подоспел второй «буравчик», я уже была полностью в курсе внутренних конфликтов, бушующих в «Макгро-Хилл». А когда принесли ланч вместе с бутылкой «Суаве», ей захотелось знать все о работе в журнале «Суббота/Воскресенье». Когда дошла очередь до кофе, а это был уже в три пополудни, мы обе находились в изрядном подпитии, и я досконально знала историю недавнего романа Мег со старшим редактором «Кнопфа».

Знаешь, что мне больше всего нравится в женатых мужчинах? — сказала она, размахивая бокалом. — То, что они думают, будто контролируют ситуацию, в то время как именно мы обладаем реальной властью. Мы можем в любой момент вышвырнуть их пинком под зад из своей квартиры. Конечно, я в таких вещах романтик.

Могу себе представить, — рассмеялась я.

Джек всегда говорил, что я унаследовала гены циников нашего рода. Чего нельзя сказать о нем. Пусть у него этот бруклинский ирландский фасад, но по жизни он очень мягкий. Ты бы слышала, как он говорит о тебе. Ты для него — спасение, избавление от всех тягот. Когда он впервые попытался заговорить со мной о тебе, он так путался, так боялся. Наконец я прервала его и твердо сказала: «Ради бога, Джек, я ведь не святой отец. Ты любишь эту девушку?» На что он ответил: «Больше всего на свете». И… вы только посмотрите… она краснеет.

Да, краснею, — согласилась я.

Не смущайся. Я просто рада за вас обоих. Как написал один из ребят в Брилл Билдинге, «любовь — это классная штука».

Он так боялся рассказать тебе.

Все потому, что мой брат — худший вариант ирландского католика. Он по-настоящему верит в первородный грех, в грехопадение, проклятие, осуждение на вечные муки и прочую библейскую ересь. В то время как я всегда говорила ему, что мораль — это все чушь. Главное, соблюдать приличия. Насколько я понимаю, он довольно порядочно обошелся с Дороти.

Может быть… но иногда я чувствую себя ужасно виноватой перед ней.

Послушай, он вполне мог бросить ее с Чарли на руках. Что уж говорить, большинство мужиков на его месте поступили бы именно так. Но он верный и преданный человек. Так же, как и Дороти. Я хочу сказать, что всегда считала Дороти порядочной женщиной. Она, конечно, не зажигает, ей не хватает изюминки, но, по сути, она правильная. Ну и что, если в их браке не было большой и страстной любви, зато он нашел ее с тобой. С Дороти у него крепкая дружба — и это тоже неплохо. Большинство известных мне браков основано на взаимной ненависти.