Самое обыкновенное чудо (СИ)

Забеременев, Золя долго не обращалась к врачам. Лишь когда ребенок зашевелился, пошла в больницу. Срок указала почти на месяц меньше, чтобы совпало с приездом Зристиана. Свою позднюю беременность она переносила нормально. Но в семь месяцев ей показалось, что начинаются схватки, неожиданно сильно заболел живот. Это случилось вечером. Дома был муж. Христиан испугался, он считал, что срок у жены еще только шесть месяцев. Вдруг не доносит Золька ребенка, вдруг раньше времени родит? Христиан тут же повез жену к врачу. Уже в приемном покое ложные схватки кончились, боль прекратилась. Но врач внимательно осмотрел беременную женщину, пытаясь установить срок беременности. Женщина сказала, что шесть, а его опытный глаз видел больший срок. Христиан решил помочь и назвал врачу точный день зачатия - день его возвращения. Так и сказал, что с фронта прибыл такого-то числа. Отсюда надо вести счет. Срок был большой, беременность у Золи первая, врач, зная всесильного чекиста, согласился с его словами и решил подстраховаться на случай неожиданных обстоятельств. Лучше не лезть в постельные дела чекиста Вольциньера. Сожрет не только жену, а и врача на всякий случай, не подавится. Не будет разбираться, кто прав, кто нет. Да и ни к чему разрушать семью. Женщинам в тылу тоже лихо было. Мало ли кто пожалел эту красивую женщину. Старый, много повидавший гинеколог объяснил Христиану, что его жена может и не доходить, ребенка носит крупного, (Христиан напыжился после этих слов, он гордился всем, что было связано с его будущим ребенком), а годы трудные, продолжал врач, послевоенные, да и работает Золя наравне со всеми, ей надо беречься. Можно полежать в больнице. Золя отказалась.

-- Все нормально. Не надо меня класть в больницу. Мне дома лучше. Я справлюсь. Не рожу раньше времени.

-- Вот-вот это главное, Золька, не рожай пока. Потерпи месячишко. Скоро уже семь месяцев будет ребенку, - сказал Христиан. - Тогда уже можно. Ребенок родится живым. Семимесячные младенцы выживают. Так, доктор? Золька, терпи! Выходим семимесячного. Меня мать также, в семь месяцев, родила. Я вон каким здоровым вырос. В семь месяцев младенец уже живой, - Христиан давно с удивлением обнаружил, что хочет быть папой.

-- Живой, - согласился врач. - Он уже и сейчас у вас живой. Он с первого момента живой. А у вас богатырь. Крупный плод.

-- А в шесть месяцев младенец может выжить? - спросил Христиан.

У Золи замерло сердце. Вдруг врач скажет, что уже не шесть, а семь месяцев, как она носит своего ребеночка. Но дальнейший разговор успокоил женщину.

-- Шестимесячные редко выживают, хотя был в моей практике такой случай, - отозвался умный врач. - Дома женщина родила. Не хотела этого ребенка. Даже пупок не стала перевязывать. А мальчишка живучий оказался. Все равно не умер.

-- Вот что, Золька, ты лучше терпи еще месяц, не рожай, чтобы точно выжил наш малыш, - давал наказы жене Христиан. - А если не родишь в семь месяцев, терпи до девяти, а то восьмимесячные не выживают.

Врач улыбнулся:

-- Ну, немного не так вы говорите. Это распространенное заблуждение. Чем дольше ваша жена проходит, тем лучше. Поверьте, восьмимесячный ребенок лучше, чем семимесячный. У него больше шансов на жизнь.

-- Да, - недоверчиво протянул Христиан.

-- Конечно. А ваша жена вообще богатыря носит, такой и с шести месяцев может выжить, - разрешил себе осторожно пошутить врач. - Вон какое отчетливое сердцебиение слышно.

-- Моя порода, - оскалился в улыбке Христиан. - У меня всегда здоровое сердце было. Никогда не болело. В нашу родню наследник будет.

Золя не доходила всего четыре недели по подсчетам Христиана. И то по своей вине. Так муж думал. Она в тот день решила убраться дома, вытирала пыль, мыла полы, передвигала столы и стулья. Христиан лежал на кровати и советовал жене не делать этого, но сам не встал, не взял тряпку, не помог. У Золи с утра уже побаливал живот и поясница. И она знала почему. В этот день было ровно девять месяцев, как она распрощалась с Колюниным. Ей пришел срок рожать. Боли усиливались. Надо сделать так, чтобы Христиан посчитал, что Золя сама спровоцировала роды. В заключение женщина решила подвинуть мешок с картошкой, что привез муж, мешок упал. А Золя, уже не таясь, схватилась за живот и застонала. Христиан вскочил, выбежал в коридор и увидел её около рассыпанной картошки:

-- Говорил же тебе, не трогай, пусть стоит, - заорал он. - Ты, может, сына мне носишь! Тебе картошка или ребенок дороже?

-- Я только хотела его подвинуть, пол вытереть, - тихо ответила жена. И через минуту добавила: - Я кажется, рожу, сегодня. У меня заболел живот. Только я девочку рожу, а не мальчика.

-- Девочку, пусть девочку, - согласился бегающий по квартире муж. - Я знаю, мне твой отец снился, сказал, что дочь будет у меня. Хотя сына очень хочется. Ладно, сейчас отвезу тебя. Позвоню в скорую.

Ругаясь на всех бестолковых баб, Христиан отправил жену в больницу. Золя мучилась еще долго, и лишь через сутки родила девочку. И не такую уж крупную, всего два восемьсот. Девочка, конечно, выжила. Христиан гордился. А умная Золя только улыбалась, глядя на голубые глаза дочери, что умели менять цвет. Христиан говорил, что они от его родни, мамка хохлушка была, с Западной Украины, красивая, голубоглазая, а батька - зеленоглазый, в Карпатах жил. А вот внучка сразу в них обоих удалась. Кроткая Золя со всем соглашалась. Но она-то точно знала, что у её дочери необычные глаза от отца - майора Колюнина. Фрида родилась в положенный срок, девятимесячной.

Колюнин больше никогда не встречал Золю. Вспоминал её нечасто, лишь когда попадалась фотография - Золя в госпитале. Майор остался в армии, служил, колесил по гарнизонам. У него после войны родилась вторая дочь, а старшая, Клава, стала женой будущего генерала Дерюгина - приемного дедушки Якова Петровича.

Но этой истории никто не знал. Не у кого было узнавать. Золя унесла в могилу тайну рождения своей дочери. Не было крови старого Христиана в Ларисе, нисколько не было, как и в отце, и в бабушке.

Фрида и все остальные решили, что фотографию кроткой Золи Колюнин хранил лишь потому, что она выходила его в госпитале после ранения. А это так, в сущности, и было.

Жизнь продолжается.

Могила Якова Петровича была рядом с Левочкой и Катюшей. Впервые в те дни Лара обратила внимание, какие уже старые Семен Сергеевич и Фрида Христиановна. Вот они стоят рядом, поддерживая друг друга. Все выдержала их любовь, смерть сына, происки старого Христиана.

Словно шатающаяся тростинка стояла у могилы мужа еще больше похудевшая Мария Георгиевна. Со смертью мужа, Ларе показалось, исчез тот титановый неломающийся стержень, что всегда был в этой хрупкой женщине. И все же оказалось, это не так.

-- Больше мне жить незачем, - тихо сказала Мария Георгиевна после похорон во время поминок. - Яшеньки больше нет. Мне тоже пора умирать. Как я могу жить без него? Какой смысл в моей жизни теперь?

Её услышал пятилетний Савка и произнес сначала рассудительно:

-- Как незачем жить? Ты зачем так, бабушка, говоришь? А кто со мной будет играть? Кто сказки будет рассказывать? Читать книжки кто будет? Деда умер, и ты еще умри, тебя тоже тогда закопают, я тебя больше не увижу, как дедушку. А я его люблю! - и мальчишка обиженно разревелся.

Мария Георгиевна поспешно нагнулась, обняла мальчика, сказала уже другим тоном:

-- Не умру, Саввушка, не умру. Не буду, мой маленький. Не бойся, я буду тебе читать книжки.

Все слабо улыбнулись. Все-таки Савка был самым главным человечком среди них. Нельзя его расстраивать.

Мария Георгиевна осталась жить по-прежнему в доме Фриды. Лариса звала её к себе, предлагала опять жить отдельно, рядом, в однокомнатной квартире.

-- Нет, Ларочка, я лучше с Фридой останусь. Мы как сестры с ней, хоть и старенькие. Да и трудно Фриде одной, Семен Сергеевич сдал сильно. Буду помогать твоей бабушке. У меня-то побольше сил. Помоложе я все-таки.