Земля несбывшихся надежд

Дорогая, любимая Аму. Я действительно люблю эту женщину. Я не помню времени, когда бы Аму не было рядом, когда бы я вышла утром на улицу и не увидела бы ее сидящей на низком табурете, обставленной пластиковыми ведрами, в которых она отмывала и оттирала нашу грязную одежду. Мама никогда не могла делать домашнюю работу из-за своего артрита, поэтому она наняла Аму, чтобы та стирала, мыла пол и убирала. Каждый день, когда мы просыпались, она сидела на корточках перед ведрами с грязным бельем. Когда же она поднимала глаза и видела меня, ее маленькое треугольное лицо расцветало от радости.

— Осторожно, вода, — скажет она.

И я аккуратно заверну на коленях свое платье и сяду на ступеньках в кухню смотреть на нее.

— Аму, — стану я ей капризно жаловаться, — я поймала Нэша на том, что он пытался вырвать страницы из книги, которую вчера прислал дядя Севенес.

— О дорогая, о дорогая, — скажет она, прищелкивая языком. А затем, вместо того чтобы посочувствовать мне, заведет долгую запутанную историю о язвительной жене ее брага или начнет придумывать про своего давно пропавшего злого кузена, который ввел в заблуждение бедных, ни о чем не подозревающих родителей Аму. В этих историях было так много интриги и ужасных людей, что очень скоро я забывала о своих собственных мелких неприятностях.

Но были и другие времена, когда все было настолько великолепно, что становилось ясно: это не может длиться вечно. Времена, когда вся семья праздновала одну из папиных сделок за китайским ужином в одном из лучших отелей, где мы ели морские ушки и лобстеров. Когда у мамы было такое хорошее настроение, что я, бывало, проснусь ночью и слышу, как она поет папе. В те пьянящие дни казалось, что ее всю поглотила любовь к папе, она горела так ярко, что я боялась дотронуться до ее светящегося лица. Тогда, казалось, она даже завидовала малайским танцовщицам с экрана телевизора, на которых взглянул папа. Но деньги скоро заканчивались, и мама с папой снова возвращались к своим ритуальным схваткам, а у меня оставалось ощущение, будто все это был счастливый сон.

Однажды мама взяла Беллу с собой, когда пошла просить взаймы у старого друга. Белла рассказывала, как он медленно двигал конверт с деньгами по столу средним пальцем, пристально глядя на маму.

— В следующий раз приходи без ребенка! — крикнул он им в спину, когда они уходили.

У нас стало так плохо с деньгами, что Аму приходилось приносить нам из дому рис и карри. Я помню, как слезы катились по маминым щекам, когда она ела кусочек яйца с карри. Для папы она не оставила ни одного. Когда он вернулся домой, есть в доме было нечего.

Три дня спустя мама снова пошла к своему другу, но уже не взяла с собой Беллу. Она вернулась с парой абсолютно новых золотых с коричневым туфель для себя, большой продуктовой сумкой, полной еды, и со странно блестевшими глазами. Когда папа пришел домой, они ужасно поссорились, и мама в порыве изрезала свои новые туфли, бросилась на кровать и завыла, как волк. Они не разговаривали до тех пор, пока не начались дожди, и мама не могла ничего делать, кроме как сидеть с поднятыми кверху ногами. Ее колени ныли, а руки были такими непослушными и так болели от артрита, что она едва могла открыть банку с джемом. Тогда я подумала, что папа, должно быть, очень любит ее, потому что он даже подмывал ее, когда она не могла ходить в туалет.

Однажды я вернулась из школы, и папа сказал мне, что дедушка упал с велосипеда. К тому времени, как мне удалось увидеть его, он был уже очень худым, с руками, которые выглядели просто как длинные кости, обтянутые кожей. В тот раз он заплакал, когда увидел меня. Тогда я поняла, что он умирает. Сморщенная коробка, полная историй. Историй такой ценности, что я знала, я должна сохранить их на бумаге или, возможно, на пленке. Я не доверяла своей памяти. Однажды дочь моей дочери должна будет узнать их. В следующий раз, когда я поехала к бабушке, я нашла в коробке магнитофон, который ожидал меня. «Создай свою вереницу грез», — сказала она… Так я и поступила.

После того как я прочитала дедушке Упанишады, я включила свой магнитофон, и он просто говорил. Говорил грустно, но красиво. Его взгляд устремился куда-то за меня, я обернулась и увидела там его Нефертити. Красивее, чем что-либо, что я могла себе представить.

Каждый день бабушка кормила его маленьким, совершенно особенным целебным черным цыпленком, которого она готовила для него с травами. Несмотря на то что это было очень дорого, бабушка решила давать ему цыпленка каждый день, пока ему не станет лучше. Около года она каждый день готовила по цыпленку. Дедушка умер 11 ноября 1975 года, оставив мне в наследство свой голос на пленке. Все внуки стояли вокруг его высохшего тела, держа зажженные лампы. Бабушка не плакала. Мама тоже пришла на похороны. Она спросила у папы, будут ли там зачитывать завещание. Я видела, как папа дал ей пощечину и вышел из комнаты.

— Нет, конечно, не будут. Все достается паучихе, разве не так? — закричала она ему вслед.

Когда мне было девятнадцать лет, один мужчина выбежал из лифта банка и сказал мне самую бредовую вещь, которую мне приходилось когда-либо слышать. Он пошутил, что смотрел на меня в бинокль и влюбился в меня, но его глаза казались такими же удивленными, как и мои. Я подумала, что он сумасшедший в дорогом костюме, но позволила ему купить мне мороженое.

— Зови меня Люк, — сказал он улыбнувшись. Тогда он выглядел привлекательным. Невероятно утонченный и не моего круга. В ресторанном дворике на цокольном этаже я слушала его, пока ела свое клубничное мороженое и думала, как я буду есть банан из своей порции, когда он смотрит на меня так, пристально. В итоге я есть не стала, потому что мне было слишком неловко. Оставить банан тоже было неудобно, но не настолько, чтобы съесть его под взглядом спутника. Это были странные глаза. В тот день они светились чудесным светом и в них читались вопросы, тысячи вопросов.

— Где ты живешь? Чем занимаешься? Сколько тебе лет? Как тебя зовут? Кто ты?

— Димпл.

Он повторил мое имя, словно пробуя на вкус, а потом почему-то сказал, что истинное величие и красота змеи не в том, что ее яд может за считанные секунды отравить человека, но в том, что даже без рук и без ног она внушает людям ужас уже одним своим видом. И этот страх так глубоко в наших генах, что нам не добраться туда, и мы с рождения боимся змей. Инстинктивно.

На секунду я пришла в ужас.

Где-то внутри меня появился холод. Будто кусочек клубничного мороженого. Бог, очевидно, пытался прошептать мне предостережение, но Люк улыбнулся, и эта располагающая улыбка буквально преобразила его лицо. Я не вняла предупреждению. Забыла о том, что его глаза, когда он говорил, были такими же холодными и темными, как у змеи.

— Ты, ясные глаза, заставляешь ждать множество важных людей, собравшихся за столом, — сказал он со своей чарующей улыбкой.

Я прищурилась. Я думала, мужчины говорят такие слова только тогда, когда, например, говорят про грудь Беллы. Мороженое Люка таяло в стеклянной вазочке. Набравшись смелости, я также внимательно посмотрела на него: никаких украшений, ровные зубы и острые скулы. А в его лице был голод. Он смотрел на меня необычайно пристально. Да, этот мужчина определенно привлекал меня. Такова природа человека, что нас привлекает темная сторона луны. Я знала, что это была моя судьба. Мне суждено было принадлежать ему.

«Если ты будешь со мной, — говорили его глаза, — ты растворишься во мне, пока тебя вовсе не станет». И тем не менее, я не убежала. Возможно, по этой же причине и жаворонок поет, когда взмывает, резко ныряет и бросается вниз, преследуемый голодным кречетом. Возможно, мне всегда хотелось в ком-то раствориться.

Я не дала ему свой номер, а согласилась позвонить ему сама, потому что не думала, что папа одобрит это.

— Позвони мне, — мягко приказал он на прощание. Люк ушел, оставив следы на золотом песке моих грез и в моем сердце. Я была так захвачена собственными мыслями, что не заметила синюю машину, следовавшую за мной до дома, пока не повернулась, чтобы закрыть входную дверь.