Испорченная женщина

– Вы думали обо мне? – произносит Оливье. Катрин не ожидала такого вопроса.

– Да, – выдыхает она.

– А что вы обо мне думали?

– Самые приятные вещи…

– Это не ответ! Вы думали о моем теле? Нет, вы ведь его еще не знаете… Вы думали о моих руках, ласкающих ваши груди? – Он улыбается: ему нравится заставлять ее краснеть.

Она по-прежнему стоит перед ним в своей тонкой блузке и колготках. В ее взгляде мелькает испуг. Чего она ждет сегодня, о чем мечтала всю неделю? Отдаться ему полностью? Или снова ощутить его целомудренные прикосновения у себя на груди и на бедрах?

– Не говорите несуразицу! – строго отвечает она.

Она не осмеливается поднять на него глаза. Она выражается столь старомодно, что Оливье на мгновение кажется, будто он попал в роман начала века. Ему неудержимо хочется научить ее жизни, настоящей жизни. Он пытается представить себе эту женщину говорящей вульгарные слова, но от этого лишь смеется.

– Над чем вы смеетесь?

Она настораживается.

– Над вами! – Агрессивность ее тона удивляет Оливье, ему хочется раззадорить ее. – Я спрашивал себя, во что мы будем сегодня играть. Вам хотелось бы чего-нибудь особенного?

– Что вы себе позволяете!

Ее лицо снова принимает холодное и отстраненное выражение; она говорит надменным тоном богатой дамы, считающей себя выше всех. Она ищет глазами юбку – она, должно быть, выглядит сейчас такой нелепой! Оливье говорит себе, что незачем настаивать, что он, пожалуй, и сам был бы не против прекратить эту историю, пока не поздно. Эта женщина слишком самодостаточна, чтобы вызывать желание. Но в то же время, наблюдая, как она торопливо натягивает юбку, он замечает на ее бледном лице стыдливый румянец, и это причиняет ему боль. Зачем он ее дразнит? Конечно, она пришла сюда за наслаждением, но разве он может ее в этом упрекать? В конце концов, он хочет того же самого, что и она!

– Извините. Простите меня. Я вел себя по-хамски.

Оливье говорит себе, что это слово, должно быть, из ее лексикона. Что никогда не занимался любовью с женщиной ее возраста и что хочет ее. Что никогда не обращался на «вы» к женщине, с которой занимался любовью, и что это его возбуждает. Он осторожно приближается к ней.

– Простите меня за идиотские вопросы… Но я все время думал о вас, о вашей груди, ваших губах… Мне так вас не хватало! Останьтесь, прошу вас!

Катрин не отвечает – она все еще чувствует себя задетой. Однако в глубине души она знает, что не сможет уйти, потому что обязательно должна снова ощутить его руки у себя на груди. Она столько об этом мечтала!

Оливье снова снимает с нее юбку, затем блузку. Расстегивает застежку лифчика и целует ее груди, завороженный их белизной и пышностью. Зарывается лицом между ними. Затем приподнимает их и медленно проводит по ним языком. Потом опускает колготки Катрин ей на щиколотки. Она по-прежнему стоит, не снимая туфель. Оливье приходится все делать самому, и это его возбуждает. Он решает оставить на какое-то время на ней трусики, желая как следует насладиться неотвратимостью ее падения. Еще несколько мгновений он молча смотрит на нее, а затем – по-прежнему безмолвно – стягивает с нее тонкий лоскуток ткани. Он встает на колени и приближается губами к треугольнику волос… Он ощущает запах ее духов, но еще не чувствует запаха ее кожи. Она наконец полностью обнажена! Катрин кладет одну руку на поросший завитками холмик внизу живота, словно пытаясь укрыть его от мужского взгляда, а другой рукой прикрывает грудь. Глаза ее опущены. Оливье укладывает ее на кровать. Ему хочется поцеловать ее самые укромные места, но она плотно сжимает ноги.

– Расслабьтесь, ничего страшного.

Катрин закрывает рукой глаза, словно не желая видеть того, что сейчас увидит он. Она слегка раздвигает ноги и шепчет:

– Это невозможно!

– Почему же, вполне возможно, – шепотом отвечает Оливье, медленно скользя рукой к приоткрытому входу.

– Я хочу сказать… Я не могу… И вы не сможете. Я фригидна!

– Что?

Оливье чуть было не расхохотался, но вовремя сдержался, боясь снова обидеть ее. Его пальцы покрыты обильной влагой, выступившей из ее влагалища, которое нетерпеливо ждет наслаждения.

– Успокойтесь… Вы знаете, что нужно делать в таких случаях?

– Нет.

Катрин удивлена. Она думает, что он имеет в виду вазелин. Но тут, даже не дав ей опомниться, Оливье раздвигает ее ноги, приближается губами к влагалищу и начинает с жадностью проводить по нему языком вверх-вниз.

– Прекратите! – кричит Катрин. – Вы с ума сошли! – Она пытается сдвинуть ноги и выгибает поясницу, чем лишь облегчает задачу Оливье. Внезапно он останавливается.

– Вам и в самом деле не нравится? Вы хотите, чтобы я прекратил?

Катрин тут же замолкает. Ей хочется снова и снова ощущать его язык на своей плоти.

Она готова на все, лишь бы он не останавливался.

– Делайте, что хотите, – бросает она.

Он будет долго ласкать ее среди хаоса смятых простыней… Он не стал раздеваться: он оставит это на следующий раз; с ней он хочет действовать постепенно. Позднее он научит ее, как нужно возбуждать мужчину…

– У вас только понедельники свободные? – спрашивает он, пока она одевается в ванной комнате. – Ждать встречи с вами целую неделю для меня просто невыносимо! А для вас?

– У меня есть час на обеденный перерыв…

– Часа хватит только на то, чтобы вас раздеть. Вы можете предложить что-нибудь еще?

– По четвергам я обычно хожу вечером в парикмахерский салон…

– И сколько времени у нас будет?

– Я закрываю магазин в семь, а домой возвращаюсь в девять вечера. Поэтому уехать мне нужно самое позднее – в половине девятого.

– Значит, вы должны научиться раздеваться быстрее. Когда вы хотите начать? Завтра?

– Во сколько? – Сердце Катрин бешено колотится, и ей хочется, чтобы завтра уже наступило.

– Я буду дома в час с четвертью, но к двум мне нужно обратно в институт. В среду у меня два часа свободного времени, а в четверг и пятницу – снова час. Но зато в субботу я полностью свободен.

– А у меня, наоборот, суббота – самый загруженный день…

– Ну посмотрим… мы что-нибудь придумаем. Мне будет очень вас не хватать до завтра.

Он целует ее в губы – нежно, как юный влюбленный.

В последующие недели любовники встречались каждый день, полностью захваченные своей тайной страстью, завороженные друг другом и черпающие в любовных объятиях новую энергию. Первые дни Оливье раздевал Катрин в почтительном молчании, словно оно могло каким-то образом уменьшить ее стыдливость. Она отдавалась ласкам молодого человека с полным самозабвением, пытаясь скрыть это за спокойным, даже безразличным взглядом. Она казалась неприступной – без сомнения, она верила, что внешняя отстраненность исключает саму идею греха. Апрель был уже в разгаре, когда Оливье с огромной радостью услышал наконец, как Катрин стонет от наслаждения. Ее тело мало-помалу раскрывалось для него – она уже брала его руку чтобы показать, что он должен делать.

И наконец настал день, когда она полностью отдалась ему и их стоны наслаждения вторили, словно эхо, весеннему пению птиц.

Этот первый месяц остался в их памяти как ода плотской любви, чередовавшаяся с моментами шаловливой нежности. Они познавали друг друга, она открывалась навстречу мужским ласкам, он утверждался в своей мужественности. Катрин, до этого никогда не испытывавшая наслаждения, теперь впитывала его с жадностью человека, который долго блуждал по пустыне и наконец добрался до оазиса. Оба были уверены, что впереди у них еще достаточно времени, чтобы как можно ближе узнать друг друга. Они смаковали каждое мгновение. «Завтра, – говорил ей Оливье, – я вас…» – и шептал ей на ухо свои фантазии. Катрин делала вид, что шокирована его бесстыдством, затем разражалась смехом и говорила, лукаво поглядывая на него, что не в силах ждать до завтра. Они покрывали друг друга поцелуями и придумывали множество ласковых прозвищ: она называла его «мой дорогой квартирант» или «мой любимый учитель», а он величал ее «графиня», или «моя госпожа», или «моя знатная дама». Они продолжали обращаться друг к другу на «вы», даже когда занимались любовью, что придавало их роману несколько старомодный шарм.