Испорченная женщина

– Мне очень не хватало вас… Я так вас хотел… – шепчет он.

Катрин ничего не отвечает – она буквально одеревенела от страха и желания. Истолковав ее молчание как согласие, он принимается ласкать ее груди – сначала поочередно, потом обе сразу. Затем начинает расстегивать ей блузку, но она жестом останавливает его. Тогда он ласкает ее лицо, мочки ушей, гладит по волосам. Впервые в жизни ее обнимают подобным образом – нежно, осторожно, медленно. Она готова на все, лишь бы эти ласки продолжались бесконечно. Ее поясница вся горит, и при каждом его прикосновении тысячи иголочек болезненно и одновременно безумно приятно вонзаются в нее. Он мягко поглаживает ее лодыжки, икры, бедра, и, лишь когда его пальцы пытаются подняться выше, Катрин снова его останавливает. Он кладет ее на кровать, и она покорно повинуется. Он прикладывает палец к ее губам, словно призывая к молчанию, и продолжает дальше расстегивать пуговицы на ее блузке. Катрин закрывает глаза, испытывая удовольствие и стыд одновременно.

Оливье целует сквозь лифчик ее груди. Затем просовывает руку ей за спину и расстегивает крючки. Ее груди, разом освободившиеся от сковывавшего их панциря, резко выделяются на фоне одежды. Их твердые соски словно молят о ласке. Вид этих грудей – пышных материнских грудей женщины, на пятнадцать лет его старше, обеспеченной, но забывшей о том, что такое секс, – приводит Оливье в исступление. Он ощущает себя подростком, торопливым и восторженным. Он склоняется к ее соскам и начинает жадно и в то же время нежно сосать их. Дважды Катрин шепчет «нет», но не отталкивает его. Затем Оливье поднимает ее юбку. Катрин закрывает глаза и, словно испуганный ребенок, прячет в ладонях свое красивое лицо. Он начинает снимать с нее колготки, осторожно, сантиметр за сантиметром, поминутно останавливаясь и лаская ее. Потом нежно целует подошвы ее ног. Катрин удивленно смотрит на него – она никогда не предполагала, что подошвы ног могут быть такими чувствительными.

Ему никак не удается стянуть с нее трусики – она слишком крепко сжимает бедра. К тому же так приятно слегка продлить эту игру… Он приподнимает тонкий треугольник ткани и мягко касается губами ее шелковистого лобка. Это невероятно возбуждает его. Ему неожиданно кажется, что перед ним – сорокапятилетняя девственница. Ему хочется всему научить ее, хочется услышать, как она кричит от удовольствия, когда кончает. Ему хочется, чтобы она взяла в рот его член и стала его сосать.

Она такая красивая и такая необычная, что он чувствует к этой хрупкой женщине невероятную нежность, которая в один миг охватывает все его существо.

Ксавье Бизо совершенно сбит с толку. Все его привычные ориентиры сместились. Он не нашел денежного перевода на три тысячи пятьсот франков, который должен был поступить в счет квартплаты. Учебный год еще не кончился, следовательно, постоялец не мог съехать. Зато был счет из прачечной на 380 франков. А ведь именно при смене постояльца мадам Салерн отдает белье в стирку… Он не мог не заметить этот денежный перевод, даже если она повысила плату! Может, новый жилец въедет только со следующего месяца? Но зачем тогда было отдавать белье в стирку прямо сейчас? Обычно мадам Салерн делает это в самый последний момент.

В прошлый понедельник он встретил ее на улице Севр. Такого прежде никогда не случалось. Он уже собрался было с ней поздороваться, но она вдруг отвернулась. Однако он готов поклясться, что она его видела! Каждое утро он испытующе и все более и более настойчиво смотрит на нее. Ему кажется, что у нее мечтательный вид. До этого она тоже казалось ему мечтательной, но совсем на другой лад.

Вот уже второй понедельник подряд Мадам уходит рано. Я спрашиваю себя, куда она собралась. Она одевается по-воскресному но более нарядно. Надеюсь, что сегодня днем не получится, как в прошлый раз. Тогда она вернулась в три часа дня, закрылась у себя в комнате и не вышла к ужину. Месье был очень недоволен. Я сказала ему, что она, должно быть, плохо себя чувствует, но он ответил, что это просто капризы. По-моему, он прав, потому что Мадам не казалась больной. Ее не тошнило и не было никаких других признаков недомогания. Если сегодня вечером все повторится, я и носа не высуну с кухни! Правда, Месье никогда не повышает голос. Но это даже хуже. Когда он раздражен, я его очень боюсь!

8

ДЛЯ КАТРИН САЛЕРН та неделя промчалась со скоростью сигнальной ракеты – быстрая, немая, почти нереальная. Она не замечает ничего и никого, включая своих близких. Единственные образы, заполняющие ее воображение с утра до вечера, это руки и лицо Оливье Гранше, похожие на огромные сверкающие звезды на черно-сером небе ее монотонного существования.

Она живет в каком-то необычном, ненормальном состоянии. Приходя к себе в магазин, она сворачивается клубочком в кресле и уносится мыслями далеко-далеко, в объятия Оливье. Она даже не всегда слышит звонок колокольчика, когда кто-нибудь заглядывает в ее лавочку.

Она не замечает, как проходят часы. Вечером, когда она возвращается домой, к семье, она мечется по квартире, не находя себе места, ибо повсюду видит лишь стены и закрытые двери. Ей хочется убежать, закрыться у себя в комнате, забиться в угол кровати и снова и снова, в сотый раз, ощущать, как мускулистые руки Оливье обхватывают ее груди, которые она позволила ему взять в рот – раньше с ней никогда подобного не было. Она вспоминает его нежный язык, и соски ее твердеют, хотя прежде такое случалось с ней только от холода. Она снова и снова вспоминает о его губах, которые скользят по ее телу, спускаясь к низу живота. Она неустанно перебирает в своей возбужденной памяти эти моменты. Она не может обуздать ни эти болезненные, но восхитительные уколы в поясницу, ни пламя, разгорающееся у нее между ног.

Наконец настает понедельник, принося долгожданное облегчение. Катрин с нетерпением ждет, когда Жан и дети уйдут из дома. Выйдя из ванной, она впервые в жизни принимается разглядывать себя в зеркале открытого шкафа. Сбросив полотенце к ногам, она смотрит на свое обнаженное тело, словно стараясь увидеть то, что видел он и на что она сама долгое время не обращала внимания. Она рассматривает свои груди, приподнимает их руками, приближает их к зеркалу, словно ко рту Оливье. Как мог почти незнакомый мужчина, к тому же намного моложе ее, ласкать эти груди? Ей трудно в это поверить!

Она надевает розовый костюм, причесывается и наносит макияж. Затем улыбается – она ощущает в себе необычайную легкость. Заглядывает на кухню к Анриетте и быстро дает ей указания относительно ужина. Наконец она выходит из дома, в радостном нетерпении, оттого что скоро увидит своего жильца. Она чувствует себя прекрасной, она чувствует себя женщиной.

Оливье подхватывает ее на руки и укладывает на кровать. Потом целует и улыбается. Ему так ее не хватало! Она кажется ему ребенком – удивленным, слегка испуганным, который отыскал в чулане новое лакомство, запретное, но такое вкусное, что он просит его снова и снова, потому что никак не может насытиться.

– Вы хотите кофе?

– По правде говоря, я не люблю кофе. Они смеются, как дети.

– Тогда чего-нибудь другого? Кока-колы, например?

– Нет, спасибо.

Катрин сидит на кровати, руки ее скрещены поверх пальто, которое она даже не успела снять. Она смущена и не знает, что делать. Оливье понимает ее замешательство. Он протягивает ей руку, чтобы помочь встать, снимает с нее пальто и жакет, потом осторожно стягивает юбку. Он смотрит на нее. На ее стройные мускулистые ноги. Она такая красивая… Она так и не сняла свои туфли на каблуках. Она стоит прямо, не шевелясь, со слегка склоненной головой и затуманенным взглядом, и ждет, что он обнимет ее. Неожиданно она кажется ему такой уязвимой за этой отстраненной маской, что Оливье спрашивает себя, как далеко он может зайти. Это так неловко, но одновременно и так возбуждающе – лишить невинности женщину-ребенка.