Дом у озера Мистик

Из глаз Натали брызнули слезы.

— В последний раз ты назвал меня так в третьем классе, когда я упала с лестницы.

— Я много чего не говорил да и не делал много лет. Но я хочу наверстать упущенное время. Я хочу, чтобы что-то мы делали вместе, если ты не против.

— В мае в городе будут показывать «Призрак оперы», может быть, сходим?

Блейк улыбнулся:

— С удовольствием.

— Ты серьезно? Я могу купить два билета?

— Я серьезно, — сказал Блейк таким тоном, что Энни ему поверила. Конечно, она всегда ему верила.

Блейк поднялся на ноги и отступил назад. Энни заправила прядь волос за ухо Натали.

— И помни, мы все равно останемся семьей, — сказала она. — Мы всегда будем семьей.

Она посмотрела на Блейка и улыбнулась. Это была правда. Блейк всегда будет частью ее жизни, ее самой, он всегда будет ее юностью. Они вместе повзрослели, влюбились и создали семью, эту связь ничто не может стереть. Клочок бумаги и судебное решение не могут это отобрать, у них можно было взять только то, что они готовы были отдать, а Энни собиралась удержать все, что было в их жизни. Это была их жизнь, они сами были этой жизнью. Она сделала их такими, какими они стали.

Она протянула руку Блейку, он взял ее, они встали по обеим сторонам от Натали и обняли ее. Когда Натали была маленькой, это называлось у них «семейное объятие». Энни невольно спросила себя: когда и почему они перестали так делать?…

Натали заплакала. Слыша ее всхлипы, Энни думала о том, что огорчение и боль дочери — это то, о чем она будет сожалеть всегда.

Энни будто перенеслась в прошлое. Они с Блейком снова неторопливо шли по кампусу Стэнфордского университета. Только теперь ей было сорок, и у нее за плечами осталось столько же лет жизни, сколько лежало впереди. И она катила перед собой прогулочную коляску.

— Так странно снова оказаться здесь, — сказал Блейк.

— Да, — подтвердила Энни.

Они провели с Натали весь день и за один этот день были семьей больше, чем за многие предыдущие годы, но теперь пришло время идти разными путями. Энни приехала сюда на «кадиллаке», а Блейк прилетел на самолете и взял машину напрокат, чтобы добраться до кампуса. У машины Энни они остановились. Энни наклонилась и стала расстегивать ремень на коляске Кэйти.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил Блейк.

Энни помедлила с ответом. Тот же самый вопрос Блейк задавал ей прошлой весной, когда Натали уехала из дома. Тогда этот вопрос привел ее в ужас. Сейчас, спустя много месяцев, те же самые слова, казалось, приоткрыли дверь, и в щелку Энни увидела мир, полный новых возможностей.

— Не знаю. У меня еще уйма дел в доме. Мне нужно рассортировать, систематизировать и упаковать двадцать лет жизни. Я бы хотела продать дом. Он больше… это больше не я. — Энни выпрямилась и посмотрела на Блейка. — Если только ты не хочешь оставить его себе.

— Без тебя? Нет!

Энни огляделась. Она не знала, что сказать. Они стояли на развилке, за которой — после стольких лет вместе — он пойдет одной дорогой, а она другой. Она не представляла, когда и где увидит Блейка снова. Вероятно, в конторе адвоката. Они будут являть собой типичный случай: двое, некогда составлявшие женатую пару, пришли по отдельности, чтобы подписать бумаги о разводе.

Блейк посмотрел на нее, и в его глазах сквозила печаль, которая сближала Энни с ним. Он вдруг спросил:

— Что ты скажешь обо мне Кэйти?

Голос Блейка дрогнул, и Энни с нежностью коснулась его щеки.

— Я не знаю. Прежняя Энни придумала бы какую-нибудь замысловатую историю, чтобы не ранить ее чувства. — Она рассмеялась. — Может быть, мне придется сказать, что ты — секретный агент и связываться с нами тебе запрещено. Но сейчас… сейчас я не знаю. Думаю, я буду решать проблемы по мере их возникновения. Но я не буду ее обманывать.

Блейк отвернулся. Энни спросила себя, о чем он думает, может быть, о лжи и о том, как дорого она с годами обошлась ему. Или о дочери, с которой он прожил восемнадцать лет и которую так и не узнал. Или о дочери, с которой он почти не жил и которую теперь уже не узнает. Или о будущем, о всех тех днях, которые ждут мужчину, живущего отдельно, и тишине жизни, в которой не звучит детский смех. Энни спрашивала себя, осознал ли он уже, что, когда он станет совсем старым, когда его волосы поседеют, а зрение исказит катаракта, у него не будет внуков, которых бы он подбрасывал на колене, или дочери, которая вставала бы на колени у его кресла и вспоминала бы вместе с ним какие-то памятные эпизоды далекого прошлого. Если он не установит эту связь сейчас, ему придется узнать, что некоторые дороги уже невозможно отыскать, что настоящая любовь требует времени и усилий, что жизнь, прожитая без дождя, в сиянии одного лишь летнего солнца, никогда не произведет на свет радугу.

Наконец Блейк снова посмотрел на Энни:

— Ты будешь по мне скучать?

Она печально улыбнулась:

— Я буду скучать по тем Блейку и Энни, какими мы когда-то были, я уже скучаю. И по тем Блейку и Энни, какими мы могли бы стать.

Его глаза наполнились слезами.

— Энни, я тебя люблю.

— Блейк, я всегда буду любить того юношу, в которого когда-то влюбилась. Всегда!

Энни подошла к нему, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Это был нежный, сердечный поцелуй, так они не целовались много лет. В этом поцелуе не было сексуального подтекста. Он был тем, чем должен быть поцелуй, выражением чистой эмоции, а они так легко упустили это в своей совместной жизни. Энни даже не могла вспомнить, когда поцелуи стали для них чем-то формальным и несущественным. Может быть, если бы они целовались так каждый день, они бы не пришли к тому, к чему пришли, не стояли бы здесь, в Стэнфордском кампусе, прощаясь с отношениями, которые должны были длиться всю жизнь.

Наконец Блейк отстранился. Он выглядел потерянным.

— Кажется, я провалился с треском.

— Блейк, у тебя еще есть шанс. У таких мужчин, как ты, он всегда есть. Ты красивый и богатый, да женщины просто в очередь выстроятся, чтобы дать тебе второй шанс. А уж как ты этот шанс используешь, зависит от тебя.

Он провел рукой по волосам и отвел взгляд.

— Черт, Энни, мы оба знаем, что я и его испорчу.

Она рассмеялась:

— Возможно.

Долгую минуту они просто смотрели друг на друга, и в это время Энни видела взлет и падение их любви: яркое, сияющее начало много лет назад, и постепенное, по одной одинокой ночи раз за разом, ее разрушение с годами. Наконец Блейк посмотрел на часы:

— Мне пора, мой самолет улетает в шесть. — Он наклонился к коляске и последний раз быстро коснулся губами лба Кэйти. Потом выпрямился и улыбнулся Энни: — Черт, это трудно…

Она обняла его в последний раз и медленно отстранилась.

— Желаю благополучного полета.

Блейк кивнул, направился к машине и уехал. Энни стояла и смотрела ему вслед, пока автомобиль не скрылся из виду. Она ожидала, что момент расставания будет для нее мучительным, но вместо тяжести и разочарования она испытала воодушевление. На прошлой неделе она сделала то, что, как она думала раньше, не сможет сделать никогда в жизни — совершила путешествие в одиночку. Просто для развлечения. Она на один день поручила Кэйти Терри, вручив подруге два листа инструкций и запас сцеженного грудного молока, села за руль и поехала. Еще даже не поняв толком, что она делает, она оказалась на границе с Мексикой. Когда старенький красный автобус подъехал к остановке, ей на мгновение стало страшно, но она не поддалась страху. Вместе с другими туристами она села в автобус и поехала в Мексику. Одна!

Это был удивительный день, волшебный. Она бродила по шумным, переполненным людьми улицам, покупала в уличных киосках чуррос. Когда пришло время обедать, она нашла место в каком-то ресторане и ела какую-то неизвестную еду, наслаждаясь каждым кусочком. А когда стало темнеть, и на улицах вспыхнули неоновые огни, Энни поняла, почему она всегда боялась путешествовать в одиночку. Такое путешествие каким-то образом меняет человека, но ведь в этом и смысл, не так ли? Поехать в какое-то место, разительно отличающееся от того, где ты живешь, и узнать о себе, что ты способна поторговаться на чужом языке за какую-то нелепую безделушку, а потом прижимать ее к сердцу, потому что в ней содержится какая-то часть твоей собственной сущности. Каждое сэкономленное песо каким-то образом стало для нее подтверждением того, как далеко она продвинулась. И когда ночью она вернулась домой и устало поднималась вверх по лестнице, а потом устраивалась в своей большой кровати рядом с недовольной дочкой, она поняла, что наконец в возрасте сорока лет начала самостоятельную жизнь.