Страх падения (ЛП)

Я кивнула, просто для того, чтобы хоть что-то сделать. Все, что угодно, кроме того, чего мне действительно хотелось. Плакать.

— Хорошо... Я не хочу, чтобы он меня видел, — сказала я прерывающимся голосом. — Не в таком виде. Не сейчас.

— Слишком поздно.

Мы повернули головы к двери, туда, где улыбаясь, стоял Блейн. Он выглядел еще более совершенным, чем я помнила. В его руках была цветочная композиция, которую он поставил на столик возле моей кровати. Только тогда я осознала, что вся комната была заставлена большим количеством букетов, плюшевых мишек и открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления. Но я не могла на них сосредоточиться. Я снова повернулась к Блейну, и на меня тут же нахлынул успокаивающий аромат мяты со специями и самого Блейна.

Он подошел и встал рядом с кроватью, глядя на меня сверху вниз. Его красивое лицо по-прежнему освещала улыбка.

— Привет, малыш, — произнес он полушепотом.

Я словно онемела, слишком потрясенная, чтобы говорить. Где-то глубоко внутри я хотела упасть в его объятия и поблагодарить за спасение. За то, что остановил моего гребанного больного отца от кражи того крошечного кусочка моей души, который я все еще контролировала. За то, что любил меня так же яростно, как и я его.

Но эта было глупое желание. Безвольное. Наивное.

Если раньше я предполагала, что мы не можем продолжать наши отношения, то теперь я знала это без малейшей тени сомнения. Мой отец убил любую надежду на светлое будущее с Блейном. Он убил меня. Точно так же, как и мою мать.

Я не смогу держать его пленником хаоса, под названием «моя жизнь». Он был хорошим парнем и остался бы вместе со мной, только потому, что чувствует себя обязанным. Потому что именно так и поступают хорошие парни. Они остаются и сражаются за вас, не смотря ни на что.

Блейн уже достаточно за меня боролся. И я больше не позволю ему тратить свою жизнь на человека, который сам не желает, чтобы его спасали.

— Блейн...

Его имя словно ужалило мой язык. В тот день, когда мы встретились впервые, я перекатывала его на языке, словно гладкую шелковистую бусину. Теперь же оно причиняло лишь боль. Оно ранило, потому что я знала — у меня больше нет прав его произносить.

— Думаю, тебе нужно уйти, — прошептала я.

— Что? — Он сделал маленький шаг назад, словно я его ударила. — Почему?

Я проглотила слова, которые хотела сказать. Заперла их и спрятала на хранение в темные, пустые уголки своего разума, надеясь заново отстроить упорядоченные отсеки. Мой отец разрушил их, когда протащил меня обратно в мое детство. Но больше никогда. Больше никогда я не позволю кому-либо приблизиться туда вновь.

— Ничего не изменилось, Блейн. Мои чувства... не изменились. Спасибо за то, что пришел туда ради меня. Но это не значит, что между нами что-то изменилось.

Я заглянула в его ошеломленные, полные боли глаза, и ответила ему холодной бесстрастностью. Сейчас мне было намного легче натянуть свою неизменную маску. Мой отец добился того, что я больше никогда не смогу снять ее снова. Она навсегда въелась в мою разодранную, избитую кожу.

Дом и Анжела потихоньку выскользнули из комнаты, оставляя нас наедине. Однако в этом не было необходимости. Я не собиралась продолжать представление дальше.

Я отвернулась от боли, выгравированной на его лице. Я не могла на него смотреть. Мне было достаточно собственных страданий.

— Смотри... давай просто считать это моей отставкой. Знаю, что это довольно неожиданно, но думаю, что при нынешних обстоятельствах, это самое лучшее, что я могу сделать. Извини за неудобства.

— Извини за неудобства? Что? Ками... малыш... поговори со мной.

Блейн прикоснулся своим теплым пальцем к моему подбородку, заставляя меня вздрогнуть. Я посмотрела на него. Почему он просто не может остаться в стороне? Зачем он вынуждает меня причинять ему боль?

Видишь, что ты заставляешь меня делать, Камилла? Я должен. Я должен сделать тебе больно, потому что люблю тебя.

У меня в горле застрял вдох — мой самый сильный страх стал реальностью. Мама оказалась права. Она была права во всем. Это еще больше уверило меня в правильности принятого решения.

Я прикрыла свое израненное лицо единственной свободной рукой и отвернулась в сторону.

— Убирайся.

— Что?

Смятение, прозвучавшее в его голосе, утяжелило это короткое, незначительное слово.

— Я сказала, убирайся! — крикнула я громче, чем это было необходимо.

Мне нужно было заставить его увидеть, насколько нелепа вся эта ситуация. Насколько уродлива была я.

В комнату, как я и надеялась, вбежали Дом, Анжела, полицейский и медсестра, с различной степенью тревоги на лицах. Блейн бросил на меня последний, полный боли взгляд, и опустил глаза в пол. Он был побежден. Я сломила его. Я была истинной дочерью своего отца.

Я не смотрела на него до тех пор, пока он не ушел. Правда была достаточно безобразной.

Глава 32. Блейн.

На хрен.

Пошло оно все на хрен.

На хрен такие чувства. На хрен попытки найти причины этой боли.

На хрен гребаного, больного мудака — ее отца. На хрен их всех в энной степени.

На хрен шрамы, ими созданные. На хрен человека, которого они оставили позади в поломанном виде.

На хрен крошечный лучик счастья, блеснувший только для того, чтобы тут же потухнуть. На хрен необходимость желать кого-то на столько сильно, что ты раз за разом отдаешь всего себя, осознавая при этом, что в итоге будешь уничтожен мерцанием великолепных зеленых глаз.

Пошло все на хрен.

На хрен меня. На хрен ее. На хрен все.

На хрен.

Глава 33. Ками.

Три месяца спустя.

Наше тело — удивительная вещь.

Можно разодрать его на части, искромсать в клочья, а оно каким-то непостижимым образом исцелится. При помощи коллагена сформируется рубцовая ткань, которая склеит глубокие раны. Кости вправятся, а хрящи отрастут заново. Страдание утихнет, но лишь до тех пор, пока ты не сделаешь вдох и не почувствуешь сильную боль. Можно исцелить даже мозг, заблокировав приводящие в ужас детали, которые заставляют просыпаться тебя по ночам в слезах и в холодном поту, как можно глубже. Еще его можно успокоить уговорами и через некоторое время добиться выздоровления после сеансов интенсивной терапии.

А сердце? Этот орган никогда полностью не исцелится сам. Единожды поврежденное, оно никогда не станет прежним. Но каждый раз, когда память, проскальзывая через трещины, захватывает тебя врасплох, оно начинает биться все сильнее, как бы оно не было разбито и неважно, как сильно оно болело прежде. Ты продолжаешь двигаться, продолжаешь жить. Даже когда ты хочешь свернуться в позе зародыша и умереть, оно не позволит этого сделать. Его рваные края стянутся вместе и сердце снова будет качать кровь по всему телу.

Каждое сердцебиение убивает, но ты живешь. Даже если не хочешь этого.

Я поставила банку с яркими звездочками обратно на подоконник и улыбнулась. Для меня это было большое достижение. Улыбаться снова. Найти причину для этого. На то, чтобы достигнуть такого результата, ушли месяцы. Но я нашла маленький кусочек покоя в аду, которым была моя жизнь. Я больше не стану просто существовать как раньше. Я не позволю ему отобрать у меня мою жизнь.

Я добилась этого не в одиночку, хотя временами у меня складывалось впечатление, будто меня сослали на необитаемый остров. Я стала затворницей. Не разговаривала. Не ела. Проклятье, иногда мне казалось, что я даже не дышала. Я существовала.

Неделями я пристально смотрела на звезды на моем подоконнике, молча их проклиная, ненавидя, но все еще в них нуждаясь. Каждая служила своеобразным напоминанием. Они подсказывали мне, почему я все еще продолжала дышать. Почему я все еще двигалась вперед, не обращая внимания на то, как сильно мне хотелось сдаться. Они напоминали мне о любви, которая у меня была, и которую я разрушила. О любви, которая продолжала приковывать меня к этой жизни.