Суши для начинающих

В окошко Эшлин видела, как папа здоровается с клиентом у входа в магазин, как из раздраженного и неспокойного на глазах становится беспечным и разговорчивым. Ему вдруг море сделалось по колено. Неважно, что на сегодня еще восемь вызовов, а из графика выбились, потому что поздно выехали из дому. Папа шумно восхищался новым автомобилем клиента, внимательно разглядывал его со всех сторон, приседал, наклонялся, одобрительно хлопал собеседника по плечу. Пока он балагурил, улыбался и болтал, Эшлин посетила недетская для ее девяти лет мысль: «Ему это дается нелегко».

Как только Майк вернулся в машину, улыбка сползла с его лица, и он опять помрачнел и замкнулся.

– Пап, он что-нибудь заказал?

– Нет. – Плотно сжав губы, отец быстро развернулся, выехал на дорогу, и машина, взвизгнув тормозами, помчалась дальше.

Иногда люди заказывали что-то, но всегда меньше, чем он рассчитывал, и каждый раз, садясь в машину и отъезжая, Майк чувствовал себя униженным.

К концу недели Дженет и Оуэн ревели почти беспрерывно и просились домой. А Эшлин умудрилась подхватить воспаление среднего уха. Которое с тех пор всю жизнь возвращалось с завидным постоянством, стоило ей понервничать.

Через три недели Монику выписали домой без малейшего заметного улучшения. От назначенных антидепрессантов она тупела и засыпала на ходу, поэтому пыталась пить другие, от которых было мало проку.

Жизнь все никак не налаживалась. Приступ тоски у матери могло спровоцировать что угодно, от стихийного бедствия до любой мелочи. Первоклашка, у которого хулиганы отобрали карманные деньги, вызывал не меньшие потоки слез, чем землетрясение в Иране, унесшее тысячи жизней. Но дни тихих рыданий под одеялом, в кровати, чередовались у Моники с припадками бурной, шумной ярости, направленной на мужа, детей, а по большей части на себя самое.

– Не желаю так себя чувствовать! – визжала она. – Да и кто бы захотел? Вот тебе, Эшлин, везет, ты никогда не будешь страдать, как я, потому что у тебя нет воображения.

За это утверждение Эшлин пряталась, как за щит. Недостаток воображения – замечательное качество, оно не дает человеку окончательно сдвинуться умом – к такому выводу пришла тогда Эшлин.

Моника так бушевала, что большую часть своего детства Эшлин буквально прожила у Клоды.

Между оцепенением и истериками у мамы случались и редкие спокойные периоды. Ничего нормального в них, однако, не было. С каждой безупречно выглаженной рубашкой, с каждым обедом, пунктуально поданным Моникой ровно в шесть часов вечера, нервы Эшлин натягивались все туже, и она с тревогой ждала, скоро ли все опять понесется по новой. Когда это происходило, она испытывала едва ли не облегчение.

В семнадцать лет Эшлин ушла из родительского дома и сняла себе квартиру. А через три года отец нашел работу в Корке, за сто миль от Дублина, и после переезда родителей Эшлин виделась с ними редко. За последние семь лет состояние Моники стабилизировалось: депрессия и припадки ярости отступили так же неожиданно, как появились. Лечащий врач объяснял это завершением климакса.

46

В Корк Эшлин должна была приехать к обеду в субботу, а домой вернуться в воскресенье, пятичасовым поездом. Так что «выходные» продлятся всего-то двадцать восемь часов. Из которых восемь она будет спать. Значит, на общение с родителями остается двадцать. Сущие пустяки, это она должна выдержать!

Двадцать часов! Охваченная паникой, Эшлин прикидывала, хватит ли ей сигарет. А журналов? А зарядки в мобильном телефоне? В каком же помрачении ума ее угораздило сказать папе, что она приедет их проведать?

Поезд Эшлин прибыл в Корк на десять минут раньше расписания. Разумеется, родители уже стояли на перроне и выглядели, надо сказать, вполне прилично. Мама могла бы сойти за любую среднестатистическую ирландскую маму в возрасте: химическая завивка мелким бесом, нервная приветливая улыбка, на плечи накинута акриловая кофта.

– Радость моя!

Моника была готова расплакаться от гордости.

– И ты тоже, – пробормотала Эшлин, чувствуя себя виноватой. – Привет, папа!

– Здравствуй, здравствуй, добро пожаловать!

Майку явно было неловко – не придется ли и ему демонстрировать родительские чувства прямо на перроне? По счастью, он сразу же занял себе руки сумками Эшлин.

Путь домой, расспросы о том, что Эшлин ела в поезде, и жаркие споры, выпить ли ей чаю с сандвичем или просто чаю, заняли добрых сорок минут.

– Чашки чаю вполне хватит.

– А у меня есть шоколадное печенье, – соблазняла Моника. – И плюшки-бантики. Сама пекла.

– Нет, я… ой…

Упоминание о домашних плюшках Эшлин убило окончательно. Моника открыла жестяную коробку из-под печенья, достала маленькие бесформенные булочки со старательным кремовым бантиком наверху и протянула одну Эшлин. Эшлин приготовилась отразить атаку, но тут вмешался отец.

– Мне надо в город, – сообщил Майк.

– Я с тобой, – вскочила Эшлин.

– Ну вот, вечно вы так, – разочарованно протянула Моника. – Ладно уж, только к обеду не опаздывайте.

– Зачем нам в город? – спросила она отца, когда они вырулили на шоссе.

– Покупать электроодеяло.

– В июле?!

– До зимы не так уж далеко.

– Да уж, готовь шубу летом…

Они улыбнулись друг другу, а потом Майк все испортил.

– Эшлин, мы так редко тебя видим, – с трагическим видом сообщил он.

О господи, не хватало еще!

– Мама так тебе рада.

Нужно было что-нибудь ответить.

– Гм… как она сейчас?

– Великолепно. Тебе бы почаще к нам приезжать… Теперь она опять стала такой, какую я когда-то брал замуж.

Снова повисла пауза, и Эшлин вдруг услышала свой собственный голос:

– Почему с нею происходили все эти ужасы? Никогда раньше она не решалась задать подобный вопрос.

Майк на секунду оторвал взгляд от дороги и посмотрел на дочь.

– Кто знает, – с наигранной бодростью ответил он. – Депрессия – это такая болезнь, ты же знаешь сама.

– Да, но с чего бывает депрессия? – не отставала Эшлин, ища папиного сочувствия.

– Иногда это начинается после какой-нибудь утраты или… травмы, – пробормотал он растерянно. – Говорят, эта штука может передаваться по наследству.

Весело, ничего не скажешь… У Эшлин пропало всякое желание разговаривать, и она полезла в сумку за мобильным телефоном.

– Кому звонишь?

– Так, никому.

Отец смотрел, как Эшлин нажимает кнопочки, и сердито бросил:

– Я что, по-твоему, слепой?!

– Никому я не звоню, я проверяю свой автоответчик. Маркус не объявлялся ни разу с тех пор, как ушел от нее в четверг вечером. За два месяца, что они встречались, у них вошло в привычку перезваниваться ежедневно. И теперь его молчание тревожило Эшлин. Волнуясь, она набирала снова и снова его номер – но нет, ничего, тишина. Эшлин, едва не плача, убрала трубку.

В тот же вечер после длинного семейного обеда она решила позвонить Маркусу сама. Повод был: пожелать удачи на грядущем выступлении. Но на том конце провода в который раз включился автоответчик. Эшлин представилась ужасная картина: Маркус стоит посреди комнаты, слушает ее голос, а трубку не берет. Не в силах остановиться, она набрала номер мобильного: голосовая почта.

– Меркурий сейчас на спаде, – напомнила себе Эшлин. И с неохотой признала: – Или мой парень просто меня бросил.

Сначала Маркус обиделся на нее за то, что поехала к родителям, но вот насколько сильно обиделся? Мелькнула жуткая мысль, что все это уже непоправимо, и Эшлин стало по-настоящему страшно. Ведь Маркус ей нравится – очень, очень нравится. В кои-то веки нашелся человек, столь близкий к ее идеалу мужчины. Скорее бы воскресный вечер, тогда можно будет позвонить ему, потому что он сам просил… А что, как он опять не возьмет трубку?

– По субботам мы обычно смотрим видео, – сообщила с гордостью мама.

Вечер тянулся бесконечно, как жвачка. А Эшлин, холодея от дурных предчувствий, рвалась в Дублин, к своему другу.