Записки одиноких сердец, или Дневник красной туфельки (СИ)

То, что раньше находилось в зародышевом состоянии, росло и развивалось, постепенно приближаясь к печальному итогу, который все участники истории и получили. Нужно было остановить все на раннем этапе. Как рак. Обнаружить, вырезать, не позволить метастазам разрастись и привести к трагедии, но она почему-то не решилась на радикальные меры. Махнула рукой. Пройдёт...

Любовь, сама по себе, достойна сравнения с таким неприятным заболеванием, как рак. Особенно в тот период, когда ученые ещё не знали, как с ней бороться. Любовь зачастую тоже неизлечима, от нее невозможно избавиться. Нельзя закрыть глаза, прошептать заклинание и понять, что больше не любишь. Это просто нереально. Она не всегда приносит счастье, не всегда дает людям почувствовать себя нужными, желанными, иногда она дает обратный результат, ломая хрупкую самооценку подростков в два счета. Точно так же, как ломают сим-карту одним сжатием пальцев. Известно немало случаев, когда любовь губит, и потому подходить к ответственным решениям следует осторожно, не прыгая с разбега в море. Только вот подросткам объяснять это зачастую бесполезно.

Но одно дело подростки, живущие потребностью любить и получать любовь в ответ на свои чувства. Другое - взрослая женщина. Виктория не могла простить себе этой ошибки. Не могла смириться с тем, что долгое время блуждала в темноте, считая себя слепой. На самом деле, следовало лишь поднять руку и сдернуть с лица маску, которую на нее надели, пытаясь убедить в силе своей любви. Красиво ухаживая, забрасывая подарками и комплиментами, но на деле ничего не испытывая. Даже по минимуму.

Всё, что Кингстон говорил, оказалось ложью. Ни слова правды. Только обман, в котором без проблем можно утонуть, уйти под эту воду с головой, попытаться выплыть и потерпеть фиаско. Не так просто отличить правду ото лжи, когда голова занята любовной мишурой, а недостатков любимого просто не замечаешь, попав под очарование достоинств. Виктория корила себя, искала оправдания, но не находила.

С самого начала было понятно, что с Алексией дело нечисто. Постоянные придирки на пустом месте, заострение внимания на том, что вообще не играет никакой роли. Не укажи на это кто-то особо проницательный - никто не заметит. Однако Кингстон неизменно замечал; всё, в мельчайших подробностях. И это должно было насторожить. Но почему-то не насторожило. Казалось, что он просто пытается заботиться о девочке. Методы странные потому, что раньше с воспитанием детей ему сталкиваться не приходилось. Школьники равно дети посторонние совсем не то же самое, что дети свои, о которых нужно проявлять заботу постоянно, держать всё под контролем, пытаться вложить в их головы как можно больше знаний. Теперь наружу выплыла неприглядная правда. Не было там никакой заботы. Ею даже не пахло...

Виктории отчаянно хотелось напиться. До беспамятства. Чтобы ничего не видеть, не слышать, не воспринимать окружающую действительность. Но желание это быстро исчезло. Женщина, рассудив здраво, пришла к выводу, что оно того не стоит. Если человек ушел с твоего жизненного пути, значит, он уже не нужен. В какой-то момент Том появился в её жизни лишь для того, чтобы помочь Виктории осознать, дороже дочери человека у нее не было и не будет.

Расставание не стало маленькой смертью. Оно стало чем-то вроде бурного течения, выбросившего Викторию на берег из реки забвения...

Хейворт прошлась по дому, оглядывая привычный интерьер комнат. Теперь, после расставания с Томом, ей многое захотелось изменить. Сделать ремонт. Сорвать со стен старые обои, вынести их во двор и устроить большой костер, сжигая вместе со старой бумагой подарки, открытки... Воспоминания об этом периоде жизни. Пусть он длился недолго, но не прошел незаметно.

Тори спустилась на первый этаж и направилась на кухню. Занялась приготовлением кофе. Монотонные, можно сказать, рутинные действия, оказались удивительно успокаивающими. Уже через пару минут по кухне начал разливаться приятный запах свежего кофе и специй, которые женщина добавляла в напиток. И почему-то захотелось апельсинов. Сладких, сочных, восхитительно пахнущих. Чей запах смешивается в воздухе с ароматом сосновых иголок. Свежие они пахнут так терпко, так очаровательно. Запах Рождества тот самый, знакомый с детства, состоял из четырех компонентов: хвоя, имбирные пряники, апельсины и кофе, который пили родители Виктории. С тех пор, как она уехала из родительского дома, прошло немало лет, но Рождество, по-прежнему, ассоциировалось с этими ароматами и ничто не смогло их вытеснить из памяти женщины.

Сейчас ей отчаянно хотелось отмотать пленку жизни на несколько десятков лет; снова стать маленькой девочкой, вбегающей в кухню с мороза. Раскрасневшаяся, заливисто смеющаяся, не снимая верхней одежды и не моя рук, она тут же тянулась к печенью. На вкус оно было волшебным. И печь такое могла только мама.

Сделав пару глотков обжигающего кофе, Виктория вновь потянулась к телефону и набрала номер. На этот раз ответ последовал, но голос не принадлежал Алексии. Он был мужским.

Тори сразу догадалась, с кем именно разговаривает. Тот самый мальчик, о котором раньше говорила дочь. Сожалела, что не может быть с ним вместе. Первая в жизни Алексии любовь. Что-то подсказывало Виктории, что это именно любовь, а не влюбленность, которая так часто встречается в отношениях подростков.

Вначале появилась какая-то неловкость. До этого дня Виктория и Патрик никогда прежде не пересекались. Женщина имела слабое представление о том, каков жених её дочери. Сейчас представилась прекрасная возможность с ним поговорить, но слов подходящих не было. Впрочем, неловкость эта долго не длилась. Локруа взял инициативу в свои руки и начал разговор сам. Виктория приняла условия игры.

Патрик оказался неожиданно приятным собеседником, хотя, изначально Тори ничего хорошего от него не ждала. Самое главное, что об Алексии он отзывался с теплотой. Эта нежность сквозила в его голосе на протяжении всего времени, что Тори общалась с парнем своей дочери. И не было подозрений, что нежность эта - игра на публику, попытка выставить себя в лучшем свете. Ничего подобного. Патрик Локруа, действительно, переживал за судьбу Алексии и хотел, чтобы у девушки всё было в порядке.

Настороженность ушла. Появилась уверенность, что хотя бы Алексии в этой жизни должно повезти. Уже повезло.

Сейчас, когда Алексия была рядом, все страхи женщину покинули. С девочкой всё хорошо. Она жива, здорова и не напоминает запуганного зверька, готового от любого неосторожного жеста или слова забиться в угол, откуда её ничем не выманить. Естественно, Алексия нервничает, потому слезы текут по щекам. Но это пройдет. Все проблемы исчезнут, и вновь всё вернется на круги своя. Будет счастливая жизнь, не омраченная бесполезными выяснениями отношений, исчезнут утренние перепалки и та негативная атмосфера, что, казалось, целиком опутала их дом. Томас себя здесь чувствовал неуютно, сам неоднократно говорил, что по ощущениям он "словно лишний в этих стенах". Возможно, так и было.

Алексия смахнула слёзы с ресниц рукавом. Платочка у нее не было.

- Как ты, мамочка? - спросила всё ещё немного подрагивающим голосом.

- Всё хорошо, детка. Всё хорошо. Всё плохое осталось позади.

- А он?

- Я приняла решение, которое мне кажется наиболее оптимальным в данной ситуации. Я отменяю помолвку и вообще разрываю отношения с этим человеком.

Алексия присела на пол, положив голову матери на колени. В этот момент ей очень хотелось быть, как можно ближе, к маме. Как в старые добрые времена, когда не было между ними непреодолимых препятствий, именуемых ревностью, завистью, ненавистью. Все эти препятствия пришли в их дом вместе с Томом. Настало время с ними попрощаться.

- Мам...

- Что, малыш?

Виктория ласково погладила дочь по волосам.

- Я хочу тебе кое в чём признаться.

- Да?

- Да. У меня целых две новости. И они не очень хорошие. Только обещай, что не станешь злиться.

- Не буду.