Черный лебедь

В течение короткого разговора, внимательно разглядывая этого великана, Эдисон уже решил, что в историю литературы американец наверняка не войдет, но в ближайшие пять-семь лет, без сомнения, обогатит своего издателя. В считанные минуты между ними установилось полное взаимопонимание, и они стали друзьями. Когда Эдисон протянул Вилдингу договор, который обеспечивал издательству «Монтальдо» исключительные права на переводы его романов, тот подписал его, даже не читая.

Еще через пять минут американец попрощался, а Кривелли, вызванный к телефону, ушел к себе в кабинет, оставив Эдисона одного вдыхать аромат жимолости в предвкушении пьянящих его будущих перспектив.

Одним духом он опрокинул стакан виски, зажег сигарету и с чувством блаженства откинулся на спинку плетеного кресла.

Увидев ее, Эдисон подумал, что перед ним сказочная сильфида из северных легенд. У нее были длинные гладкие волосы цвета спелой пшеницы. Гибкая, тонкая, изящная, лицом она была нежна, как подросток, и в то же время имела зрелые формы женщины. Она шла из глубины сада, где голубая вода бассейна сквозила через сочную пестроту зелени, отчего еще больше напоминала русалку.

– Добрый день! – приветливо поздоровалась она.

Эдисон, отвлеченный этим прекрасным видением от своих мыслей, в замешательстве поднялся.

– Вы в самом деле меня не узнали? – спросила девушка. – Я Ипполита Кривелли, – улыбаясь, добавила она.

– Ах, да… Но платье… и это солнце… Они превратили тебя в какое-то сказочное создание. Теперь я узнаю тебя. Здравствуй, – приходя в себя, ответил Эдисон.

Ипполита села в кресло и пригласила гостя сделать то же. Она смотрела, не отрываясь, ему прямо в глаза, чем приводила его в смущение.

– Позволите принять это ваше замешательство за комплимент? – спросила она.

– Я бы сказал, да, – ответил Эдисон, принимая свой обычный уверенный тон.

И, наклонившись к ней, тихо добавил:

– Я тебе очень признателен.

– За что? – притворно удивилась она.

– За знакомство с одним интересным автором, который стоит теперь в моей «конюшне». Ты первая заметила его.

Ипполита взмахнула своими густыми длинными ресницами и с лукавым видом взглянула на него.

– Такой человек, как Монтальдо, всегда обязан только самому себе, – возразила она, беря сигарету из деревянной коробки, стоящей на столике рядом с креслом.

– Джеймс Вилдинг – весьма перспективный писатель, с которым я никогда бы не познакомился без тебя, – убежденно сказал Эдисон.

Он поднес зажигалку, стараясь вспомнить, пока она прикуривала, сколько лет Ипполите, и спрашивал себя, как бы он реагировал, если бы его дочь Валли вела себя столь же развязно. К счастью, Валли было всего двенадцать лет, а Ипполите, теперь он вспомнил это, недавно исполнилось восемнадцать. «К тому же Валли брюнетка», – подумал Эдисон, и успокоился.

Он оценивающе посмотрел на девушку, которая сидела перед ним. Если бы она не была дочерью Кривелли, Эдисон вел бы себя совершенно иначе. Он бы ответил на те ожидания, которые, очевидно, девушка имела на его счет. Но он понимал, что, учитывая обстоятельства, должен действовать максимально осмотрительно. Она же тем временем с лукавым видом взирала на него, похоже, угадывая его мысли.

– Вы знаете, синьор Монтальдо, мне нравятся мужчины, которым сопутствует в жизни успех, – сказала она, словно поддразнивая его.

Эдисон вспомнил рассказы, которые ходили насчет сексуальных аппетитов молодой Кривелли. Она становилась уже несчастьем своей семьи. Один за другим от нее отказались все молодые женихи, которых родители подыскивали для нее, и теперь они уповали на какого-нибудь опытного зрелого мужчину, способного укротить ее. Но, несмотря на ее красоту и богатство, не нашлось еще претендента, достаточно храброго, чтобы взять ее в жены.

– Мне надо идти, Ипполита, – сказал Эдисон, в то время как улыбка ее делалась все более вкрадчивой. – У меня дела.

– Боитесь? – уколола она. – А ведь я обожаю зрелых мужчин.

– Уверен, что ты найдешь мужчину, которого хочешь, – вставая с кресла, ответил Эдисон.

– А если я его уже нашла? – с лукавым видом спросила она.

– В таком случае рад за тебя, – отрезал Монтальдо и, взглянув на часы, добавил: – Мне в самом деле нужно идти. А тебя прошу передать от меня привет твоему отцу.

И он торопливо вышел из беседки, сопровождаемый коротким пронзительным смехом девушки.

Эстер сидела возле окна в гостиной и штопала детям носки, пользуясь последним светом дня.

За время войны она обнаружила в себе такое умение приспосабливаться к самым разным условиям жизни, какого прежде не знала за собой. К тому же работа, особенно та, что не требовала напряжения, позволяла думать о своем. Все источники дохода иссякали. Но, к счастью, оставались еще драгоценности, накопленные за прежние годы, которые позволяли семье Монтальдо жить пристойно в их скромной квартире в Лугано. Хотя это и было несравнимо с тем уровнем жизни, к которому они привыкли в прежние годы.

В утешение себе они могли бы сказать, что среди беженцев были и те, которым жилось куда хуже их. Новости, передаваемые по радио и вычитанные из газет, позволяли надеяться, что конец войны близок.

– Мама, ты мне поможешь с сочинением? – спросил Фабрицио, который тихо подошел к ней.

В руке у него были тетрадь и ручка. Эстер встретила его теплой улыбкой.

– Ну конечно, дорогой. Иди, садись сюда, рядом со мной, – с готовностью ответила она.

Эстер испытывала странное чувство, слыша, как этот робкий и тихий ребенок, который не был ей сыном, зовет ее мамой. Мальчик называл ее мамой по собственному побуждению. Он начал так обращаться к ней уже здесь, вскоре после бегства в Швейцарию.

Эстер положила иголку с ниткой и протянула руку, чтобы привлечь его к себе.

– Какая тема сочинения? – спросила она.

– «Мой самый лучший друг», – ответил Фабрицио.

– Прекрасная тема, – кивнула Эстер. – Ты уже решил, что будешь писать?

– Я уже начал. Я написал: «Мой самый лучший друг – это мой брат Эмилиано». А теперь не знаю, что писать дальше.

– Тебе не хватает доводов?