Нарциссы для Анны

Блестящая назойливая муха села на тыльную сторону его левой руки. Молниеносным движением он поймал ее правой рукой и швырнул о стенку. Это был добрый знак, что-то вроде удачного гадания, и когда Чезаре, выйдя на улицу, вдохнул свежий воздух, аромат полей показался ему еще приятней и сладостней.

Солнце встало, и все было залито ярким светом. Чезаре снял с себя тяжелые кованые башмаки, связал их вместе шнурками и перекинул через плечо. Башмаки еще крепкие, и не стоило трепать их каждый день по дороге; лучше босые ноги, которые никогда не изнашиваются. Чтобы быть на работе к семи, ему приходилось шагать по два часа до фабрики фонографов, где он и работал. Чезаре платили лиру и двадцать чентезимо в день, и это было неплохо — ребята его возраста зарабатывали всего лиру. Но он был ловок и силен и никогда не уставал, орудуя молотком.

Через скрытый в бузине лаз Чезаре забрался в огород, сорвал три крупных красных помидора и сунул за пазуху. А по дороге зашел в булочную и купил на пять чентезимо желтого хлеба, еще горячего, прямо из печки. Остановился на обочине, вынул из кармана большой клетчатый платок и завернул в него хлеб и помидоры.

— Спешим?.. — окликнул его идущий навстречу парень с курчавой густой шевелюрой, получивший прозвище Риччо — Кудрявый.

Чезаре махнул ему рукой в знак приветствия. Риччо был его самый близкий друг, товарищ по играм и по работе. У него был такой же узелок и башмаки через плечо, которые болтались при ходьбе. Риччо было уже шестнадцать, но год разницы ничего не значил — Чезаре был крепок и высок для своего возраста, и темный пушок уже оттенял его верхнюю губу. Он давно положил глаз на отцовскую бритву и уже несколько месяцев пробовал бриться.

Два друга зашагали бок о бок по дороге, которая вела к фабрике. Солнце начинало припекать их затылки. Чезаре взглянул на небо и выругался:

— Черт возьми, сегодня опять не будет дождя.

— Какая тебе разница, будет дождь или нет? — хмыкнул Риччо. У него был разочарованный и слегка насмешливый вид, как у человека, давно все познавшего. Подхватив пальцами ноги дорожный камешек, он зашвырнул его в канаву, почти не сбившись со спорого шага. Они переговаривались, но каждый думал о своем.

— Не помешало бы днем хорошей грозы.

— Ну да, твои плантации лучше зазеленеют.

— Почему тебе нет ни до чего дела? — возмутился Чезаре. — Неужели тебя ничего не волнует?

— Не-а. У меня уже было все.

Глаза Риччо блестели. Всем своим видом он давал другу понять, что с ним приключилось нечто из ряда вон выходящее.

— И что же такое у тебя было? — усмехнулся Чезаре, зная, что рано или поздно тот все равно не выдержит и расскажет.

Они шли мимо остерии. В кухне уже работали, и вокруг разносился аппетитный запах жареного мяса с луком. Гарсон подметал утрамбованную землю под навесом из вьющихся растений, вокруг которого кружились ласточки. Чезаре с грустью посмотрел на мраморные столики остерии. Однажды он был тут с отцом, тогда еще сильным и крепким, как дуб, пил легкое вино и шипучую сельтерскую воду из сифона, и это воспоминание осталось в нем навсегда.

Шагая рядом, Риччо немного помедлил, потом, ухмыльнувшись, выпалил:

— Вчера я заделал Миранду.

Чезаре не знал, верить ему или не верить, но это признание друга задело его. Миранда, дочь трактирщика, жила на виа Ветраски и была известна своей беспутностью. В гостинице на виа Ветраски, улице, которая пользовалась дурной славой в квартале, ребята нередко видели мужчин и женщин, которые выпивали и лапали друг друга, бесстыдно ругаясь и хохоча. Миранда исполняла там дьявольский танец — канкан, нечто волнующе непристойное, когда при каждом движении ноги из-под юбки мелькали ее белые ляжки, обтянутые черными чулками с цветными подвязками, и даже видны были кружевные трусики на крутых ягодицах. Все это вызывало у зрителей взрывы восторга и бурные, беспорядочные аплодисменты.

— Ври больше!.. — засомневался Чезаре.

— Не веришь?

— Конечно, не верю, — сказал Чезаре, раздираемый тем не менее любопытством.

— Клянусь тебе.

Риччо остановился и, обернувшись к другу, поднес два скрещенных указательных пальца к губам.

— Клянусь! — торжественно повторил он. — Миранда зазвала меня к себе домой, раздела догола и тут же сама разделась. Я обалдел и ничего не соображал, а она легла под меня и говорит: «Давай, давай парень!..»

— А ты? — Чезаре покраснел, как рак, слушая этот рассказ.

— Ну я и «давал», — сказал тот. — А потом меня будто током ударило, так всего затрясло, что в глазах потемнело.

— И хорошо было?

— Еще как! Будто умираешь и вновь рождаешься, — ответил Риччо. — Но ты еще слишком мал, чтобы это понять.

Он вскинул голову и зашагал вразвалочку по дороге, как взрослый, все познавший на свете мужчина.

Чезаре был потрясен этим рассказом друга. Сердце его колотилось, лицо вспотело. Перед глазами его, как в волшебной игре зеркал, появлялись и исчезали то зовущие губы, то затуманенные лаской глаза, то голые бедра Миранды — все это вдруг с такой силой овладело им, что он шел, ничего не видя, словно слепой. А мысль, что и он мог бы проделать все это с Мирандой, приводила его в содрогание.

— Что с тобой? Ты чего такой странный? — дернул Риччо его за рукав. — О чем ты думаешь?

— Да отвяжись! Ни о чем, — огрызнулся Чезаре. — Пошел ты к черту со своей Мирандой!..

Риччо знал, что бесполезно выпытывать тайные мысли друга. Если Чезаре не хочет, от него ничего не добьешься. Его друг, хоть и был моложе, но характер имел твердый и в любом споре мог постоять за себя.

— Ладно, пошли, — сказал он, прибавляя шагу. — А то еще опоздаем на работу.

По дороге к ним присоединялись другие, такие же, как они, ребята, молодые парни и зрелые мужчины. Все они направлялись туда же, на фабрику фонографов в Опере, деревушке к югу от Милана. Следовало поторапливаться, и все они зашагали быстрее, не разговаривая и не глядя по сторонам. Почти все шли босиком, перекинув башмаки через плечо.

Вскоре за их спинами послышался рокот мотора, который приближался, сопровождаемый облаком пыли. Четырехместный «фиат» инженера Марио Гальбиати, хозяина фабрики, обогнал их, дав длинный гудок, и этот шумный маневр вызвал восхищение рабочих, которые подались в сторону скорее из уважения, чем из страха быть сбитыми. Никто не испытывал зависти или досады: это было в порядке вещей, что хозяин разъезжает на автомобиле, а рабочие идут пешком с башмаками через плечо. И только Чезаре Больдрани, глядя вслед удаляющейся машине, не в первый раз уже представил себя за рулем в кожаном шлеме, в больших очках, в перчатках, плотно обтягивающих руку, и дал себе слово добиться этого. А слово свое этот парень умел держать.

Фабрика, представлявшая собой низкое и длинное строение кирпичного цвета, с матовыми квадратными стеклами, окруженное грязно-серой стеной, была уже в трех шагах. Выскочивший навстречу хозяину сторож торопливо и почтительно распахнул ворота, но, как только машина проехала, ворота почему-то закрылись и не открылись, даже когда рабочие подошли.

— Что это за новости? — сказал один из них, в то время как все удивленно остановились.

— По-моему, это не предвещает ничего хорошего, — добавил другой, покачивая головой.

— Пойду узнаю, в чем дело, — выступил вперед пожилой бригадир.

Он постучал в маленькую дверцу, вделанную в створ больших ворот, и сторож открыл. Бригадир исчез за воротами, остальные в тревоге ждали. Вскоре он вернулся вместе с хозяином, лица у обоих были мрачны.

— У меня для вас скверные новости, — объявил Гальбиати, в то время как все глаза были прикованы к нему. — Дела наши плохи. Вы сами знаете, что последнее время у нас мало заказов.

Это сообщение, сделанное твердым голосом, не было началом переговоров или приглашением к дискуссии. Для кого-то оно означало приговор, и потому было встречено угрюмым молчанием.

— Я понимаю, — продолжал хозяин, — вы ждете объяснений, и они будут сейчас. Дело в том, что наши клиенты не берут больше фонографов с валиком, которые мы производим. Все хотят фонографы с диском. Их сконструировал Пате, и они имеют на рынке бешеный успех. Людей привлекает новизна, и они не замечают, что наши валики воспроизводят голос лучше, чем диски. К тому же наши аппараты дешевле. Пройдет какой-нибудь год, и с дисками будет покончено. У диска нет будущего. Однако пока что я должен уволить десятерых из вас.