Влюбленный Дед Мороз

Благодаря стечению обстоятельств Олег Павлович стал учителем математики и информатики в обычной, хотя и очень хорошей, средней школе.

Трудно представить себе место более реальное, чем обычная средняя общеобразовательная школа.

Особенно для мужчины.

Особенно для молодого, интересного и неженатого мужчины.

Школа не оставляла решительно никакой возможности считать внешний мир лишь отражением чьего-то сознания. Коллеги-женщины, мигом подмечающие нечищеную обувь, оторванную пуговицу и измятый носовой платок, шепотки и хихиканье старшеклассниц, шпаргалки, свободно перемещающиеся под партами на контрольной в восьмом классе, и кнопка, положенная на сиденье учительского стула в пятом, — все это заставляло держать ухо востро.

Кроме школы, была еще Полина, которой тоже нужно было соответствовать. Постепенно Олег Павлович привык, втянулся и уже не представлял себе, как это раньше он мог выйти из дому в несвежей сорочке, без галстука и без холодно-сдержанного, но неотразимо привлекательного для женщин аромата туалетной воды «Hugo Boss».

Но, отдав необходимую дань внешнему миру и собственным внешним потребностям, он неизменно возвращался к тому единственному, что имело для него интерес, что составляло смысл и значение, — к Великой теореме Ферма. К теореме, над доказательством которой вот уже триста лет безуспешно бились величайшие умы человечества.

Кроме самого Ферма, доказательство теоремы искали такие титаны, как Рене Декарт и Леонард Эйлер.

В начале XX века известный немецкий промышленник Пауль Вольфскель, решивший, по причине общей разочарованности, покончить жизнь самоубийством, неожиданно для себя увлекся теоремой Ферма — причем до такой степени, что изменил свое решение.

Он дожил до глубокой старости. И, хотя с доказательством ему не повезло так же, как и другим, умер большим оптимистом. Он даже основал призовой фонд в 100 тысяч германских марок, которые бы достались тому, кто найдет доказательство теоремы.

В 1994 году весь научный мир облетела сенсация — Эндрю Джон Уайлс, профессор математики из Принстона, опубликовал в журнале доказательство Великой теоремы — аж на ста страницах! Причем использовал современный аппарат высшей математики, о котором Декарт и Эйлер могли только мечтать.

Ненаучный мир откликнулся на великое событие мюзиклом Розенблюма «Последнее танго Ферма», романом Артура Кларка «Последняя теорема» и очередной серией мультфильма про Гомера Симпсона.

Сэр Эндрю на церемонии вручения ему ордена Британской империи заявил: «Теперь наконец-то мой ум спокоен».

Олег Павлович Строганов впал в депрессию.

Но ненадолго.

Внимательно изучив все сто журнальных страниц, он обнаружил две вещи, о которых в порыве всеобщего энтузиазма то ли забыли, то ли предпочли не упоминать.

Во-первых, доказательство Уайлса работало только для эллиптических кривых над рациональными числами. Во-вторых, оно было слишком громоздким.

Непременно должен существовать другой путь, сказал себе Олег Павлович.

Другое доказательство. Более общее, элегантное и лаконичное.

Иначе и быть не может. Иначе все было бы слишком… несправедливо.

«А если попробовать зайти с другой стороны, — размышлял Олег Павлович, бреясь утром перед зеркалом в ванной. — С другой стороны…

Надо поменять перегоревшую лампочку. Прочистить сток в раковине. Купить новые лезвия. И, да, попробовать метод Таниямы-Симуры.

Черт, была же еще какая-то мысль! Про другую сторону. Совсем про другую. А кто по другую сторону от меня? Ну правильно, ученики. Дети.

Почему бы и нет, — думал Олег Павлович по дороге в школу. — Я, конечно, не верю во все эти психологические штучки, но иногда это действительно работает.

Объясняешь им какую-нибудь тему, объясняешь, объясняешь… пока сам, наконец, не поймешь.

Это называется «проговаривание». Проговаривание проблемы вслух. Можно, конечно, говорить вслух с самим собой, но вероятность услышать в ответ полную чушь, которая, как ни странно, может навести на нужную мысль, в этом случае равна нулю…»

— Для любого натурального числа n > 2 уравнение an + bn = cn не имеет решений…

— А чего тут сложного-то? — искренне удивился твердый хорошист Кузьмин. — Та же теорема Пифагора, только наоборот… И не с квадратами, а с кубами… ну, или там, с четвертыми или пятыми степенями!

Класс дружно поддержал Кузьмина.

Олег Павлович молчал, загадочно улыбаясь краешками тонких губ, как настоящий Чингачгук.

— И вообще, мне кажется, Ферма был не прав, — брякнул Митя Соболев, который изо всех сил старался произвести на Олега Павловича хорошее впечатление, — такие числа наверняка есть. Ну… они просто должны быть, правда? Для n = 2 они же есть!

— Точняк, — уверенно заявил Кузьмин. — Должны быть. Так что теорему Ферма проще не доказать, а наоборот… опрова… опрово…

— Опровергнуть, — мягко подсказал Олег Павлович.

— Ну да, вот я и говорю! А что будет тому, кто это… опровергнет?

— Ну, Нобелевскую премию по математике, к сожалению, не дают, — вкрадчиво отозвался Олег Павлович, — но можно получить Золотую медаль Филдса и сто тысяч евро. А от меня лично — пятерку за год по алгебре.

— Ух ты! Пятерку за год! По алгебре! Обещаете?!

Екатерина Сергеевна последовала советам подруг по Клубу, но, разумеется, не полностью, а частично. Вместо светлых волос, чулок в сеточку и мини-юбки она пришла в школу в новых духах.

Их тонкий, нежный, напоминающий японские ирисы аромат был едва заметен среди волн бодрого, энергичного и напористого учительского запаха. И все же кое-кто почувствовал его и проводил Екатерину Сергеевну озадаченным взглядом.

К сожалению, Олег Павлович ничего не заметил. Ни на большой перемене, когда Екатерина Сергеевна зашла в кабинет математики, чтобы окончательно выяснить оценки 7-го «Б» за вторую четверть, ни после, на педсовете, где она специально села поближе к нему — не рядом, разумеется, за одну парту, а по соседству, через проход.

Олег Павлович вообще никого и ничего на педсовете не замечал. Перед ним на столе лежал одинокий лист бумаги, испещренный непонятными символами, и остро оточенный карандаш. Время от времени Олег Павлович принимался крутить карандаш тонкими длинными пальцами. На бледное чело математика под черными индейскими волосами набегала задумчивая складка. Аквамариновые глаза лучились фанатическим блеском.

Вот оно, с благоговением думала Екатерина Сергеевна. Вот он, путь к его сердцу! Какая жалость, что она ничего, ровнешенько ничего не смыслит в высшей математике!

От горестных размышлений Екатерину Сергеевну отвлек завибрировавший в кармане мобильный телефон. Екатерина Сергеевна выскользнула из-за парты, пробормотала извинения и на цыпочках побежала в коридор.

— У меня для тебя кое-что есть, — услыхала она в трубке голос Лилии Бенедиктовны, — приходи в Клуб. Прямо сейчас.

Екатерина Сергеевна колебалась ровно полминуты.

Раз Лилия сказала — прямо сейчас, — значит, надо идти.

От школы до Клуба пешком идти пятнадцать минут, а если очень постараться, то и все десять. Десять минут туда, пять минут там, десять обратно. Через полчаса она вернется и, как ни в чем не бывало, займет свое место. К тому времени директор кончит свое выступление насчет модернизации образования, но его место за кафедрой займет председатель профсоюза.

А это, думала Екатерина Сергеевна, сбегая по лестнице к боковому выходу и на ходу застегивая крючки старенького кроличьего жакетика, еще минут на двадцать, не меньше… Так что можно особенно не спешить.

Но все же она спешила и из-за спешки едва не растянулась на заново обледеневшем крыльце Клуба (дворник в это время отмечал с коллегами получение премии).

— Вот тебе два билета на мюзикл «Последнее танго Ферма», — сразу же обрадовала ее Лилия Бенедиктовна, — сегодня, в семь часов вечера, в бывшем ДК металлургов — знаешь, где это? Только один спектакль, в честь десятилетия со дня доказательства теоремы.