Спасительный свет (Темная сторона света) (др. перевод)

Затем он вернулся в дом, и не спеша обошел кухню, кабинет, спальни, чтобы проверить, нельзя ли добрать у нее что-нибудь еще. Закончив обход, он сел в плетеное кресло в гостиной напротив Оливии. Он держал в руках «Сладкое приближение» – изящный стихотворный томик, опубликованный им несколько лет назад, и экземпляр «Крушения „Восточного ветра“, книги, которую они написали вдвоем.

– Ну, как ты поживаешь? – спросил он, положив книги себе на колени.

Она отпила глоток пива:

– Вся в делах.

– А что еще нового? – его голос резанул ее своим сарказмом, но затем смягчился. – Пожалуй, это хорошо. Хорошо, что ты занята.

– Я начала работать в приюте для женщин, подвергшихся насилию.

Она внимательно наблюдала за ним. Его лицо исказилось, щеки побледнели, а глаза за стеклами очков округлились. Он наклонился вперед:

– Зачем?

Она пожала плечами:

– Чтобы занять время. Я работаю там пару вечеров в неделю. Им действительно нужна помощь. В местах, типа этого, инфекции вспыхивают, как пожар.

Поначалу это было трудно – работать там. Все говорили об Энни с таким же благоговением, как Пол. Ее фотографии украшали стены, а ее витражи, казалось, были в каждом окне: яркие краски заливали измученных женщин и неугомонных детей.

– Это неспокойное место, Лив. Она засмеялась:

– Я работала в округе Колумбия, помнишь?

– Трудно даже представить, что может произойти в подобном месте.

– Это хорошо.

Он со вздохом откинулся на спинку стула. Оливия знала, что последние несколько недель он освещал разбирательство по делу Захарии Пойнтера. Она не читала его статей. Она не хотела знать, как он написал об Энни, не хотела угадывать его радость по поводу пожизненного заключения Пойнтера.

– Послушай, – снова заговорил Пол. – Я давно хотел спросить у тебя кое-что. Только не сердись, ладно? Я имею в виду, как бы ты ни ответила, я не собираюсь предъявлять тебе какие-либо претензии. Я понимаю, что ты такой же человек, как и все мы.

Снова эта быстрая, нервная усмешка. Он рассеянно листал страницы «Сладкого приближения», а она ждала, пока он заговорит снова.

– Когда ты поняла, что это была Энни, там, в отделении скорой помощи, это как-то повлияло на твои действия? – спросил он. – Я хочу сказать, пытаясь спасти ее, ты делала все так же, как если бы она была просто какой-то…

Должно быть, он увидел выражение ее лица, потому что слова застыли у него на губах.

Оливия резко встала, ее пальцы сжимали стакан.

– Ты ублюдок!

Положив книги на край стола, он подошел к ней и взял за локоть.

– Извини, Лив. Мне не следовало это говорить. Просто я… Меня все время мучил этот вопрос. Я имею в виду, что если бы я был на твоем месте, то не знаю, смог бы я…

Она выдернула руку.

– Тебе лучше уйти, Пол.

Он вернулся к столу, не глядя на нее и не говоря ни слова. Она смотрела, как он собирает свои вещи и идет к двери. Когда он ушел, она снова села – ноги были слишком слабы, чтобы носить ее по дому. Как же они были далеки от примирения, если он мог думать о ней такое! Но не думала ли она об этом сама? Не задавала ли она сама себе тот же самый вопрос в минуты мрачного настроения? Она знала ответ. Она старалась – всеми силами старалась – спасти жизнь Энни О'Нейл. Та ночь была самой тяжелой из всех, которые ей пришлось выдержать в отделении скорой помощи, и она была уверена, что сделала все, что могла, хотя ирония ситуации не сразу дошла до нее. Она в буквальном смысле держала в руках жизнь женщины, которую любил ее муж.

Пол не скрывал от нее свое увлечение Энни, и поначалу это успокаивало Оливию. «Если бы Энни представляла собой угрозу, – думала она, – то он бы таил свои чувства». Все началось с того материала, который он готовил для журнала «Сискейп». Он говорил о ней с восхищением, быстро превратившимся в безоглядное поклонение. Это было похоже на болезнь. Он заверял ее, что это было только с его стороны: Энни едва помнила о его существовании. И все же он не мог говорить ни о чем другом. Оливия выслушивала пространные описания красоты Энни, ее беспредельной щедрости, очаровательной насмешливости, неисчерпаемой энергии и необыкновенного художественного таланта. Она слушала с притворным интересом. «Это временно, – говорила она себе. – Это пройдет». Когда же это не прошло, она осторожно, тактично предложила ему ненадолго съездить за границу. Нет, сказал он, Оливия не могла этого понять.

Не могла понять до тех пор, пока Пол не упомянул двоих детей Энни. Тогда Оливия почувствовала реальную угрозу. Пол был одним из шестерых детей в крепкой, дружной семье. Ему недоставало семьи, похожей на его собственную, а все медицинские тесты указывали на то, что виновницей их бездетности была Оливия. В конце концов прошлой осенью она сделала операцию, чтобы увеличить вероятность зачатия, но к тому времени было уже слишком поздно. Даже в больнице, держа Оливию за руку после операции, Пол говорил об Энни – однажды та стала донором костного мозга.

– Можешь себе это представить? Перенести операцию, чтобы спасти жизнь совершенно незнакомого человека?

– Да, Пол, ты меня убедил, – первый раз в ее голосе звучало раздражение. – Она святая.

После этого он перестал говорить с ней об Энни, и это обеспокоило Оливию еще больше, ведь из его задумчивого молчания было ясно: Энни по-прежнему занимает его мысли. Он беспокойно спал. Худел. За завтраком перекладывал еду с одного края тарелки на другой. Он терял нить разговора, не мог найти ключи от машины, бумажник. Когда они занимались любовью – во время тщетных попыток примирения – движения его пальцев по ее коже были сухими, как пепел, и как бы ни были близки их тела, она чувствовала, что между ними появилась пропасть, которую нельзя преодолеть ни словами, ни прикосновениями.

Она спросила его прямо, были ли они с Энни любовниками, и он, не скрывая своего разочарования, ответил, что не были.

– Она очень любит своего мужа и счастлива в браке, – ответил он мрачно, и Оливия поняла, что о себе он этого уже не мог сказать. Очевидно, платонический характер его отношений с Энни диктовался самой Энни, а отнюдь не Полом.

– После того, как Пол ушел от нее – в тот вечер, когда умерла Энни, – он снял квартиру недалеко от своего офиса. Он написал ей длинное путаное письмо, полное извинений. Он писал, что знает: теперь у него никогда не будет Энни, но благодаря своему знакомству с ней, он понял, чего ему не хватает с Оливией. Самоуважение Оливии, которое она собирала по кусочкам всю свою жизнь, разрушилось за несколько минут, потребовавшихся, чтобы прочесть его письмо.

В течение следующих месяцев она видела его время от времени, когда у него возникала необходимость в каких-либо вещах, оставшихся дома. Одежда. Инструменты. Компьютер. Она наблюдала за его руками, когда он складывал, поднимал, упаковывал. Она скучала по его прикосновениям – и начала ходить раз в неделю на массаж только за тем, чтобы ощутить на своей коже руки другого человека. Пол больше не был так холоден, разговаривая с ней, и иногда при виде ее в его глазах появлялась улыбка. Эта улыбка порождала в ней надежду на то, что между ними еще осталось нечто, что может что-то исправить, но он не давал ей шанса. Он никогда не оставался в доме дольше, чем это было необходимо, за исключением того единственного вечера в апреле, когда она сама бесстыдно попросила его остаться, и он уступил, но потом буквально убил ее тем сожалением, которое она прочла в его взгляде.

Что случилось с мужчиной, за которого она вышла замуж, с мужчиной, который написал о ней целую книгу стихов, который помог ей забыть прошлое и впервые в жизни дал ей чувство защищенности?

Что случилось с мужчиной, который занимался с ней любовью так, словно не мог даже представить себе никакую другую женщину на ее месте? С тем мужчиной, который тогда еще не был знаком с Энни О'Нейл.

Он был нужен ей. Она хотела его вернуть.

Теперь Оливия стояла у окна в гостиной. Пустоты в комнатах за ее спиной, казалось, зло смеялись над ней, требуя заполнения. Она наблюдала, как грузовик исчезает за дюнами. Сотни раз они занимались любовью, так почему же природа избрала именно ту ночь, чтобы сделать ее беременной?