Бабочка

— Я представляю Латрисию Браун.

— Ту самую, из больничного шоу?

— Она знает Микки Шэннона, а он направил ее ко мне.

— У нее нет никаких шансов. Какая-то эпизодическая актриса против могущественной студии и одного из самых популярных продюсеров? Почему эта глупая девчонка не приняла их предложение? Я думаю, они были с ней даже слишком щедры.

— Потому что, па, — медленно сказала Джессика, — это — дело принципа. Она решила бороться и попросила меня представлять ее.

— Что собираешься делать, дорогая?

— Я еще, правда, не знаю, ма. Утром мы встречаемся с Барри Грином на студии.

Джессика взглянула на отца. Он с мрачным видом изучал программу передач.

Какое-то время они продолжали пить кофе в тишине. Каждый раз Джессика с тяжелым сердцем ехала навестить своих родителей — она приезжала, главным образом, чтобы доставить удовольствие маме. У них не было ничего общего с отцом, они абсолютно во всем были несогласны, а мама не могла нанести ни одного визита, чтобы не упомянуть что-нибудь из детства Джессики. Обычно вечер заканчивался тогда, когда Джессика смотрела на часы и считала минуты, когда наконец она может уйти.

Она была не просто обеспокоена делом Латрисии Браун, она начала по-настоящему волноваться. Джессика попыталась поговорить об этом с Джоном перед его отлетом в Сан-Франциско, но он не стал слушать.

Джессика не понимала, почему им не нравится специальность, которую она выбрала. Несомненно, в области творческой собственности нужны были эксперты-юристы. Джессика и ее партнер имели дело не только с контрактами, но и авторским правом, плагиатом, правами артистов и всем, что как-либо касалось книг, телевидения или кино. А сейчас, допивая кофе и поглядывая на часы, Джессика подумала: возможно, потому, что в обычной жизни ее окружали люди, занимающиеся промышленностью — ни Джон, ни ее отец не одобряли ее работу.

Она подумала о встрече завтра утром. Она уже стала плохо спать по ночам из-за этого. За те четыре недели, что прошли с тех пор как Джессика согласилась взяться за это дело и представляла мисс Браун, она так и не придумала, каким образом они могут выиграть дело у Барри Грина и студии. Хотя в контракте действительно не было ничего сказано о том, что Латрисия должна оставаться толстой, в нем все-таки предполагалось, что она не может резко менять свою внешность без одобрения студии. Такое похудение ведь не было частью шоу, оно не предусматривалось сценарием.

Мало того, газеты еще сообщили о том, что Барри Грин и студия предложили Латрисии Браун щедрую компенсацию. Она отвергла ее, и в результате симпатии общества к ней стали таять. Повышение гонорара и новая машина многим читателям «Лос-Анджелес Таймс» казались хорошей ценой. Но Латрисия не отказывалась от своей борьбы, потому что, как заявила она, пришло время, чтобы кто-нибудь показал хозяевам студии, что актеры не являются их собственностью, которой они могут распоряжаться, как им взбредет в голову.

Почти каждую минуту прошедшего месяца Джессика провела в раздумьях над этим делом, стараясь найти какую-нибудь штуку, за которую можно было бы зацепить Барри Грина. Но у него были деньги и власть, а Латрисия — чернокожая женщина, которая, к тому же, не сможет заплатить адвокату.

Джессика чувствовала себя Давидом, идущим против Голиафа, и очень беспокоилась, потому что она не знала, что будет говорить на завтрашней встрече, у нее не было ни малейшей зацепки.

В то же время она знала, на что шла. С самого начала было понятно, что это невыигрышное дело для ее клиентки. По контракту с Латрисией студия в буквальном смысле владела ею и могла делать все, что захочет. Она была неизвестной актрисой, и они могли даже убрать из сценария ее роль вообще, если бы захотели. Так почему же Джессика согласилась взять это дело, зная, что даже нет гарантии денежного вознаграждения?

Потому что, как очень пылко сказала ей Латрисия, приходит время, когда кто-то должен остановиться, оглянуться и начать борьбу. Джессика не могла устоять против такого вывода.

Когда ее отец взял пульт управления и включил телевизор, Джессика взглянула на него. Да, — подумала она, — приходит время, когда ты должен выступить за то, что является правильным. Если бы Джессика попробовала серьезно проанализировать мотивы, заставившие ее помогать Латрисии Браун, может быть, она смогла бы понять то основное в ее борьбе против Барри Грина и студии, то, почему она получила такое удовольствие от ведения судебных дел, от борьбы в суде. Основная причина заключалась в том, что суд — единственное место, где она могла встать и быть услышанной, и даже выиграть. Противоположная сторона представляла для нее как бы суррогат отца, священников и мужа, которым она никогда не могла противостоять.

Джессика отвела глаза от отца и была очень удивлена, увидев на экране телевизора красивое лицо Дэнни Маккея. Его хор громко распевал какой-то ритмичный гимн, пока он одаривал Америку своей улыбкой.

Она повернулась к матери.

— С каких пор вы стали смотреть Дэнни Маккея?

— Мы начали где-то…

— Он хороший человек, — прервал Джим Муллиган. — Преподобный выступает за честность и порядочность в этой стране. И мне он нравится.

— Но, папа, ведь он утверждает, что разговаривает с Богом!

— Джимми Картер тоже это говорил. И Франклин Рузвельт, если уж на то пошло.

— О Боже мой, отец! Этот человек опасен! Говорить, что Дэнии Маккей просто продолжает старую традицию в политике — чистая софистика. Одно дело обращаться к молитве или медитации, когда сомневаешься в чем-то, хочешь найти ответ на какой-то вопрос, и совсем другое утверждать, что знаешь, чего хочет Господь.

— Хелен, изображение опять не очень четкое. Ты звонила телевизионной компании, как я тебя просил?

Джессика посмотрела на свою мать. Миссис Муллиган отвела глаза в сторону.

Все трое откинулись на шелковые подушки и стали слушать, как Дэнни Маккей читает свою проповедь. Джессика не любила этого человека. Она не могла точно определить, почему именно, но в нем было нечто, что ей очень не нравилось. Улыбался он достаточно искренне и говорил, кажется, от сердца. Но он одевался в слишком дорогие костюмы и окружил себя здоровыми парнями, подстриженными ежиком, которые больше были похожи на телохранителей, чем на религиозных последователей.

На свои вечерние передачи, которые отличались от его ежедневного утреннего часа Благой вести, преподобный Дэнни всегда приглашал гостя — кого-нибудь, чья жизнь каким-либо образом была изменена Господом. Сегодня это был знаменитый модельер из Нью-Йорка. Перед двумя с половиной миллионами телезрителей этот человек признался в грехе гомосексуализма и сказал, что Господь его исправил. Это было очень волнующее признание. В конце певцы хора сплотились вокруг этого человека, как бы стараясь защитить его от чего-то, пока он и преподобный Дэнни рыдали друг у друга на плече.

Джессика раньше никогда не смотрела вечернюю программу Дэнни Маккея, но она слышала о ней, так как это была первая программа подобного типа, которую передавали в лучшее эфирное время, и так как она все выше и выше поднималась в опросах популярности. Джессика бы никогда не подумала, что программа христиан-фундаменталистов найдет такую большую аудиторию, однако…

Она посмотрела на своих родителей, которые, не отрываясь, смотрели на экран. Оба были католиками.

Джессика снова посмотрела на преподобного Дэнни. Без сомнения, он обладал определенным шармом, обаянием. Она наклонилась вперед, держа кофейную чашечку в руках, и внимательно наблюдала за спектаклем, разыгрывавшемся на экране. Все было невероятно наигранно, театрально, но во всех этих объятиях и слезах было что-то человеческое, что тронуло даже скептическое сердце Джессики. Не удивительно, решила она, что его рейтинг повышается. Она даже не удивится, если он выиграет предварительные выборы в Нью-Хэмпшире на следующей неделе.

Когда на экране появился телефон офиса преподобного Дэнни в Хьюстоне, Джессика резко встала и сказала: