Барби играет в куклы

Я нырнула в гардеробную и закрыла за собой дверь. Вот пусть попробует войдёт и здесь зачитывает свой обвинительный список. Слишком тесно, а он этого не любит. И вообще, Арчибальд старался зря, у Полковника всё это получалось более впечатляюще и даже разнообразней, хотя в свое время я этого и не смогла оценить. Как там, интересно, Полковник? Небось, дослужился до генерала Арчибальдовой армии.

Между прочим, теперь главнокомандующий с кем-то говорил по телефону, я приоткрыла дверь темницы и напрягла слух. Уж не со своим ли любимым юристом? Может быть, именно сейчас, несмотря на позднее время, они начинают кампанию по освобождению Арчибальда из жадных лапок очередной хищницы? Я вспомнила выражение лица Дениса, и мне захотелось заскулить.

Слушайте меня внимательно, — сказала я своему народу. — Завтра, нет, уже сегодня, я отвезу вас в одно место, там собралась очень хорошая компашка: Георг и еще один человек, я вас с ним познакомлю. В общем, вам понравится, а я буду вас навещать как можно чаще, главное вы там будете не одни.

Первым делом я внимательно посмотрела на Вояку — сейчас как пить дать станет нудить, но ошиблась — он лишь для вида хмурил брови, а сам готов был ехать хоть сейчас. Да и остальные не возражали. И вообще, меч явно придал Вояке солидности.

Не знаю, сколько времени прошло, когда я решила выбраться из укрытия — тихо. Дверь кабинета была плотно закрыта, судя по всему, Арчибальд окопался там надолго. Ну и пусть. Я подошла к шкафу и попыталась его открыть, чтобы достать своих овечек, не оставаться же им здесь. Как бы не так, створка не поддавалась, и ключа нигде не было видно. Может, ключик от заветной дверцы висит на груди у Карабаса Барабаса? Я послушала под дверью кабинета, тихо… нет, не совсем чтобы тихо, ага, Карабас уснул, не может же храпеть компьютер. Завтра попробую выяснить, где ключ и вернуть своё добро.

— Боже, Ксения, что ты сделала с волосами? То ли женщина, то ли мальчик, не поймёшь. Зачем?! Почему ты не посоветовалась со мной?! Элегантности это тебе не прибавило.

Я слушала Долорес почти равнодушно, наплевать, у нас вместо этого теперь шарм имеется.

Мими, которой тоже было начихать на недостающую кое-кому элегантность, расцеловала меня, дала понять, что она в полном восторге и, дрожа и повизгивая, стала устраиваться у меня на коленях. Через секунду я поняла, что бедняга была рада вырваться из рук "мамочки", потому что та кипела возмущением — еще бы, личная маникюрша, вскормленная, можно сказать, лично ею, вот этими вот руками, и тоже туда же — начала хамить!

— Нет, ты только взгляни, разве это ногти?! — Долорес совала мне под нос морщинистые лапки с длинными саблевидными ногтями. Вообще то да, это уже были скорее когти, но никакого другого изъяна я в них не видела. — Эта нахалка заелась, но я поставила её на место, можешь не сомневаться. — Я и не сомневалась, а таращилась на массивный перстень с темно-зеленым камнем, казалось, палец вот-вот сломается под его тяжестью.

— Какая красивая вещь.

— Дар любви, — сказала Долорес, оставив, наконец, в покое заевшуюся маникюршу. Она вытянула вперед руку и стала разглядывать перстень точно в первый раз. — Раньше мужчины умели бросать к ногам любимых женщин сокровища, не то что нынешние… — Она замолчала, задумавшись о чем-то, а я вдруг увидела рядом не женщину, а старого уставшего Пьеро. Господи, сколько же ей лет…

— А ты почему не носишь мой презент?

Действительно, почему? Серебряная змейка, застывшая на бледно-голубом камне. Красота, но делали её не для меня, идиот-романтик, наверное, расстроился бы, увидев, кто теперь владеет его подарком. И меня отчего-то тоже расстраивала эта мысль. Долорес не понимала и требовательно смотрела на меня.

— Я буду носить, уже ношу, просто дома снимаю, — не очень-то у меня хорошо получилось, но Долорес уже рассматривала через стекло фигурки, может быть, именно мою пастушку в особенности.

— Да-а, Аркадий всё это откровенно забросил, одно время было воспрял, и вот снова стал остывать (конечно, уже совершенно холодный, взял и присвоил мою пастушку)… И вообще, возраст это такая вещь… перестаешь чего-либо хотеть, понимаешь? Раньше я с ума сходила от желаний, а теперь, теперь думаю, зачем всё было, и эти жертвы, ради чего…

Я боялась пошевелиться, вспугнуть такую Долорес, усталую и грустную. Скажу слово — створка раковины захлопнется, и я снова окажусь один на один с факиром и его дудкой.

— Когда умру, оставлю тебе Мими и этот перстень, я позабочусь… Еще не факт что ты у моего сына последняя. — Ну вот, начинается. — Ты хорошая девочка, не жадная и не злая. Ладно, мне еще в одно место нужно, пока. — Долорес неожиданно поднялась, почти выхватила у меня из рук взвизгнувшую Мими и пошла к дверям. — Не провожай.

Вот так, пришла, наговорила непонятно чего и ушла. А я отправилась собирать кукол, нам тоже пора.

Елена Петровна молча разглядывала своих новых постояльцев, и я почти перестала дышать. А вдруг они ей не понравятся, вдруг скажет — уноси это барахло обратно?

Но она сказала другое:

— Очень симпатичная публика, я даже не знаю, кто мне больше нравится. Твой Зорро мне кого-то ужасно напоминает, а уж эта… — она взяла в руки Жирафу, — твоя подруга. Да, такой штучке подавай роскошную жизнь…

— А как вы узнали? — само собой вырвалось у меня. Но Елена Петровна только рассмеялась.

— Ого, каков храбрец, — теперь настала очередь Вояки и он явно приосанился. — А это откуда? — Елена Петровна осторожно тронула меч. Я не стала рассказывать о ночной сцене с его участием, лишь объяснила, что в прошлой жизни это был нож для разрезаний бумаги и пылился в столе у Аркадия. Тут Георг решил напомнить ху из ху: он разбежался, но не запрыгнул мне на колени, а довольно ощутимо толкнул в бок и отскочил в сторону — что, получила?

— Ты что это, друг? — удивилась Елена Петровна.

— Ой, я кажется, догадалась. Я сегодня с Мими общалась, вот он и почувствовал. — Догадалась я действительно правильно, потому-то Отелло, задрав хвост, с независимым видом вышел из комнаты — обиделся.

Елена Петровна смотрела на меня непонимающе, и я объяснила — Это собачка Долорес, какая-то редкая порода.

— Да, и имя у хозяйки тоже редкое. Не помню, говорила я тебе, что я тоже знала одну Долорес… И с тех пор терпеть его не могу.

— Почему, по-моему, очень красивое имя. Я даже захотела сшить Долорес, только настоящую, гордую смелую, — у меня было такое чувство, что я уже держу эту куклу в руках.

— Ну твоя-то, может, и будет гордой и смелой, а моя была лживой жадной тварью. Она, можно сказать, убила Гришу.

Елена Петровна произнесла это таким обыкновенным будничным тоном, что я даже засомневалась — уж не ослышалась ли я. — Как это убила? Что значит убила?

— Не буквально, конечно, но я имею право так говорить. Уж не знаю, сколько там в ней было испанской крови, но золото она любила как цыганка. Знаешь, однажды она сказала мне, что я совершенно не подхожу Грише. Потом я думала что, наверное, она была права. Я слишком много отдала спорту, никогда не умела подать себя как женщина, никогда не умела носить драгоценности, ну посмотри, — Елена Петровна вытянула перед собой руки с короткими толстыми пальцами, — какие уж тут алмазы-изумруды. А она, да, умела, на ней всё смотрелось. А уж честолюбива была, молодая и рьяная… может быть, и Гриша с ней достиг бы чего-то большего, хотя нет, она его в конце концов обязательно бы загнала.

Елена Петровна загасила в пепельнице сигарету, тут же закурила следующую и замолчала. Я сидела тихо-тихо. Видно, это был такой день, про какие и говорят "однажды…", а еще Люшка, наверное, сказала бы про свою "цепочку"… Я осторожно вздохнула.

— А ведь чего я, дура, всё ему простить не могла? Ты не поверишь — кольца. — Елена Петровна усмехнулась. — Перстень был изумительный, я его как увидела, поняла — это мое, ну хоть одну единственную цацку я могу носить? Или хотя бы смотреть на неё. То есть запала я, как теперь говорят, на этот камешек, и точка, и сказала Грише — подаришь мне его на сорокалетие. Только, наверное, правильно говорят, что эту дату лучше не отмечать, несчастливая она. Короче, Гриша, похоже, тоже так решил, и дарить его мне не стал, сказал, ну какая же ты змея. Подарил ей. Я как-то сразу догадалась и испугалась ужасно, потому что только тут поняла, что у них это серьёзно. У него, по крайней мере. Да потом она еще ко мне на одной выставке подошла — улыбается сладко-сладко, ручонку так держит, что даже слепой этот перстень заметит. Я посмотрела, да… — глазки, зубки — всё блестит, играет, ну, думаю, конец мне пришёл. А оказалось, что конец пришел Грише.