Танец страсти

Лола осталась в целом невредимой, если не считать нескольких царапин и синяков, которые она получила, упав на сцене. Однако она искренне сомневалась, стоит ли еще исполнять «Танец с пауком». После, в гостинице, она с удовольствием погрузилась в ванну и прикрыла глаза. В сущности, ее танцевальная карьера подходила к концу, ей не требовался Божий знак, чтобы это понять. У нее ныла каждая косточка, сил совсем не осталось, в ногах пульсировала боль, и словно острые кинжалы пронзали голову. После каждого выступления она теперь чувствовала себя опустошенной и обессиленной; с каждым разом ей приходилось все дольше восстанавливать силы. Если раньше «Танец с пауком» воодушевлял ее и вселял энергию и бодрость, то теперь он лишь выпивал энергию до капли. Печальная правда состояла в том, что тарантелла требовала выносливости молодой женщины, а Лола уже не была молода. В свои тридцать пять лет она с немалым трудом собирала необходимые силы и душевный огонь. Вдали еще погромыхивала ушедшая гроза, вода уже остыла, а Лола все не вылезала из ванны. Да: настало время либо вовсе уйти со сцены, либо найти продолжателя.

Австралия оказалась не только страной, где естественнее всего смотрелся «Танец с пауком»; здесь также совершенно естественно шли в ход хлысты. Когда Лола разъезжала по континенту, ее второе «я» с хлыстом в руке часто появлялось на страницах местных газет. Лола с готовностью хваталась за хлыст как за аргумент в споре, охотно позировала с ним для фотографов, порой даже использовала хлыст на сцене, в пьесах. Однажды в городке Балларат, неподалеку от Мельбурна, она сцепилась с очередным газетчиком. Все та же старая история: когда Генри Сикамп вздумал блюсти нравственность за счет знаменитой танцовщицы, остальное было неизбежно. Лола схватилась с редактором на главной улице городка; сначала в ход были пущены хлысты, затем — кулаки. В неравной схватке между хрупкой танцовщицей и громадным пьяницей (и почему столь многие газетчики так привержены к спиртному?) пострадала в основном репутация Сикампа. Он пал так низко, что вцепился Лоле в волосы и в юбки посреди улицы, у всех на глазах. Когда бойцов наконец развели, свидетели-горнорабочие забросали газетчика гнилыми помидорами, крича:

— Позор, позор!

В том же самом Балларате Лоле случилось познать и горечь поражения. Когда она проявила настойчивость, спрашивая, на какую именно сумму были проданы билеты, супруга директора накинулась на нее с хлыстом. Миссис Кросби была крупная дама, которая, в отличие от мистера Сикампа, не имела рыцарских соображений. Она так отхлестала Лолу, что сломалась рукоять хлыста, после чего миссис Кросби принялась тузить противницу кулаками. Побежденная Лола бежала. Отлично усвоив урок, она больше уже никогда не бралась за хлыст, чтобы сделать себе рекламу.

Когда турне по Австралии подошло к концу, «Танец с пауком» обрел новую степень бессмертия: у Лолы появился подражатель. Она сама уже превратила танец в некую стилизацию, а Джордж Коппин лишь сделал следующий шаг, породивший впоследствии множество шуточных и пародийных версий. Говорят, что подражание — самая искренняя форма лести, к тому же Коппин немало потрудился над своим преображением в Лолу. В черном платье с облегающим мощный торс лифом и пышнейшей юбкой, Коппин вышел на сцену своего собственного театра в Мельбурне и встал в характерную для Лолы позу. Как ни странно, часто самые что ни есть мужественные мужчины с удовольствием балуются с женскими «штучками», и Джордж Коппин не был исключением. Уже немолодой — в то время ему было под пятьдесят, — высокий, с широченными плечами и заметным брюшком, с куда большим количеством подбородков, чем полагается одному человеку. На его лысеющей голове красовался пышный иссиня-черный парик с кудряшками, которыми Коппин лихо потрясал. Заиграла музыка, и Коппин эффектной походкой выдвинулся к рампе.

Хотя Австралия уже больше не была местом ссылки уголовников, однако же имела давнюю и весьма почитаемую традицию переодевания; везде, где живут в основном мужчины, они при необходимости переодеваются женщинами. Коппину куда лучше удавалась пантомима, нежели танец, однако плясать он принялся с величайшим усердием. Держался он величаво, позы принимал тоже величественные, хотя из-под тугого черного платья так и выпирало объемистое брюшко.

— Паук, паук! — орали зрители.

Коппин плясал как одержимый. Громко топая по доскам сцены, он вскидывал пышные юбки, открывая взорам рабочие башмаки и свои волосатые ноги. Когда он вытащил из-под юбок огромного черного тарантула, зал взорвался одобрительными криками и свистом.

— Смерть пауку! Смерть! Топчи его, топчи!

Коппин швырнул паука наземь и принялся прыгать вверх-вниз, топча страшную тварь обеими ногами. Затем, торжествующе поставив башмак на раздавленного в лепешку врага, он удовлетворенно потер руки, после чего рухнул в тяжеловесном неуклюжем реверансе.

— Я всего лишь бедная беззащитная женщина, которую кто ни попадя оскорбляет и обводит вокруг пальца, — запричитал он высоким скрипучим голосом. — Мужчины каких только уловок не измыслят, лишь бы забраться мне под юбки, но я — такое беспомощное существо, что ж я могу поделать?

За кулисами Лола с трудом удерживалась от смеха. Она самолично предоставила Коппину ноты и научила танцевальным па; и в целом он изобразил ее весьма похоже. Сама Лола уже готовилась покинуть Австралию — а вместе с ней и сцену. Джорджу Коппину выпало представить ее лебединую песню. Его «Танец с пауком», несомненно, запоминался: ибо, при всей пародийности исполнения, Коппин сыграл свою роль от души, вложив в нее немало трудов и пыла. А «Танец с пауком» сделался столь же неотъемлемой частью Австралии, как пробковые шлемы и жестяные походные котелки.

Лола покинула Австралию, увозя с собой множество птиц, в том числе говорящего попугая Полли III и белого лирохвоста, твердо намереваясь заняться новым делом. Теперь она собиралась читать лекции и писать книги. По пути в Америку Лола набросала примерное содержание двух первых лекций: о тонком искусстве рекламы и о древних корнях освященного веками «Танца с пауком».

Глава 39

Новая деятельность оказалась чрезвычайно доходной: Лола получала высокие гонорары за свои выступления, собирая большие аудитории слушателей. Кроме того, это дело принесло ей доселе непредставимый блеск респектабельности. Лола спустилась с театральной сцены и затем поднялась на кафедру лектора с удивительной легкостью; она объездила Америку, Англию и Ирландию с лекциями, посвященными кругу вопросов от политики до красоты и моды. Часто она пользовалась фактами собственной биографии, рассказывая о Лоле Монтес, точно о другом человеке; а в частной жизни все чаще называла себя Элизой. Хотя она перестала танцевать, приступы болей и страшной слабости учащались. Лола готовилась в третью свою поездку, когда и без того слабое здоровье окончательно пошатнулось. Друг за другом последовали обморок, многодневная кома и покатившиеся слухи о смерти знаменитой Лолы Монтес.

* * *

В Нью-Йорке, в фешенебельном районе Гринич-Виллидж, в одной из квартир осторожно приглядывались одна к другой две уже немолодые женщины. Стоял октябрь, в камине был разведен огонь. Хозяйка застыла в кресле у камина, на бледном исхудалом лице горели синие глаза. Одной рукой вцепившись в подлокотник кресла, другой — в мраморную рукоять толстой трости, она казалась как будто застывшей во времени, которое остановилось в тот самый миг, когда женщина еще не решила — встать ли ей или остаться сидеть. Гостья, которая была старше лет на десять-двенадцать, неуверенно мялась на пороге. В плаще и шляпке, с порозовевшим от осенней прохлады носом, она выглядела так, словно явилась сюда не по доброй воле, а, к примеру, ее принесло сильным ветром. Сквозь открытую дверь в комнату прокрался сквозняк, потянул холодком по ногам. Не похоже было, что две эти женщины рады друг друга видеть.