Танец страсти

Публика пораженно смолкла, затем взорвалась смехом.

— Я буду говорить! — выкрикнула Лола.

К сожалению, зал хохотал не только над невежами, но и над ней самой. Вскоре в нее уже летели гнилые яблоки и тухлые яйца. Лола обвела взглядом море мужских лиц; зал дружно развлекался за ее счет.

— Я презираю вас, трусы! — закричала она, перекрывая шум. — И с радостью буду драться с любым, кто посмеет меня оскорбить! Ну-ка, что предлагаете — быть может, хлыст? Или пистолет?

Дирижер испугался и поднял палочку.

Никто не принял вызов Лолы.

Музыканты снова заиграли, выкрики Лолы уже невозможно было расслышать, и тогда она с неохотой заново начала танцевать. Когда на сцену упал букет брошенных роз, Лола раздавила цветы, наступив ногой. При этом смотрела она в зал, глаза гневно сверкали, и было совершенно ясно, кому она выказывает свое презрение. Зал взорвался бешеным ревом и криками, стал бросаться стульями, и Лола поспешно убежала со сцены. Из-за кулис она слышала свист и аплодисменты — того и другого в равной мере. Когда наконец был восстановлен порядок, она станцевала на бис; в зале было поломано немало скамей, а сквозь выбитые окна свистел ветер.

В тот же вечер под окнами гостиницы собралось несколько сот пьяных мужчин, которые сыграли Лоле «серенаду», стуча крышками кастрюль и сковородками. Высунувшись в окно, она потрясла кулаком; они в ответ орали и насмехались.

— Нам не нужна Лола Монтес! — голосили они под грохот посуды.

— Вы — не джентльмены!

— Ты — не леди!

— Приходите в театр завтра, — с вызовом крикнула Лола, — и можете оскорблять меня сколько хотите!

Когда наконец все разбрелись по домам, Лола обессиленно рухнула в кресло с бокалом бренди в руке. Бренди должно было придать ей сил.

— Боже мой! — сокрушенно проговорил импресарио. — Это катастрофа.

— Чепуха! — возразила она. — Сегодняшний скандал стоит больше тысячи долларов, вот увидите.

На следующий вечер зал был забит до отказа, в проходах стояли полицейские. А Лола принесла со сцены извинения публике; получилось очень изящно.

— Я всего лишь бедная беззащитная женщина, которую многие преследуют и обманывают. Простите, дорогие мои американцы; ведь вы столь же свято верите в выражение свободы, как и я; простите, если в запальчивости я не сдержала чувств. Разумеется, не следовало допускать, чтобы меня настолько вывела из себя жалкая горстка смутьянов. Когда я растоптала букет, я поступила так, продолжая древнюю традицию: паука нужно растоптать. Воистину, я никоим образом не желала обидеть или подвергнуть сомнению чувства достойных жителей Сакраменто, которые очень мне дороги. Дамы и господа, если вы желаете, чтобы я для вас танцевала, вам нужно всего лишь об этом сказать.

Зал отозвался громом аплодисментов и одобрительными криками, а потом Лолу дважды вызывали на бис.

До окончания ее выступлений в Сакраменто билеты раскупались все до единого, и больше не случилось никаких неприятностей. Горожанам мужского пола следовало бы испытывать благодарность: ведь на один бесценный вечер Лола освободила их от обязательств рыцарского поведения!

Конечно же, у Лолы бывали минуты задумчивой грусти, когда она размышляла, сомневалась, сожалела. Как любой другой, она порой ощущала себя беспомощной и беззащитной. Выпадали дни, когда она часами сидела без движения в комнате с зашторенными окнами, когда свет резал глаза и даже шепот горничной казался слишком громким и раздражал. Когда не хватало сил покинуть гостиничный номер, улыбнуться шальной улыбкой Лолы Монтес, снова стать Лолой.

В такие дни она бежала от внешнего мира на страницы своих дневников — единственное место, где не требовалось постоянно быть начеку, где она могла искренне, болезненно и последовательно быть сама собой. Последняя тетрадь была в обложке из зеленовато-синей замши; ее Лола приобрела в Лондоне. Предыдущие тетради были украшены тканями от старых любимых платьев: переливчатый синий шелк, золотисто-желтая тафта, оливково-зеленый бархат, ярко-розовый атлас. Этим тетрадям она поверяла тайные мысли и фантазии; в детстве ей это настолько помогало, что у нее не было человека ближе, чем собственное «я». С детства до взрослого состояния, при всех переездах, во всех передрягах эти дневники служили единственной связующей нитью.

Перед началом своего первого выступления на Бродвее Лола нервничала за кулисами, ожидая, когда настанет пора выйти на сцену. Всюду лежала пыль. Девочки из кордебалета беззаботно щебетали; импресарио грозно орал, его помощник молча вжимал голову в плечи. Рабочие сцены что-то подправляли в декорациях. Прильнув к глазку сбоку от сцены, Лола оглядела зрительный зал. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты; то слышался голос трубы, то переливы ударного треугольника. Дважды дирижер стучал палочкой. В партере какой-то господин вел под руку молодую даму, кивал и улыбался знакомым. С обнаженными покатыми плечами, ниже которых колыхалась кипень кружев, в платье нежнейшего цвета, эта молодая женщина казалась бледной и скромной, будто лебедь. Аккуратно прибранная головка тихонько склонялась в приветствиях, застенчивый взгляд был устремлен в пол, на молочно-белом лице не виднелась, а скорее угадывалась улыбка. Лола заинтересованно наблюдала: сопровождающий сие хрупкое создание господин проявлял в равной мере заботу и презрение. Он вел ее, придерживая под локоть, словно она в любое мгновение могла споткнуться и упасть. С великой заботливостью он наконец подвел свою даму к нужному ряду и усадил в кресло, точно малого ребенка. Лола не сводила с них взгляд. Помнится, когда-то она сама была точно такой же дамой. В другом времени, в жизни, от которой она отказалась.

Глава 37

Если ехать от Сан-Франциско в глубь материка, дорога поднимается все выше и выше в предгорьях Сьерра-Невады, и наконец на высоте двух тысяч футов над уровнем моря взору представится полная сочной зелени долина. Окруженная горами, словно театральными декорациями, с синеющей вдали беспредельной гладью океана, долина Грасс-Вэлли лежит высоко над остальным суетным миром.

Городок, построенный здесь, появился не только ради таящегося в недрах земли золота; он был пропитан удивительным духом радости и жизнелюбия. Воздух был чист, и простор давал ощущение свободы, которое радовало душу Лолы. Шум дробилок, измельчающих золотоносную руду, не раздражал, а создавал атмосферу целеустремленности и трудолюбия. Городок этот подходил ей целиком и полностью: здесь все было новое, все казалось возможным. Люди обогащались, много работая, или если им улыбалась удача. Шахты и промышленные постройки были разбросаны повсюду, однако, на взгляд Лолы, они не уродовали пейзаж, а, наоборот, казались красивы. Куда ни глянь, в отвалах вспыхивали золотые искры. Прежний мир уносило прочь потоком новой жизни, и с ним вместе уходили прошлые ограничения и запреты. Долину переполняла жизненная сила, она билась в шуме водяных колес и паровых двигателей.

На главной улице стояли два ряда деревянных домишек, салун, ресторан, кегельбан, книжная лавка и бордель; в единственной гостинице селились горные разведчики. В маленьком зале над салуном Лола выступала перед публикой, которая настолько изголодалась по развлечениям, что готова была платить за вход двойную цену. Публика была самая разнородная: простые старатели и работяги-шахтеры; недавно разбогатевшие и разодетые в пух и прах везунчики; управляющие и владельцы шахт — все они сидели и стояли бок о бок. Даже девочки из борделя столпились у двери, сунув головы в зрительный зал.

Перед выступлением Лола вышла на край крошечной сцены и доверительно проговорила:

— Мы все здесь старатели. — Она присела в реверансе. — Все мы — короли и королевы. Взгляните на меня. Перед вами скромно склоняется графиня.

На этой премьере падение короля Людвига было особенно популярно, а «Танец с пауком» вызвал предложения помочь в поимке ядовитого гада. К концу своего выступления Лола уже приняла твердое решение: Грасс-Вэлли станет великолепной площадкой, откуда можно покорять западные штаты. Она хорошо усвоила преподанный Людвигом урок: король способен подарить целое состояние, однако он с легкостью может его и отнять. Дальше в долине находилась самая богатая в Калифорнии шахта, и рядом с ней Лола вознамерилась обосноваться.