Не горюй!

— Молодец, крошка, — заметил один из официантов, когда я пробегала мимо. — Он тебя не стоит.

Домой я ехала быстро, проскакивая на красный свет и рискуя своей жизнью, конечностями пешеходов и безопасностью других водителей.

29

Стоило мне войти в прихожую, тут же, как по мановению волшебной палочки, распахнулась дверь в кухню, и на пороге появились мама, Хелен и Анна. Скорее всего они слышали, как подъехала машина.

— Ну, как все прошло? — спросила мама.

По-видимому, им в данный момент было нечем заняться. Моя жизненная мыльная опера не привлекла бы такого внимания, если бы они нашли себе дело поинтересней.

— Что случилось? — закричала Хелен.

— Великолепные новости! — со слезами крикнула я в ответ, поднимаясь по лестнице: мне хотелось поскорее увидеть Кейт.

— Чудесно! — просияла мама.

— Вы, надеюсь, в курсе, что Джеймс меня бросил, поселился с другой женщиной и даже не знал имени Кейт. Ну, так, оказывается, я сама во всем виновата. Я на это напрашивалась. Просто умоляла! На коленях стояла!

Я свернула в свою комнату, оставив домочадцев стоять внизу у лестницы с открытыми ртами.

Едва заметив меня, Кейт принялась вопить. И я к ней присоединилась. Как вы уже догадались, это перекладывание вины на мои плечи не далось мне легко. Но я выплеснула весь свой гнев и обиду на Хелен, Анну и маму, тогда как надо было высказать все Джеймсу. Им досталось совсем ни за что. Слабый голос рассудка напомнил мне, что я уже пыталась высказать все Джеймсу, но он посчитал это лишним доказательством моей незрелости. Кто знает, может, он был и прав. Обычно он бывает прав.

«Какая же он все-таки дрянь, — возмущенно подумала я. — Мне пора кончать бунтовать и обижаться. Я уже не двадцатидевятилетний подросток. Если нужно быть внимательным, заботливым и душевным взрослым человеком, то лучше начинать сейчас.

Например, поскорее позаботиться о Кейт».

— Что тебе дать, солнышко? — спросила я.

Интересно, счел бы Джеймс это взрослым выступлением?

Я попыталась успокоить плачущего ребенка, взяв ее на руки.

— Может, хочешь сухой подгузник? Или бутылочку? Можешь требовать что хочешь. Любого внимания и любой заботы. Только попроси!

Нет, опять я все делаю неправильно. Если верить Джеймсу, люди не должны просить у меня того, что им хочется. Я должна догадываться сама.

Чтобы не ошибиться, я сделала все, что могла. Я сменила подгузник, покормила ее и сказала, что она куда красивей, чем Клаудиа Шиффер.

В комнате появились мама. Хелен и Анна. Вошли они осторожно, очевидно опасаясь, что я окончательно сошла с ума.

— Привет, — сказала я, увидев просунутые в полуоткрытую дверь головы. — Входите, входите. Извините за сцену в холле. Я была расстроена. Но все равно не имела права отыгрываться на вас.

— Тогда порядок, — заявила Хелен.

Вся троица прошла через комнату и заняла стратегическую позицию на кровати. И я рассказала им, что произошло.

— Странно, теперь, когда я знаю, как со мной было тяжело, я уже почти смирилась с тем, что он меня бросил, — призналась я им. — Хоть смысл какой-то появился.

— Клэр, — медленно сказала мама, — я уверена, что ты просто не могла быть такой плохой, какой он попытался тебя представить.

— Я знаю. Я тоже этого не понимаю, — согласилась я — Но когда я ему об этом сказала, он заявил, что именно такой реакции от меня и ждал.

Больше ни у кого не нашлось что сказать.

Ночь прошла ужасно. Почти так же плохо, как те первые ночи после ухода Джеймса. Когда все наконец ушли, оставив попытки убедить меня, что я вовсе не такая плохая, я улеглась в постель, но заснуть не смогла. Лежала на спине, уставившись в темноту, и голова моя гудела от разных вопросов.

Все случившееся оказалось для меня полной неожиданностью. Я и не подозревала, что была такой эгоистичной и легкомысленной. Раньше никто не жаловался. У меня всегда было хорошее настроение; может, я была чересчур живой и шумной, но мне казалось, что я не игнорировала чувства других людей.

Внезапно мне в голову пришла странная мысль: а не может ли быть, что Джеймс преувеличивает мои недостатки? Или даже придумывает? Но я выбросила эту мысль из головы. Снова я пытаюсь избежать признания вины! Зачем Джеймсу так себя вести, если все это неправда? Ведь он сам сказал, и эти слова все время вертелись в моей голове: «Если бы я был счастлив, зачем бы я тебя бросил?»

Должна признать, я ненавижу быть неправой. Мне действительно на редкость трудно признать свою неправоту. Я чувствовала себя пойманной с поличным. А ведь я была такой самодовольной, не сомневаясь, что правда на моей стороне. Как же унизительно узнать, что я ошибалась!

Даже когда я была маленькой, училась в школе и делала ошибки в диктанте, мне было очень трудно признаться, повесив голову: «Да, вы правы, я ошиблась».

Что же, с опытом приходит мудрость…

30

На следующее утро отец разбудил меня, сунув мне под нос большой крафтовый пакет.

— Вот, возьми, — проворчал он, будучи явно в плохом настроении. — Я опаздываю на работу.

— Спасибо, папа, — сонным голосом сказала я, потягиваясь и отводя волосы от лица.

На конверте стоял лондонский штемпель. Я поежилась, сообразив, что это, очевидно, документы из Лондона, которые просил прислать Джеймс. Мне даже захотелось позвонить в Ватикан и рассказать о чуде: безусловно, никогда раньше ничего не приходило из Лондона в Дублин так быстро.

Потом я прикинула, не позвонить ли лучше Джеймсу, и решила, что, пожалуй, Джеймсу позвонить целесообразнее. Хотя скорее всего в Ватикане со мной разговаривали бы более приветливо.

Я нашла телефон гостиницы в справочнике. Ответила какая-то женщина. Я сказала, что мне нужен Джеймс, и она попросила подождать, пока она сходит за ним.

Пока я ждала, в трубке слышались звуки, напоминающие автоматные очереди. Вероятнее всего, эти звуки издавала стиральная машина, но если знать тот район Дублина, то разумнее ставить свои деньги на перестрелку.

— Алло, — сказал Джеймс. Официально и серьезно.

— Джеймс, это я.

— Клэр! — воскликнул он с наигранным дружелюбием. — Я как раз собирался тебе звонить.

— Да? — вежливо сказала я, раздумывая, с чего бы это. Вспомнил, чем я еще его обижала?

— Слушай, ты не поверишь, — удивленно сказал он, — но ни один газетный киоск в этом городе не открывается до девяти часов. Я, как встал, все пытался достать свою «Файнэншл тайме», но не тут-то было.

— Надо же, какой кошмар! — раздраженно отозвалась я. Но тут же отругала себя. Не надо забывать, что если эта газета мне даром не нужна, есть люди — например, Джеймс, — которые без нее жить не могут.

— Ты насчет этого собирался мне звонить? — поинтересовалась я.

— Нет-нет. Что же я хотел? Ах да! — сказал он, вспомнив. — Я хотел узнать, как ты себя чувствуешь после вчерашнего. Я понимаю, что, пожалуй, уж слишком на тебя навалился. Сейчас я вижу, что ты и понятия не имела, насколько легкомысленно и эгоистично себя вела. Наверное, ты испытала шок.

— До какой-то степени, — призналась я.

Я снова начала путаться. Такое впечатление, что я подозреваемая и меня допрашивают двое полицейских — один хороший, а другой плохой. Только-только я привыкну к плохому полицейскому, как вмешивается хороший, и мне хочется заплакать и обнять его. Но Джеймс-то один!

А эффект почему-то тот же самый. Вот он заговорил со мной ласково, и мне сразу захотелось (да, вы правильно догадались) заплакать и обнять его.

— Ты все делала не нарочно, — продолжил он. — Ты просто не догадывалась.

— Нет, — шмыгнула я носом, — не догадывалась. — Я была так рада, что он наконец заговорил со мной по-человечески, что готова была разрыдаться от облегчения. — Кстати, хорошие новости, Джеймс, — доложила я, вспомнив, зачем звонила.

— Какие? — спросил он довольным голосом.

— Документы пришли! — радостно объявила я. — Я глазам своим не поверила. Такое случилось впервые в ирландской почтовой службе.