Мистер Грей младший (СИ)

Фиби просто вывела меня из себя. Нервы на пределе. Я не знаю, как разобраться с Айрин, со своими эмоциями, а она пихает мне Эву, с которой мы и так в натянутых отношениях.

— А не пошёл бы ты куда подальше, Тед?! — хрипит она и сразу же отключается, оставляя звенеть в моих ушах риторический вопрос.

Пошёл бы. С превеликой радостью, но только тогда, когда последний луч свет порежет меня словом «нет».

— Мистер Грей, — окликает меня Нэнси, и я, потеряно и, затуманено от собственной злости, смотрю на неё, — Вы можете поговорить с хозяином ресторана, если вас это ещё интересует.

Я подрываюсь с места и подхожу к перекрашенной блондинке с карими глазами. Поставив локти на ресепшен, и сложив кисти рук в замок, я благодарно смотрю на девушку и отвечаю:

— Более чем заинтересован. Соедините нас как можно скорее.

Она улыбается.

— Конечно, мистер Грей.

Она набирает номер, и я на секунду останавливаю её, попросив дать мне телефонный справочник Далласа. Она кивает.

Пока я слушаю гудки, Нэнси кладёт передо мной то, что я просил.

— Мистер Далтон слушает, — пориветствовал меня басистый голос, и я приступил к осуществлению задуманного.

Айрин

Последние дни я ощущаю себя в однотонном состоянии бессилия, смешавшимся с отчаянием. Я, словно, увязла в болоте, или в зыбучих песках, а каждая попытка выбраться из этого — провал, который затягивает меня глубже в омут и губит. Как бы я не проклинала свою первую встречу с Тедом, свою наивность, как бы не боролась с ветрами в груди — знаю, что всё тщетно. Как робот с установленной программкой в голове, я просыпаюсь ночью несколько раз, чтобы только проверить на мобильном и в электронной почте нет ли от Теда сообщения. И по утрам я встаю для этого. Да и только для этого, наверное.

Меня даже не радуют места, по которым я так тосковала в Сиэтле. Связь с ними потеряна с того момента, как умер мой отец. Здесь, в Далласе, я чувствую себя относительно лучше только потому, что нахожусь рядом со своей любимой бабушкой Миллой, которая души не чает ни во мне, ни в Джее, ни в маме.

Техас. Я скучала по этому сухому воздуху даже зимой и ранней весной — влажной и ветряной здесь. Насколько я помню свои прошлые вёсны, прожитые в моём любимом городе, то частыми гостями этого штата были торнадо и серый дождь стеной, но… Но эта весна, для меня, какая-то странная — даже в плане погоды.

Солнце греет молодые побеги, освещая сырой гамак, подвешенный между лиственными деревьями. После обеда я выхожу сюда, на задний двор, валюсь в гамак и купаюсь в тёплой ванне солнечных лучей, точно в топлёном молоке — нежном и обволакивающем, но даже здесь грустные мысли не покидают меня, и я думаю о том, где он? С кем он? Кого очаровывает на этот раз?

Новеллы Стефана Цвейга ненадолго отвлекают меня от мрачной тоски, тягучей и сырой. А вообще, перечитывать его сборник в пятый раз — не самое отвлекающее от размышлений занятие. Я чувствую, что остываю. Злость сменилась странным желанием снова заглянуть в его глаза, выслушать его, да и вообще просто получить ответ на вопрос — за что он так со мной?

— Малышка, — окликает меня мама, выйдя на порог заднего двора дома, — Мы с Джеем поедем в Остин, посмотрим гоночную трассу. «Формула 1». Ты же знаешь, Джей этим болен, — она насмешливо закатила глаза и улыбнулась, когда я посмотрела на неё, опустив книгу от лица.

— Хорошо, — тихо отозвалась я.

Мама с грустью посмотрела на меня и поправила свой светло-голубой свитер, вздыхая, спустилась со ступенек и уселась в гамак рядом со мной.

— Может быть, поедешь с нами?

— Нет, я лучше почитаю.Спасибо.

— Он не звонил?

Всё внутри меня взыграло. Дрожь в крови дала о себе знать, и та разлилась по моим щекам, загорелась на коже.

— Я… не хочу говорить о нём. Я же тебе говорила.

— Кого ты обманываешь, милая? — нежно улыбнулась она и провела рукой по моей щеке, — Я уверена, ты даже не злишься на него.

— Злюсь! Очень злюсь! — вдруг вспыхиваю я, понимая, что всё наоборот.

Мама грустно качает головой в отрицание моих слов, достаёт из кармана брюк мой мобильник, который я-растяпа оставила на кухне, кладёт его мне на колени. Я вопросительно перевожу взгляд на неё, догадываясь о том, чего она хочет.

— Нет, — шепчу я, не дрогнув ни на едином звуке, точно приказывая себе, — Нет, я не позвоню ему.

Мама изумлённо округляет глаза и заливисто смеётся. Мне хочется надуть губу из-за обидного высмеивания, но не вспомнив, когда она последний раз так живо смеялась, лишь наклоняю голову набок, улыбаясь.

— Глупышка, — говорит она, — Я и не хотела предлагать тебе это.

— Ты подловила меня.

— Я лишь открыла тебе глаза на то, что ты хочешь, но если ты отстаиваешь статус обиженной горделивой девчонки, то, пожалуй, у меня есть предложение…

— Да, отстаиваю! Мама, что такого в том, что я себя уважаю и у меня тоже есть характер? Ты на чьей, вообще, стороне?

— На твоей, дорогая. Я вижу, как ты грустишь и тоскуешь, а всё потому, что горда и упряма. А ещё, слишком импульсивна, малость глупа и через чур умна.

Она вновь смеётся.

— Спасибо, мама, — скептично говорю я, а она щипает меня за щёку, и целует в лоб.

— А теперь, слушай моё предложение — позвони Найджелу или Викки, вы же бывшие одноклассники, друзья.

— Ключевое слово «бывшие», — произношу я и горько усмехаюсь своим воспоминаниям… о том, как Тед впервые сказал мне похожую фразу.

— Я имела ввиду бывшие одноклассники, отдельно от слова «друзья».

— Это тоже в прошлом, мам. За месяц до моего отъезда, они начали встречаться и Викки сказала мне в лицо, что я — лишняя.

Она сжала губы, а потом вдруг оживилась и улыбка расцвела на её лице.

— А Бредли?

Я теряюсь от этого вопроса, вспоминая высокого светло-русого парня, выглядящего на года два старше своего возраста, благодаря, как помню до сих пор, лёгкой щетине и росту.

— Что Бредли? — выдыхаю я.

— Помнишь, ты рассказывала, что каждый праздник он дарил тебе цветы? Ухаживал?

— Мама, он-то и другом не был. А цветы носил с седьмого класса до середины девятого, потом у него поднялась самооценка, девушки пошли за ним стаями, и он отвалил, — я говорила, как можно более бесстрастно.

В голову ворвались воспоминания. Помню, как на моё шестнадцати-летие, в декабре, он притащил букет белых тюльпанов, пряча их от мороза в куртке, признался, что влюблён в меня, пытался поцеловать, но я его грубо оттолкнула. Цветы упали на снег, а он ушёл, и я даже не придала этому значения. Я так была занята собой и учёбой, что лишь смеялась на подобные признания, мне была чужда вся эта романтика. Моя жизнь была яркой — вечеринки, танцы, походы в кино и в бутики с Викки, походы на пикники с семьёй… Я была глупа и не понимала, что причинила ему боль. А, потом, взрослея и анализируя, я поняла, что поступила погано. Как бы то ни было, он в прошлом.