Долгая ночь

– Это обстоятельство должно было помочь главному, о чем мы заботились все время, – ответил он. – Когда Джорджиа приходила в себя, я сообщил ей о наших планах, и она уверила, что не умрет, пока не осуществим наше намерение.

– Папа, да как ты мог заботиться об этом обмане больше, чем о здоровье мамы? Как ты мог?

– Я говорил тебе, – ответил он, устремив на меня свой стальной взгляд, – что ничего нельзя было сделать. И не было смысла отказываться от наших планов, чтобы отправить ее в больницу, ведь так? В любом случае Буфы должны умирать дома, – проговорил он. – Все Буфы умирают в своей постели.

Я подавила крик и взяла себя в руки.

– Как давно она… умерла, папа? Когда это произошло?

– Сразу после того, как ты убежала из дома. Видишь, – сказал он с безумной улыбкой, – молитвы Эмили услышаны. Всевышний захотел забрать Джорджию, а когда подошел срок, Он заставил тебя сделать то, что ты сделала. Теперь ты понимаешь, какой силой обладают молитвы, особенно, когда их произносит такой преданный человек, как Эмили.

– И вы держали ее смерть в секрете столько дней? – недоверчиво спросила я.

– Я думал, что нам надо всем рассказать, будто мама умерла при рождении ребенка. Но мы с Эмили решили, что необходимо подождать день или два, чтобы ее состояние было похоже на то, что она умерла при родах и поэтому благородно сражались за то несколько дней, – сказал он с гордостью.

– Бедная мама, – прошептала я. – Бедная, бедная мама.

– Она оказала нам неоценимую услугу в конце своей жизни, – объявил папа.

– А как же мы? Какую огромную услугу ей мы оказали, оставив ее одну в предсмертной агонии? – выкрикнула я в ответ. Папа вздрогнул, но быстро овладел собой.

– Я уже говорил тебе. Ничего нельзя было поделать, и не было смысла упускать возможность сохранить доброе имя Буфов.

– Имя Буфов! Это проклятое имя Буфов! Папа ударил меня по щеке.

– Где теперь эта честь семьи, папа? Неужели все это – те самые великие традиции благородного Юга, которые ты требовал любить и беречь? Неужели ты гордишься собой, папа? Не думаешь ли, что твой отец и дед гордились бы тем, что ты сделал со мной и со своей женой? Неужели ты считаешь себя джентльменом Юга?

– Отправляйся назад в свою комнату, – проревел он, багровея. – Ну!

– Я больше не буду сидеть взаперти, папа, – дерзко произнесла я.

– Ты будешь делать то, что я тебе скажу и без промедления, слышала?

– Где мой ребенок? Я хочу его видеть, – заявила я. Он сделал шаг ко мне и снова поднял руку. – Ты можешь бить меня сколько угодно, папа, но я не двинусь с места, пока не увижу своего ребенка, а когда люди придут на мамины похороны и увидят меня с синяками, то у них будет достаточно поводов сплетничать о семье Буфов, – добавила я. Его рука застыла в воздухе. Он просто кипел от злости, но не дарил меня.

– Я думал, – сказал он, медленно опуская руку, – что ты должна была научиться смирению, но теперь я вижу, что в тебе все еще остался бунтарский дух.

– Я устала, папа, от лжи и обманов, устала от ненависти и гнева, устала слушать о дьяволе и грехе, потому что единственный грех, в котором я очевидно виновна, так это то, что я родилась и была привезена в эту ужасную семью. Где малышка Шарлотта? – повторила я.

Некоторое время папа стоял, уставившись на меня.

– Не называй ее своей, – приказал он.

– Я знаю.

– Я устроил для нее детскую в комнате Евгении и пригласил няню. Ее зовут миссис Кларк. Не вздумай сказать ей что-нибудь такое, что ей не следует знать, – предупредил он. – Слышала?

Я кивнула.

– Хорошо, – сказал он, делая шаг назад. – Ты можешь навестить ее сейчас, но помни, о чем я тебя предупредил, Лилиан.

– Когда похороны мамы? – спросила я.

– Через два дня, – сказал он. – Я послал за доктором, а затем придут служащие из похоронного бюро и позаботятся о ней.

Я закрыла глаза и с трудом сглотнула. Затем не глядя на папу, я поплелась за ним к лестнице. Мне казалось, что какая-то сила несет меня по коридору туда, где когда-то была комната Евгении.

Миссис Кларк выглядела лет на пятьдесят-шестьдесят, ее волосы были светло-каштановые, а глаза – цвета ореха. Это была маленькая женщина со старческой улыбкой и приятным голосом. Я не понимала, как папе удалось найти такого подходящего, мягкого человека для подобной работы. Очевидно, она была профессиональной нянькой.

Я удивилась разительным переменам в комнате Евгении. Старая мебель была заменена на детскую – кроватку и столик для пеленания – обои были светлыми и хорошо сочетались с новыми яркими занавесками. Всех, кто приходил посмотреть на ребенка, а особенно на новую сиделку – миссис Кларк – должны были поверить, что папа очень любит свою малышку.

Но меня не удивило, что он поместил малышку внизу, подальше от своей спальни, Эмили и меня. Шарлотта была следствием не самого приятного события, и наверняка в представлении Эмили она являлась ребенком греза. Папа не хотел признавать то, что он сделал, и каждый раз крик малышки Шарлотты напоминал бы ему об этом. И он почти с ней не виделся.

Как только я вошла, миссис Кларк поднялась со стула возле кроватки.

– Здравствуйте, – сказала я. – Меня зовут Лилиан.

– Да, дорогая. Мне все о тебе рассказала твоя сестра Эмили. Мне жаль, что тебе нездоровилось. Ты ведь не видела свою младшую сестренку, да? – спросила она и улыбнулась, глядя на мою малышку в кроватке.

– Нет, – соврала я.

– Малютка спит, но ты можешь подойти и взглянуть на нее, – сказала миссис Кларк.

Я приблизилась к кроватке и взглянула на Шарлотту. Она была такой крошечной, а головка казалась не больше яблока. Она спала, стиснув свои малюсенькие кулачки с нежно розовыми пальчиками. Я страстно хотела взять ее на руки, прижать к груди и покрыть ее маленькое личико поцелуями. Было трудно поверить, что это прекрасное дорогое мне существо появилось из такой боли и страданий. Я даже подумала, что могу как-то навредить ей одним только взглядом, но когда я любовалась этим крошечным ротиком и носиком, подбородком и почти кукольным тельцем, я ощущала только огромную любовь и тепло.

– У нее голубые глаза, но у малышей, когда они подрастают, часто меняется цвет глаз, – сказала миссис Кларк. – И как ты уже видела, цвет ее волос почти светло-каштановый с сильным оттенком золотого – как и твои. Но это не так уж необычно. У сестер часто бывает одинаковый цвет волос, даже если у них большая разница в возрасте. Какого цвета волосы твоей мамы? – невинно спросила она. Я начала слегка вздрагивать, затем все сильнее и сильнее. Слезы катились по моим щекам. – Что случилось, дорогая? – спросила миссис Кларк, отступая назад. – Тебе плохо?

– Да, миссис Кларк… очень, очень плохо. Моя мама умерла. Она была так слаба, что не перенесла роды, – произнесла я, чувствуя себя марионеткой в руках папы. Миссис Кларк от неожиданности открыла рот и обняла меня.

– Бедняжка. – Она посмотрела на малышку Шарлотту. – Бедные вы мои, – сказала она. – На вершине такого счастья, быть сраженной таким горем.

Я только что познакомилась с этой милой женщиной, но ее объятия утешили меня. Я зарылась лицом в ее мягкое плечо и разрыдалась. Мои всхлипывания разбудили Шарлотту. Я быстро вытерла слезы и посмотрела, как миссис Кларк вынимает ее из кроватки.

– Хочешь ее подержать? – спросила она.

– О, да, – ответила я. – Очень.

Я взяла Шарлотту и нежно покачала, целуя ее крошечные щечки и лобик. Через несколько мгновений она снова заснула.

– У тебя это так хорошо получилось, – сказала миссис Кларк. – Когда-нибудь, я уверена, ты станешь замечательной мамой.

Я была не в состоянии произнести хоть слово и, отдав Шарлотту назад миссис Кларк, я выбежала из детской с разбитым сердцем.

В тот же день после полудня приехали служащие из похоронного бюро и сделали все необходимые приготовления. Папа в конце концов разрешил мне выбрать для мамы последнее платье, сказав, что я лучше, чем Эмили знаю, что бы мама сама хотела. Я выбрала то, в котором она действительно выглядела как хозяйка этой великолепной плантации на Юге – платье из белого атласа с вышивкой. Конечно, Эмили возмутилась, утверждая, что платье слишком нарядное для похорон.